Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Благополучно ознакомившись уже с двумя днями из столетнего бытия державы, предлагаю сегодня "закрыть" сентябрь, окунувшись с головою в...
3. 29 сентября (по старому стилю)
В этот день памятного всей России 1812 года (т.е до отступления французов) силами отряда генерал-лейтенанта И.С.Дорохова освобожден был город Верея. Незаметно подойдя к Верее, Дорохов сумел окружить его и при помощи указавших скрытые подходы к городу местных жителей в пять утра штурмовать крепость, предварительно убрав часовых. Французы потеряли до 320 человек, в плен были захвачены немногим менее четырёхсот, включая и коменданта. Кутузов, сообщая об успехе Александру I, отмечал:
"Генерал Дорохов провёл данное ему предписание с толикою же предприимчивостью, как и быстротою. При сильной потере неприятеля урон с нашей стороны не превосходит 30 чел. убитыми"
При массовом отступлении из Первопрестольной в октябре французы снова заняли Верею, в городе даже заночевал Наполеон, но, конечно, ненадолго: его армия продолжила неотвратимо откатываться к западным границам. Что интересно: незадолго до своей кончины в 1815 году, Дорохов пожелал быть погребённым именно в Верее, что и было исполнено: благодарные горожане похоронили своего освободителя с почестями.
«Родом я из дворян, сын надворного советника Ивана Тютчева, от роду себе имею 15 - ть лет, воспитывался и обучался в доме родителей российскому, латинскому, немецкому и французскому языкам, истории, географии и арифметике, потом в течение двух лет слушал в сем университете профессорские лекции, теперь желаю продолжить учение мое в сем университете в звании студента, почему правление императорского Московского университета покорнейше прошу, сделав мне с знаний моих надлежащее испытание, допустить к слушанию профессорских лекций и включить в число университетских студентов словесного отделения...»
Такое прошение написал 29 сентября 1819 года юный Федя Тютчев, намеренно (или от застенчивости) не упомянувший, что уже 12 лет от роду переводил Горация, а 14-ти - принят в члены Общества любителей российской словесности при Московском Университете. "У нас таких людей европейских можно счесть по пальцам...»,- всего десять лет спустя скажет о Тютчеве известный журналист и писатель Иван Киреевский, даже не предполагая, что талантливый молодой дипломат станет ещё и одним из первейших и тончайших русских поэтов. Впрочем, мы ещё встретимся с повзрослевшим Тютчевым четверть века спустя буквально парою абзацев ниже!
29 сентября 1830 года застрявший намертво в Болдино из-за холерного карантина Пушкин пишет другу и посреднику в издательских делах Петру Плетнёву:
"Сейчас получил письмо твое и сейчас же отвечаю. Как же не стыдно было тебе понять хандру мою, как ты ее понял? хорош и Дельвиг, хорош и Жуковский. Вероятно, я выразился дурно; но это вас не оправдывает. Вот в чем было дело: теща моя отлагала свадьбу за приданым, а уж, конечно, не я. Я бесился. Теща начинала меня дурно принимать и заводить со мною глупые ссоры; и это бесило меня. Хандра схватила, и черные мысли мной овладели. Неужто я хотел иль думал отказаться? но я видел уж отказ и утешался чем ни попало. Всё, что ты говоришь о свете, справедливо; тем справедливее опасения мои, чтоб тетушки да бабушки, да сестрицы не стали кружить голову молодой жене моей пустяками. Она меня любит, но посмотри, Алеко Плетнев, как: гуляет вольная луна. etc. Баратынский говорит, что в женихах счастлив только дурак; а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим. Доселе он я — а тут он будет мы. Шутка! Оттого-то я тещу и торопил; а она, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимала да хлопотала о приданом, чёрт его побери. Теперь понимаешь ли ты меня? понимаешь, ну, слава богу! Здравствуй, душа моя, каково поживаешь, а я, оконча дела мои, еду в Москву сквозь целую цепь карантинов. Месяц буду в дороге по крайней мере. Месяц я здесь прожил, не видя ни души, не читая журналов..."
Пушкин тогда ещё не знает (и хорошо, что не знает!), что вынужденное заточение его продлится аж до начала... декабря, и хитро утаивает от друга, что уже написал "Гробовщика", "Барышню-крестьянку" и "Станционного смотрителя". К ноябрю к ним прибавятся "Выстрел", "Метель", "Маленькие трагедии" и "Домик в Коломне", да и матримониальные дела с Натали и с её неуёмной maman Натальей Ивановной в декабре выправятся понемногу... Что же до "Повестей Белкина", то - удивительное дело - успеха они по выходу книги в 1831 году не имели, а жаль: "писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно», сказал Александр Сергеевич, с чем мы полностью согласны!
Два постоянных корреспондента (и очень близких друга) - князь Петр Андреевич Вяземский и Александр Тургенев значительный объём переписки за 1845 год посвящают младшему своему знакомцу, с которым особенно тесно сблизился в последнее время Вяземский. Вкратце, предыстория их диалогов такова: вернувшийся в 1844 году в Россию Фёдор Тютчев, увлекшись публицистикою, пишет ряд статей и трактатов, в которых настойчиво красной нитью проводит идею существования лишь двух европейских миров: революционной Европы (плохо!) и консервативной православной России (прекрасно!) Тысячелетняя Россия вправе претендовать на роль объединителя и гегемона союза славянских государств. Императору нравится! Вяземскому - тоже. Тургеневу - не очень...
"...он был одним из усерднейших посетителей моих вечеров ... Много мне случалось на моем веку разговаривать и слушать знаменитых рассказчиков, но ни один из них не производил на меня такого чарующего впечатления, как Тютчев. Остроумные, нежные, колкие, добрые слова, точно жемчужины, небрежно скатывались с его уст. Он был едва ли не самым светским человеком в России, но светским в полном значении этого слова. Ему были нужны, как воздух, каждый вечер яркий свет люстр и ламп, веселое шуршанье дорогих женских платьев, говор и смех хорошеньких женщин. Между тем его наружность очень не соответствовала его вкусам; он собою был дурен, небрежно одет, неуклюж и рассеян; но всё, всё это исчезало, когда он начинал говорить, рассказывать; все мгновенно умолкали и во всей комнате только и слышался голос Тютчева..."
С таким удивительным для него пристрастием (прежде столь нежен князь бывал лишь с самим Тургеневым, да с Жуковским) отзывается Вяземский о Тютчеве.
«Скажи Тютчеву, чтобы он скорее возвращался на свежий воздух, да хоть в Турин. Понимаю его, по несчастию, но извинить не могу: „Не о хлебе едином жив будет человек“. Грустно, очень грустно! Право, сердцем, а не умом. Пожалуйста, пойми, а не вини меня» - 15 сентября пишет Вяземскому Тургенев, прозрачно намекая, что не приемлет ни тютчевскую доктрину, ни одобрения Николая (в том числе - и материального), ни поддерживающего Тютчева Петра Андреевича. 29 сентября 1845 года раздосадованный Вяземский несколько резко отвечает Тургеневу:
«Что ты там городишь вздор о Тютчеве? Что ты в нем понимаешь, но чего извинить не можешь, и зачем посылаешь его хотя в Турин? ...Во-первых, нечего в нем извинять, потому что он пока служит из чести и только что считается на службе, что ему нужно во всяком случае не собственно и лично для него, но для детей своих ... которых надобно, особенно девушек, пристроить в заведения, а служащему это легче, нежели праздношатающемуся. Тут есть по крайней мере какое-нибудь право. Да и вообще, как тебе, умному человеку, не чувствовать, что именно в России, а не в Турине, и даже не в Париже, для ума есть более простора и дела. Здесь каждый ум и каждая мысль имеют свое значение, как на почве более девственной и более производительной. Там, в этой толкотне мнений, страстей, личностей, партий, противоположностей всякого рода, отдельному уму делать нечего. Он растеряется в этом водовороте фраз и декламаций»
В какой уже раз за текущий год (с тех пор, как увлёкся этим персонажем) не могу не восхититься пером, умом и самой позицией Вяземского, оказывающегося гораздо более патриотом, нежели многие из тогдашних министров, скрытых оппозиционеров (того же Тургенева), да и (уж точно!) квазипатриотичных чиновников нынешней поры. "Именно в России, а не в Турине, и даже не в Париже, для ума есть более простора и дела. Здесь каждый ум и каждая мысль имеют свое значение, как на почве более девственной и более производительной..." Лучше не скажешь! Браво, князь!
29 сентября 1862 года императором Александром II были утверждены «Основные положения преобразования судебной части в России», ставшие основой для глобальной реформы российских судоустройства и судопроизводства - взамен "николаевских", устаревших, скверно функционировавших и откровенно прогнивших ввиду коррумпированности и заведомой предвзятости. Благодаря реформе в Империи появилось великое множество "новаций", прежде немыслимых: были созданы две ветви судов - мировых и общих судебных постановлений, обе стороны (обвинение и защита) получили право на гласный и открытый состязательный процесс, появилось судебное следствие, был создан институт присяжных, судебное следствие отделилось от полицейского и стало независимым... Да, российское правосудие обрело европейские и, главное, цивилизованные черты, у любого подсудимого появился шанс оправдаться либо частично, либо - даже полностью (вспомним оправдание террористки Веры Засулич, ранее совершенно немыслимое!)
29 сентября 1885 года уже очень больной Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин пишет издателю газеты "Русские ведомости" В.М.Соболевскому письмо, читая которое невольно проникаешься сочувствием к автору, одарившего нас актуальными и сегодня шедеврами острой литературной сатиры... "Господа Головлёвы", "...добрые люди кровопролитиев от него ждали, а он Чижика съел", и особенно это, мною очень любимое: "
"...Есть захотелось — ешь! спать вздумалось — спи! Ходи, сиди, калякай! К этому-то и привесить-то ничего нельзя. Будь счастлив — только и всего. И сам будешь счастлив, и те, которые около тебя, — все будете счастливы! Ты никого не тронешь, и тебя никто не тронет. Спите, други, почивайте! И нашаривать около вас не для чего, потому что везде путь торный и все двери настежь..."
Прямо современная предвыборная кампания!.. Впрочем, о самом авторе и его послании:
Я мру, многоуважаемый Василий Михайлович, мру нелицеприятно и не притворно... Я очень был умилен Вашим вызовом напечатать несколько сочувственных слов по поводу претерпеваемых мною тяжких мучений (очевидно, безвыходных); я не вызывался на это, но мне было приятно, что в наиболее сочувственном мне журнале будет оповещено публике о моей почти безнадежной болезни. И что же? — Прошло уже около недели, а хоть бы Вы строчкой обмолвились! Зачем же вы не зашли? Бог с Вами. Михайловский был у меня сегодня и видел, какие чудеса со мной делаются. Болезнь моя называется «Correa-подобная», т. е. подобная пляске св. Витта, но «подобная» прибавляется из учтивости.
Прошу извинить меня за сие слезно-нелепое письмо: я и сам не знаю, что со мной делается"
Годом ранее закрываются "Отечественные записки", которые Салтыков-Щедрин после смерти Некрасова взял под свою опеку, редактируя их горячо и с любовью. Лишившись любимого детища, писатель прожил в страданиях ещё четыре года без "живой" обратной связи с читателями и скончался от закупорки мозговых сосудов в апреле 1889-го.
29 сентября 1895 года Государь Император Николай Александрович отмечает в своём дневнике:
"Встали с дивной погодой. В 8 ч. поехал со всеми прежними охотниками на четвертую облаву, в Войсковицы. Прямо из вагона стали на свои места в 1-м кругу. Завтракали в поезде и затем продолжали охоту с другой стороны железной дороги. Всего убито 314 штук; из этого числа мною: 1 тетерев, 2 рябчика, 1 вальдшнеп и 19 беляков. Под конец начал моросить дождик. Охота окончилась в 5 час. и, благодаря этому, мы рано вернулись в Царское. Аликс, слава Богу, хорошо себя чувствовала весь день. Обедали у нее и затем я читал ей вслух"
Как мы - в очередной раз - можем убедиться, вопросами управления Империей Государь озабочен, прямо скажем, не слишком-то... Можно, конечно, возразить - мол, а может он "в отпуске"? Увы, подобное времяпровождение - отличительная черта постоянно беспечного Николая Александровича. Сперва умертвили 314 "штук" животных (до кошек, собак и ворон венценосец дойдёт позже), а после читали вслух - вероятно, что-нибудь трогательно-пасторальное. Да чего там... Чтобы не быть голословным, приведу выдержку из его дневника, датированную 18 мая 1896 года - днём его коронации и, разумеется, Ходынкой!
"До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!! Я об этом узнал в 10½ ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12½ завтракали и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном «народном празднике». Собственно там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка все время играла гимн и «Славься». Переехали к Петровскому, где у ворот приняли несколько депутаций и затем вошли во двор. Здесь был накрыт обед под четырьмя палатками для всех волостных старшин. Пришлось сказать им речь, а потом и собравшимся предводителям двор. Обойдя столы, уехали в Кремль. Обедали у Мамá в 8 ч. Поехали на бал к Montebello. Было очень красиво устроено, но жара стояла невыносимая. После ужина уехали в 2 ч."
Каково? "Отвратительное впечатление"?.. А "бал к Montebello"? Хотя бы его точно нельзя было отменить в связи с... "великим грехом"? Думается, что государи, предшествующие своему изумительно глухому на сочувствие своему народу потомку, точно повели бы себя иначе, случись что-то подобное...
А по уже, хоть и не совсем ещё устоявшейся, но уже (в третий раз) традиции завершаем наш длинный-длинный день стихотворением, написанным именно 29 сентября. Итак, Максимилиан Волошин, 1894 год!
Когда Анджело Моисея
Рукой искусною кончал,
И мертвый мрамор под ударом
Резца внезапно оживал,
В каком-то диком исступленьи
Занес он молот свой над ним:
«Живи ж!» И мрамор неподвижный
Зажегся гневом неземным
Таким (или примерно таким) сложился для огромной Империи день 29 сентября века XIX. Хорош он был или плох - судить вам! Мы же встретимся в следующий раз уже в... октябре!
"И был вечер, и было утро..." Один день из жизни Российской Империи XIX века. 23 сентября
"И был вечер, и было утро..." Один день из жизни Российской Империи XIX века. 27 сентября
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ