Хрущеву Анастас Иванович оказал большую услугу в июне 1957 года, когда большинство членов Президиума ЦК попытались сместить его с занимаемых постов. Микоян остался на его стороне. С той поры и завязалась их дружба. Никита Сергеевич часто советовался с Микояном и находил понимание. Так было и на этот раз, когда Хрущев рассказал ему о звонке Брежнева из Москвы. Анастас Иванович долго молчал, жевал губами, а потом посоветовал слетать в Москву и на месте разобраться, в чем там дело.
– Я тоже с тобой полечу, – как-то осторожно сказал Микоян. Помолчал и добавил. – Всякое может быть.
Последняя фраза не понравилась Хрущеву, но он не стал вникать, что за ней кроется, и когда Брежнев вторично позвонил ему, уже принял решение.
– Я завтра в 11 часов вылетаю вместе с Микояном, – сказал он и тут же безо всяких объяснений положил трубку. Какое-то предчувствие тревожило его, но он никак не мог понять, почему.
Уже в самолете Хрущев стал анализировать события последних дней и часов. Вспомнил, что накануне ему "забыли" сообщить о запуске космического корабля "Восход". Раньше такого никогда не было. Обычно сразу несколько человек спешили поделиться с ним такой информацией, а тут вдруг… "Возможно, что-то со связью, – подумал тогда Хрущев и тут же приказал своему помощнику соединить его со Смирновым, который первым должен был доложить о происходящих событиях на космодроме. Выяснилось, что связь работает, а корабль "Восход" вышел на орбиту.
– Почему вы мне не доложили об этом? – раздраженно спросил Хрущев. – Имейте в виду, я вами недоволен.
Он не принял никаких объяснений Смирнова и бросил трубку. Для себя он объяснил этот случай разгильдяйством, за которое строго накажет Смирнова, а сейчас задумался. "Это неспроста, – подумал он, – что-то тут не так".
Насторожило его и появление военного корабля. Обычно во время отдыха его резиденцию с моря охранял пограничный катер, а теперь вдруг появился военный корабль. Это было необычно и наводило на грустные размышления.
Странным было и то, что во время его отъезда с дачи никто из первых кавказских лиц его не провожал. Правда, за воротами дачи к его машине подбежал генерал, командующий Закавказским военным округом, и объяснил, что Василий Павлович Мжаванадзе в Москве, отдыхает в Барвихе, а товарищ Джавахишвили уехал по районам.
– Мы не ожидали вашего столь раннего отъезда, – извинялся генерал, – и не смогли его предупредить.
Все эти, на первый взгляд, мелкие случайности и неожиданное требование Брежнева возвратиться в Москву, Хрущев увязал в единое целое и пришел к выводу, что соратники в сговоре, готовят его отставку. Этими мыслями он и поделился с Микояном. Анастас Иванович долго молчал, а потом сказал:
– Все может быть.
Теперь эта фраза вывела Хрущева из себя.
– Что ты заладил: "все может быть", – возмутился он, – ты лучше скажи, что нужно делать в этой обстановке?
Анастас Иванович не знал, как лучше поступить в этой ситуации. По совету Хрущева он встречался с чекистом, который располагал информацией о заговоре членов Президиума и долго беседовал с ним в присутствии сына Хрущева. Сергей все застенографировал. Микоян взял эти записи и положил их в нижний ящик… платяного шкафа.
Хрущев знал о существовании стенограммы, но в силу своей самоуверенности не придал ей значения. Сейчас он жалел об этом и пытался выяснить у Микояна подробности его встречи с чекистом.
– Так о чем вы говорили? – спросил он Анастаса Ивановича. – Факты у него были или так болтовня?
– Факты были, – ответил Микоян, – и ты их знаешь. Он сообщил о заговоре и о том, кто в нем участвует. Об этом тебе говорил и твой сын Сергей.
– Ну, это мы еще посмотрим, – сказал Никита Сергеевич, – я им покажу кузькину мать!
Однако в его голосе не было былой уверенности. Чувствовалось, что его взволновал разговор с Микояном.
Как вел себя Никита Сергеевич во время полета, рассказал Анатолий Михайлов, старший сержант из личной охраны Хрущева.
– С Никитой Сергеевичем я летал много раз, – вспоминал Михайлов, – и он всегда был приветлив, находил минутку, чтобы перекинуться с охраной парой прибауток. На этот раз все было иначе.
Явно чем-то расстроенный, Никита Сергеевич принялся вдруг расхаживать по салону, нервно потирая руки и озираясь по сторонам. И минут через десять впервые за все годы наших с ним полетов забарабанил кулаком в запертую дверь пилотской кабины, которую – и Хрущев об этом прекрасно знал – пилотам категорически запрещалось открывать в полете.
Как и следовало ожидать, на стук Никиты Сергеевича никто не отозвался. Минут через десять он постучал снова. И опять "глухо". Тогда он бросился к "крокодилу" (так бойцы называли своего командира).
– Майор! Приказываю экипажу лететь в Киев.
Охранники, конечно, наблюдали за Никитой
Сергеевичем и уже внутренне напряглись до предела.
Майор не двинулся с места. Никита Сергеевич не ходил, а уже бегал по салону, повторяя свой приказ, он хватал то одного, то другого охранника за рукава.
– Товарищи, заговор! – кричал он, – поворачивайте на Киев!
Охрана молчала. Ей категорически запрещалось разговаривать с вождем. На какое-то время Хрущев как бы впал в оцепенение, сидел молча, а потом опять вскочил и подбежал к командиру.
– Майор! Ты – полковник! Ты Герой Советского Союза! Поворачивай на Киев.
Майор-полковник молчал. Это была ни с чем несравнимая драма. Один кричит, просит о спасении, а другой молча наблюдает за погибающим.
– Ребята! – опять умоляюще закричал Хрущев, – вы все Герои Советского Союза! Летим на Киев. Там наше спасение…
Никто не двинулся с места. Никита Сергеевич растерянно осмотрел всех и удалился в салон. Умерла последняя надежда одержать победу над своими соратниками – заговорщиками.
Поворот на Киев дал бы Хрущеву возможность выиграть время. На Украине у него было много друзей, обязанных своей карьерой лично ему. Он рассчитывал с их помощью дать бой своим московским сподвижникам. Кроме всего прочего, на Украине было сильное националистическое движение и можно было бы сыграть на шантаже, угрожая отделением республики от России. Все это внесло бы в ряды заговорщиков разброд и шатание. Они бы сдались, и он бы их перестрелял, как врагов народа. Однако отказ охраны и летчиков изменить курс лишили его этой надежды.
…Наконец, посадка. Самолет долго рулил по полосе. Неспешно подали трап. Внизу маячат две фигуры – это председатель КГБ Семичастный и начальник управления охраны Чекалов. Такой встречи у Никиты Сергеевича еще не было. Обычно его встречали и провожали все члены Президиума ЦК. Они толпились гурьбой, и каждый считал за честь пожать ему руку. Теперь все пусто и страшно. Семичастный подошел к Хрущеву, вежливо и сдержанно пожав руку, поздоровался.
– С благополучным прибытием, Никита Сергеевич, – сказал он, – все уже собрались в Кремле и ждут вас.
Терпеть это тихое издевательство было выше его сил, и он дал волю переполнявшим его чувствам возмущения.
– Предатели! Христопродавцы! Вы еще пожалеете о содеянном! Я вам покажу…
Это были безадресные угрозы. Ему никто не возражал, и в этой абсолютной тишине были слышны глухие рыдания – похожие на стон.
Что посеешь…
13 октября 1964 года в 17 часов 30 минут Никита Сергеевич вместе с Микояном вошел в кремлевский зал заседаний. Здесь уже находились все члены Президиума
ЦК, кандидаты и секретари ЦК КПСС. Окинув взглядом собравшихся, Хрущев обомлел – он не ожидал такого большого собрания. Теплилась надежда, что все вопросы и недоразумения они обсудят в узком кругу и разойдутся. Однако такой вариант при стечении большого количества членов руководящей верхушки явно не годился, и Хрущев тут же на ходу перестроился. Внешне он держался спокойно и невозмутимо.
– Так что же у вас здесь стряслось? – спросил он. – Я уезжал, проблем не было и вдруг… Кто будет вести Президиум?
В зале стояла гробовая тишина.
Увидев, что место председательствующего свободно, Хрущев занял его и, ни к кому не обращаясь, спросил:
– Кто же скажет, в чем суть вопроса?
В ответ опять тишина. Никита Сергеевич уловил замешательство среди собравшихся в зале, и захотел им воспользоваться, но здесь поднялся Брежнев. Тот самый Леонид Ильич, который, поздравляя его с семидесятилетием, вручал Золотую Звезду Героя Советского Союза, целовал, желая много лет жизни на благо советского народа. Хрущев считал, что Брежнев обязан ему своей карьерой и должен быть ему предан. Теперь он не узнавал своего питомца. Леонид Ильич говорил о том, что в Президиуме нет коллегиальности, а многие решения принимаются непродуманно и скоропалительно.
– Вы, товарищ Хрущев, ведете себя возмутительно и позволяете себе оскорблять и унижать единомышленников.
Хрущев слушал, опустив голову. Ему вспомнилось, как совсем недавно он кричал на Брежнева только за то, что тот позволил себе закурить в его присутствии. Потом набросился на него, рванул изо рта мундштук с такой силой, что все присутствующие слышали шлепок брежневских губ, и выбросил его на лестницу.
– Еще раз закуришь при мне, – возмущался Никита Сергеевич, – яи тебя прикажу спустить с лестницы!
"Теперь он мстит мне за тот случай, – думал Хрущев, – но это вовсе не повод расправы надо мной".
–..Разделение обкомов на промышленные и сельскохозяйственные, – продолжал Брежнев, – это большая ваша ошибка, это просто неприемлемо. Мы пытались предостеречь вас от подобной глупости, но вы никого не хотели слушать.