ЧАСТЬ 1 из 2
Мне было 22, до получения диплома оставалось два года, когда Леська, моя однокурсница, затащила меня на работу в кафе. С деньгами в последнее время было туго — кризис в стране, родители давали сколько могли, то есть мало. Леська работала в кафе уже два месяца, познакомилась с внутренней кухней, поэтому предложила и мне. Сказала, платят вовремя. Если сам не накосячишь, не штрафуют, чаевые — твои, за минусом символической мзды поварам и админу.
В общем, я согласился. Пришёл на должность официанта, а приняли барменом, что нравилось мне больше. Но речь не обо мне, а о директоре Владимире Ильиче, не Ленине, правда, а Кравченко.
Мужик, скажу я вам, суровый. Хмурый, неулыбчивый, глаза как рентген — всё видит, врать бесполезно. На собеседовании без реверансов спросил:
— Воровал когда-нибудь?
— Булочка в школьной столовке считается? — брякнул от неожиданности, хотя говорю же не взгляд это, а детектор лжи.
— В школьной? Хм. А как часто?
— Раза три было. Потом спалили, в смысле заметила повариха, родителей в школу вызвали. Отец мне ввёл антидот ремнём. С тех пор ни разу.
— Ясно. Барменом пойдёшь во вторую смену? Сейчас девочка на баре, но она вечерами отказывается работать. Днём она, вечером и до закрытия ты. Оклад, плюс твои чаевые с кухней не делишься с администратором на своё усмотрение. Выходной — воскресенье — сам встану вас сменить. Идёт?
Работать каждый вечер, конечно, не входило в мои планы. Но условия прозвучали заманчивые, тем более на улице зима, тусить негде и не на что. Короче, я согласился.
Инструктаж проводил сам Кравченко. Он же тренировал меня азам эффектного и быстрого разливания напитков, правильного смешивания коктейлей. У меня руки тряслись, когда я проделывал всё под его бдительным взглядом. Но я научился и через неделю стажировки встал за барную стойку один, без Ильича, который торчал со мной все эти дни. Вместо напутствия, он сказал:
— Узнаю, что обманываешь клиентов, недоливаешь или бодяжишь — пощады не жди. — Он зыркнул как Карабас Барабас, после такого взгляда не то что бодяжить не станешь, ещё сверху нальёшь.
Я приступил к работе. Через пару недель был в кафе «своим»: законтачился с официантами, поварами, пытался дружить с админом (правда, безуспешно).
Ильича мы недолюбливали — слишком уж был суров. Если разобраться, то все его замечания были по делу, но кто по доброй воле признается, что работал спустя рукава? Нам казалось, что мужик просто придирается, строит из себя невесть кого. Мог прийти раньше начала рабочего дня и торчать на кухне, контролируя поваров, или вечером садился за барную стойку и следил за работой коллектива. Его колючий взгляд преследовал, никто не хотел пересекаться с ним взглядом. Не помню ни одного случая, чтобы он улыбнулся даже очень смешной шутке. Откровенно говоря, мы его боялись.
Однажды он отчитал Катю, официантку, и предупредил, что ещё одна подобная ошибка — уволит. Катя, размазывая в комнате для персонала слёзы, выплёскивала негодование, которое никак не могла сказать напрямую адресату.
— Похоже, его мама в детстве не любила, оттого он и злой как чёрт на исповеди!
Мы дружно посмеялись, но эта фраза про маму прилипла, и мы часто говорили: Ильич, опять наехал на поваров, Радика оштрафовал. Конечно, его мама в детстве не любила, вот он и отрывается.
А ещё у Владимира Ильича была странность, которой Радик с нами и поделился. Каждую пятницу Ильич просил сварить ему суп для дома и испечь простых пирожков с повидлом и картошкой. Вроде нормальная просьба, хочет человек дома пирожков и супчика что такого? Но для супа он приносил большой, литров на 5, термос. А пирожков просил не меньше 20 штук каждого вида. Куда Ильичу 5 литров супа и 40 пирожков?
Строились разные предложения, но единогласно мы решили, что он кого-то подкармливает. Может, бродяг или ещё кого-то, но явно эта еда не для себя. Спросить напрямую никто не решился.
Это случилось в начале апреля, когда вроде весна, но всё ещё слишком промозгло. Постоянный ветер, снег с дождём, под ногами каша, солнца мало. И даже то, что снега становилось всё меньше, не радовало. Все ходили слегка раздражённые, нервные, огрызались по мелочам.
Посетители тоже заглядывали реже, и в один из понедельников Ильич разрешил закрыться на час раньше (неслыханная щедрость!). Я вышел на задний двор подымить, стоял и размышлял, как провести вечер, один лишний час — это уже много!
Потушил окурок и собрался уже зайти, но заметил мальчишку, сидящего на корточках чуть поодаль от двери. Он прижал колени к подбородку, обхватил руками ноги и, казалось, спал. Бродяг много, обычно я не обращаю на них внимание, но всё-таки это ребёнок, да и время половина десятого, а он сидит один.
Я вспомнил, как потерялся, когда мне было 9. Помню, как устал ходить и был голоден как чёрт. Но больше всего боялся, что меня не найдут. Почему я не обратился к взрослым, до сих пор не знаю. Испугался, не додумался, решил, что справлюсь сам? Не знаю. Ходил по улицам, искал свой дом, а на самом деле уходил всё дальше и дальше от него. Я даже адрес от страха забыл. Когда сил не осталось, а на улице стемнело, и количество прохожих убавилось, я сел вот также на край дороги, обнял ноги и заплакал.
По тротуару шла весёлая компания. Они, распевая и хохоча, прошли мимо, но неожиданно один мужчина обернулся и заметил меня. Он вернулся и расспросил обо всём, а потом отвёл в милицию. В отделении я начал отогреваться и заснул прямо на скамейке. Проснулся оттого, что меня целует и обливает слезами мама. Отец задавал милиционеру вопросы, где я был и как меня нашли. Помню ответ милиционера:
— Привёл какой-то пьяный мужик, сказал, увидел его на обочине, расспросил и привёл сюда.
А мне так хотелось закричать, что он не «какой-то пьяный мужик», а единственный, кто мне помог и вернул родителям.
Эта история промелькнула у меня перед глазами, я поёжился от воспоминаний. Потом вернулся в кафе, убедился, что возле барной стойки нет посетителей и попросил Лесю позвонить если появятся, а сам направился на задний двор.
Мальчик сидел так же. Я тихо присел на корточки, и тронул его руку. Он дёрнулся всем телом (видно, действительно задремал) и вытаращил на меня испуганные глаза.
— Тихо. Не бойся, не обижу, — говорю ему. — Ты чего здесь сидишь, время-то спать уже?
— Отдыхаю, — пробормотал он, а сам глазами в разные стороны зырк-зырк.
— Ну не дело же здесь сидеть. Родители-то где?
Молчит, сопит шумно. Из меня, конечно, ещё тот психолог, о чём с детьми говорить я не знаю.
— Слушай, сейчас тебя, наверное, ищут. Давай я помогу тебе найти свой дом?
— Не надо, я знаю.
— Что стряслось-то?
— А дядя Володя тут работает? — шмыгнул он носом.
Я даже не сразу сообразил кто это дядя Володя, мысленно пробежался по коллегам — Вованов у нас нет. Тут мне позвонила Леська — посетитель в баре — я встал:
— Пацан, ты не уходи. У меня скоро работа заканчивается, найдём твоего дядю Володю. Слышишь?
Тот кивнул, а я уже забегал в кафе. Обслуживая парочку, решившую согреться коктейлем, меня осенило: дядя Володя — это Владимир Ильич! Теперь вообще ничего не понятно, Кравченко вроде не женат, про каких-либо родственников я не слышал, хотя о себе он никогда не говорит. Да и пацан какой-то потрёпанный что ли, из другого круга.
Минут через 30 я вышел — на заднем дворе никого нет. Стало некомфортно: мне помогли, когда я потерялся, а я свалил на работу, оставив мальчика на улице. Хотя с другой стороны, что я мог сделать? Кравченко по голове не погладит, если меня не будет на рабочем месте — админ быстро доложит.
Оставшийся вечер я думал про этого пацана, спросил у наших курильщиков, но никто не заметил его, что собственно не удивительно, я и сам не сразу увидел. Решил рассказать про него Ильичу, пусть штрафует, если захочет, но всё-таки мальчик спрашивал его, вдруг это важно.
На следующий день случилось то, чего ни разу не было за пять месяцев работы — я ждал Кравченко с нетерпением. Наконец, поздним вечером он пришёл. Я не стал тянуть, подошёл сразу, тем более у барной стойки опять было пусто (плакали мои чаевые).
— Владимир Ильич, здравствуйте — протянул ему ладонь, он крепко пожал её. — Вчера вечером, вернее, ночью, вас искал какой-то мальчик, лет 9-11.
— Мальчик? — он еле заметно сжал челюсти — Что он сказал?
— Спросил дядю Володю, я не сразу понял, что это про вас, позже вышел, а он уже ушёл. Я подумал, вдруг это важно.
— Важно — коротко ответил Ильич и велел рассказать всё в деталях. Я пересказал вчерашний вечер, ожидая нагоняй за отлучение от рабочего места больше чем на 10 минут. Нагоняя не последовало, но Кравченко достал из кармана пальто визитку и протянул:
— Если увидишь снова, сразу звони, в любое время.
— Хорошо.
В этот день Ильич был в кафе до закрытия, то и дело выходил на задний двор. Но, судя по всему, мальчик не вернулся.
На улице стало наконец-то теплеть, настоящее весеннее солнце припекало, повышая настроение, и я уже забыл про эту историю.А вечером начался ливень. Мощные капли били в стёкла, оставляя широкие дорожки. Те, кто успел забежать к нам, теперь оттряхивали воду с одежды и устраивались за столиками, намереваясь согреться горячим ужином. Барные стулья тоже не пустовали. Я быстро разливал напитки, смешивал коктейли, высыпал на тарелку нехитрую закуску.
Прежде, чем попасть в зал посетитель заходит в тамбур. И этот тамбур хорошо виден с моего рабочего места. Взгляд уловил что-то непривычное, я присмотрелся — также на корточках, обняв колени, сидел ребёнок. Конечно, я не был уверен, что это именно тот мальчик, но не раздумывая, набрал Ильича и обрисовал ситуацию. Тот ответил, что скоро будет, велел предупредить администратора, чтобы мальчика не выгоняли.
— Вообще, лучше не подходите к нему — шуганётся, — давал он мне наставления, а я уже слышал уличный шум: Кравченко выдвинулся к нам.
Через пятнадцать минут я увидел высокую фигуру Ильича, заходящего в тамбур. По мере возможности я наблюдал за ним. Вот он присел возле мальчика, заслонив его и что-то говорит. В принципе, это всё, что мне было видно. Почему мальчик не убегал? Владелец кафе не обладал харизмой, он больше похож на сурового офицера, но тем не менее они разговаривали вот уже минут пятнадцать.
Потом они встали, Ильич подтолкнул мальчика к входу и провёл на кухню, по дороге кивнул мне. Если честно я был горд собой, хотя понимал, что гордиться особо-то нечем. Но заслужить даже скупую похвалу строгого Кравченко дело сложное. Что там было дальше я не видел.
В 23 часа кафе опустело, мы быстро убирались, приводя в порядок заведение. Ильич всё это время был здесь же, но в зал выходил редко, что на него не похоже. Я пошёл в комнату для персонала переодеться. На широком диване, свернувшись калачиком, спал тот мальчишка. Ильич укрыл его своим пальто. На спинке стула сохли детские джинсы.
Он знаками показал, чтобы я не шумел. Я забрал свою одежду и вышел. В кухне столпился весь персонал, работающий в этот день.
— Владимир Ильич, просил задержаться на пять минут, — сообщил администратор.