"Вотще надменные на родину летели; Вотще впреди знамен бесчисленных дружин в могучей дерзости венчанный исполин на гибель грозно шел, влек цепи за собою: меч огненный блеснул за дымною Москвою!" (А.С. Пушкин)
Начну не с традиционной части вступления французов в Москву у Поклонной горы (об этом чуть позже), а с корпуса Евгения Богарне, наступавшего по Звенигородскому тракту. Всем хорошо известны восторженные слова французских солдат, увидевших город с последнего холма: "Москва, Москва!" Перед ними открылся "Новый Иерусалим". И произошло это по свидетельству участников этого похода около 11.00 2/14 сентября за деревней Черепово перед селом Хорошево, на возвышенности. Чтобы читателю было легче ориентироваться в истории происходившего, ниже я показываю Вам на скриншоте, где же были эти Черепово, Хорошево и мост для переправы, который наводили саперы для последнего, 3-го, перехода через Москва-реку.
Деревня Черепово находилась, если Вам удалось рассмотреть, с южной стороны развязки Рублевского, Рублево-Успенского шоссе и МКАД. Как ориентир - Евро Парк, на месте Института Кардиохирургии им. Бураковского, 3-я Черепковская улица. Возвышенность скорее всего была где-то в районе Крылатского не далеко от тракта (Крылатские Холмы), но об этом отдельно. Место переправы почти соответствует окончанию ул. Проектируемый проезд д. №36 37 в Серебряном бору. Там пролегал Звенигородский тракт, делая изгиб на левой стороне Москвы-реки, а дальше почти совпадал до определенного момента с проспектом Маршала Жукова. Все это теперь в пределах Москвы.
А теперь перейдем к источникам. "Дневник офицера Великой армии в 1812 году" Н.П. Губский, А.М. Васютинский 1912 г. Сезара Ложье де Беллекура, суб-лейтенанта итальянской гвардии IV корпуса Евгения Богарне (стр.71-72).
"14 сентября (2 сентября по ст.ст. - прим.авт.). Сегодня утром за деревней Черепово, при нашем приближении к Хорошеву, пока саперы перекидывали мост через Москву-реку для третьего перехода через нее, несколько человек из наших разведчиков успели взобраться на один холм... последний! Новый мир, - так буквально говорят они, - открылся им. Прекрасная столица под лучами яркого солнца горела тысячами цветов: группы золоченых куполов, высокие колокольни, невиданные памятники. Обезумевшие от радости, хлопая в ладоши, они, задыхаясь от радости, кричали нам: "Москва! Москва!" ... При имени Москвы, передаваемом из уст в уста, все кучей бросаются и карабкаются по собственной охоте на холм, откуда мы услышали этот громкий крик. Каждому хочется первым увидать Москву. Лица светились радостью. Мы обнимаемся, и подымаем с благодарностью руки к небу, многие плачут от радости, и отовсюду слышишь: "Наконец-то! Наконец-то Москва!" Мы не устаем смотреть на огромный город с его разнообразными и причудливыми формами, с его куполами, крытыми свинцом или аспидом; дворцы с цветущими террасами, острые башни, бесчисленные колокольни заставляют нас думать, что мы на границе Азии. Беседуя так, дошли мы до деревни Хорошево, находящейся в расстоянии полутора мили от Москвы. Колонна остановилась, чтобы прийти в порядок, надеть арадную форму и подождать возвращения адъютанта вице-короля с приказаниями от императора. Он нас разочаровал. Наше вступление в столицу царей было отложено на завтра".
Лабом Луи-Эжен-Антонен. Шевалье Империи, подполковник Королевского штабного корпуса, военный инженер-гидрограф, состоял при штабе того же IV корпуса Евгения Богарне. Из его книги "Полная реляция кампании в России в 1812 году" 6-е издание, оригинал, авторский перевод с французского (стр.186-192).
" На следующий день, желая скорее прибыть в Москву, мы отправились очень рано, и обнаружили уже опустевшую деревню (почтовую станцию Бужарово, где они останавливались на ночлег - прим.авт.) ; слева от нас, на берегах Москвы, находилось несколько великолепных замков, которые татары разграбили, чтобы лишить нас удобств, которые эти места могли нам предложить; урожай, готовый к сбору, был вытоптан или съеден лошадьми, стога сена, покрывавшие эту сельскую местность, будучи охваченные пламенем, распространяли в воздухе густой дым. Прибыв в деревню Череповка ( Черепово - прим.авт.) (14 сентября или 2 сентября по ст.ст.- прим.авт.), вице-король поднялся на возвышенность и долго изучал, не видно ли города Москвы, объекта всей нашей экспедиции; несколько холмов все еще скрывали его. Мы видели только вихри пыли, которая поднималась параллельно нашей дороге, указывая путь, которым следовала Великая армия. Несколько пушечных выстрелов, выпущенных вдалеке, и через большие промежутки времени, заставили нас судить, что наши войска приближаются к Москве, не испытывая большого сопротивления. Спускаясь с этой высоты, мы услышали ужасные крики: это были несколько казаков, вышедших из соседнего леса и которые, по своему обыкновению атакуя наших шассеров своим обычным способом, хотели остановить наш авангард. Наши храбрецы, отнюдь не напуганные этой неожиданной атакой, мужественно восприняли тщетные усилия беспомощной Орды, чтобы задержать наш въезд в столицу России. Эти усилия были, действительно, чрезвычайно ценны, так как они были последними, и избитые и рассеянные казаки были вынуждены скрываться под стенами Кремля, как это было на берегах Колочи. Издалека и сквозь пыль можно было различить длинные колонны вражеской кавалерии, все они шли к Москве и все с приказом отступали за этот город, когда мы приближались к нему. Это отступление длилось все утро.
Пока мы были заняты строительством моста через Москву, штаб около одиннадцати (11.00 - прим.авт.) часов разместился на высоком холме, откуда в хорошую погоду мы увидели тысячу круглых золотых колоколен, которые, сияя в лучах солнца, издали напоминали светящиеся шары. Он был весь из тех шаров, помещенных на колокольнях и церквях, отчего город казался аэростатом, подвешенным в воздухе. Мы были поражены таким прекрасным видом, который стал еще более соблазнительным при воспоминании о печальных предметах, свидетелями которых мы были: ни один из нас не смог усмирить свою радость, и спонтанным движением мы крикнули все: "Москва, Москва!" С таким желанным именем мы толпами бегали по холму, и каждый, делая замечания в свою сторону, в любой момент открывал для себя новые чудеса. Один из них любовался великолепным замком, расположенным слева от нас, элегантная архитектура которого напоминала нам восточную; другой обратил свое внимание на дворец, на храм; но все они были поражены великолепной картиной этого большого города, расположенного посреди плодородной равнины. Москва течет через великолепные луга; после оплодотворения сельской местности эта река протекает в центре столицы и разделяет огромную группу домов из дерева, камня, кирпича, построенных в стиле, в котором одновременно сочетаются готика и модерн, и в которых сочетаются различные жанры архитектуры, характерные для каждой нации". Все, что они увидели "... предлагали нам в реальности один из тех знаменитых городов Азии, которые до тех пор, мы верили, что существовали только в богатом воображении арабских поэтов". "Пока мы созерцали такое прекрасное зрелище, окольными дорожками нам навстречу шел хорошо одетый мужчина, идущий из Москвы; мы немедленно побежали к нему, и наши подозрительные умы уже подумывали заставить его дорого заплатить за свое нескромное любопытство; но спокойствие, с которым он подошел к нам, легкость, с которой он говорил на нашем языке, и, прежде всего, нетерпение, с которым мы хотели услышать новости, заставляли всех слушать его с удовольствием и интересом".
Скажу сразу заинтересованному читателю, что имени этого человека из воспоминаний Лабома мы не узнаем. Был ли он специально направлен в стан врага для усыпления его бдительности или нет, неизвестно. Но время вступления Наполеона в Москву он дает неправильное. Вот его слова в воспоминаниях Лабома на стр. 189: "Я пришел сюда не для того, - сказал он нам, - чтобы наблюдать за вашими маневрами или давать вам ложную информацию; я несчастный торговец, я чужд для всех дел войны, и, хотя я жертва, я никогда не искал мотивов, которые заставили наших государей взяться за нее. Сегодня, в полдень, ваш император вошел в Москву, во главе своих непобедимых легионов, получив от русского генерала, командующего арьергардом, парламентера, умоляя его пощадить город, которые собирались эвакуировать; он нашел улицы пустынными: несколько мужчин, сбежавших из тюрьмы, и мерзкие проститутки, являются единственными существами, которые разделяют его одиночество. Спешите, если можете, прекращайте их бесчинства, поскольку им была предоставлена свобода в надежде, что все совершенные ими преступления будут приписаны французской армии. Видя, какие несчастья угрожают нам, я пришел сюда, чтобы найти среди вас человека, достаточно гуманного, чтобы защитить мою семью; потому что, несмотря на приказы нашего губернатора, я не могу согласиться покинуть свой дом, чтобы отправиться в бродячую жизнь в лесу. Я бы предпочел прибегнуть к щедрости французов и искать защитника среди тех, кого до сих пор изображали нашими самыми жестокими врагами. Великие люди нашей империи, введенные в заблуждение дикой и разрушительной политикой, несомненно, испортят свой лояльный характер, заставив все население эмигрировать, чтобы оставить в вашем распоряжении только город без жителей, который они хотят предать огню". При этих словах, пишет далее Лабом, все были в недоумении и подумали, что невозможно, чтобы народ похоронил себя в руинах, с сомнительной надеждой на то, чтобы уничтожить своего врага. Неизвестный русский продолжал:" Слишком верно, что это решение принято, и если вы все еще сомневаетесь, узнайте, что граф Растопчин, наш губернатор, уехал сегодня утром во Владимир, за несколько часов до того, как вошли французы; полиция последовала за ним, прихватив с собой насосы и все, что могло помочь при пожаре. Именно он, покидая город, поручил отбросам человеческого рода позаботиться о том, чтобы поддержать его ярость. Я не знаю, как далеко она сможет простираться, но я содрогаюсь при мысли о том, что он несколько раз угрожал сжечь Москву, если французы подойдут к ней. Такое варварство показалось бы вам ужасным и даже невероятным, если бы не знали, до какой степени ненависти он питает к вашим неслыханным победам. Он знает, что вся Европа находится под вашим правлением, и из чувства гордости предпочитает уничтожить родину, а не видеть ее в свою очередь покоренной. Ах, если та же самая знать, стыдясь своих поражений, не задумывалась о разорении этой столицы, почему она убежала со своими богатствами? Для чего же сами торговцы были вынуждены следовать за ней, увозя с собой свои товары и сокровища? Почему, наконец, в этом пустынном городе больше не осталось ни одного магистрата, который мог бы умолять о снисхождении? Все они сбежали, и, похоже, таким образом, побуждают ваших солдат распоряжаться всем, поскольку законная власть, наш единственный спаситель, покинув свой пост, обманула их." Лабом продолжает: "Произнося эти слова, этот несчастный москвич проливал горькие слезы; чтобы успокоить его боль, мы пообещали ему то, о чем он нас просил, и искал, и чтобы успокоить его, развеяв слишком обоснованные опасения, которые он испытывал по поводу судьбы своей страны. Затем его спросили о том, куда отступили русские, что они сделали после битвы при Москве; что стало с императором Александром и его братом Константином? Он отвечал на все наши вопросы вполне удовлетворительно, и это подтверждало мои новости, уже полученные мной от священника из Звенигорода. Видя, что этому несчастному стало спокойнее, и что он втайне был очень польщен приятным сюрпризом, который вызвал у нас вид Москвы и его окрестностей, я попросил его рассказать нам некоторые подробности о городе, завоевание которого должно было оправдать наши надежды". Дальше идет довольно подробное описание архитектуры города, его истории, устройство обороны, домов, числа жителей, количества раненых солдат (20 000), оставленных в Шереметьевской больнице, о Петровском дворце, количестве дворцов и церквей, их богатстве, дворце Пашкова и графа Орлова, что не может относится к теме нашего повествования и мной опускается. В заключении этот москвич-купец сказал следующее (стр.196): "На моей родине, - добавил житель Москвы, - вы найдете множество зданий, которые по праву считаются самыми красивыми в Европе: нет нужды описывать их вам, вы скоро увидите их сами. Ах, пусть вы долго любуетесь ими! Но катастрофическое предчувствие говорит мне, что этот великий и великолепный город, по праву считающийся рынком Европы и Азии, собирается поразить мир самым пугающим из всех бедствий."
Следует отметить, что события, язык их описания, в обеих книгах почти полностью совпадают. И это не удивительно, ведь они оба были в IV корпусе Великой армии. Но у Ложье Вы не найдете сцены с москвичем-купцом, хотя он должен был его видеть. И это тоже не удивительно, не могли же Н.П. Губский и А.М. Васютинский в 1912 году писать о предателе - москвиче, переводя его книгу и готовя к публикации.
Не смотря на то, что мост через Москву-реку не был еще построен, Богарне приказывает своему корпусу двигаться на Москву. Кавалерия уже переправилась и заняла позицию перед селом Хорошево. Уже здесь было получено известие от императора, что время вступления в столицу России отложено до следующего дня.
На рассвете 15 сентября, в понедельник, (3 сентября ст.ст.) корпус покинул Хорошево и в полной парадной форме корпус двинулся на Москву. Приблизившись к городу они увидели первую ограду его в виде небольшого, простого земляного вала. Не было никаких признаков, что столица была населена, а место через которое они проходили было настолько пустынным, что не было видно ни французских солдат, ни москвичей. Ни шума, ни крика. Единственное, что направляло их шаги - это беспокойство, которое усилилось, когда они увидели густой дым. Сначала все думали, что это, как обычно, казаки сжигают какие-нибудь магазины. Однако, вспомнив рассказ москвича, предчувствие того, что его предсказание сбывается, усилилось. У Звенигородской заставы вместо того, чтобы идти прямо в город, Богарне поворачивает влево, проходят еще одну заставу и сворачивают в Тверскую заставу. По приказанию принца Евгения Лабом отправляется расставлять войска на позиции для для охраны дороги на Петербург. Таким образом, 13 и 15 дивизия расположились лагерем вокруг Петровского замка; 14 - я, пишет Лабом, в деревне, лежавшей между Москвой и этим замком, но это скорее всего территория, занятая дачами между Тверской заставой и Тверскими воротами. Баварская легкая кавалерия, которой командовал граф Орнано, находилась в 1 лиге (4.18 км) перед этими дачами. Когда эти позиции были заняты, вице-король вступил в Москву и поселился во дворце князя Мамонова, на крсивой улице Тверской. "Этот пригород, приписанный к нашему корпусу, был одним из самых красивых в городе, полностью состоявший из зданий и домов, которые, хотя и были сделаны из дерева, казались нам удивительно величественными и богатыми" Лабом стр.198.