Интервью с Владимиром Комаровым — то ли серым кардиналом, то ли тихим ангелом, то ли тайным стержнем новосибирского рок-н-ролла 2000-х. Как так потихоньку петь и немного играть, чтобы получить контракт с EMI? Нью-Йорк — земля обетованная для москвичей нулевых, выросших на английском звуке :)
— Со школой мне очень повезло: № 10 с углублённым изучением английского языка. Но повезло ещё и со временем. Когда мы перешли в 10-й класс, началась такая игра во взрослую жизнь, как раз под конец перестройки. Везде была свобода, но никто не знал, в чём она проявляется. Я воспринял её по-своему, понял, что надо собирать панк-коллектив.
— Стиль определял возраст?
— Нет, я музыку слушал и раньше. Но когда я услышал Dead Kennedys, то был абсолютно потрясён — я понимал, что они очень быстро играют, но если попробовать чуть помедленнее, то, может быть, и мы сможем так же, а потом, возможно, ускоримся… Ведь пытаться подражать, допустим, Led Zeppelin просто бессмысленно.
— Насколько глубоко закапывался в английский и насколько хорошо владел инструментом на тот момент?
— Я тебя разочарую. Я не закапывался в английский и ничем не владел. В этом, может быть, фундаментальное отличие русского рока от нерусского. Американцы — в той среде, где я сейчас живу — вообще не вникают, о чём люди поют. К тому же там часто смысл лежит на самой поверхности, тем более что в последнее время больше говорят, чем поют — а это уже совсем другой жанр. Это первое. Во-вторых, перестроечные русскороковые монстры начисто отбили желание вслушиваться и вникать во все эти смысловые глубины.
— Одним словом, русский для собственного творчества не подходил?
— Не подходил. И мне очень понравились английские шугейзовые группы, которые пели еле слышно.
— Четверть века хотел задать тебе этот каверзный вопрос. Володя, о чём твои песни?
— Это вопрос серьёзный и не такой простой даже для меня самого. Наверное, о любви, собственном мировосприятии, об ощущении себя в каком-то конкретном моменте жизни… Но это не на 100 процентов очевидно даже для меня…
— Кто вошёл в группу?
— Мне почему ещё повезло учиться в «десятке»: в сентябре 1991-го в моём классе было 20 девочек и пять мальчиков. Так вот, те пять мальчиков и стали группой.
— Девушек определили в зрители?
— Ну что ты, мы отрицали зрителей!.. Нам повезло — к нашей группе очень хорошо относились в школе. Наверное, не знали, что с нами делать. Нам выделили какие-то гитары из Дома пионеров, отдали будку киномеханика. И мы там на два года закрылись.
— Как называлась группа?
— Первое наше название сейчас было бы наимоднейшим. Группа называлась «Ремонт обуви». Были такие будочки, в которых работали сапожники. На этих будочках крепили деревянные таблички с надписью «Ремонт обуви». Мы же были молодые эпатирующие панк-рокеры — кто-то принёс эту табличку на репетицию, не знаю зачем. И пару дней мы себя ощущали под этим названием вполне комфортно. А потом появилось название Hot Zex. Причём много предположений, откуда. Я помню, что мы с моим одноклассником и другом Володей Шибановым много иронизировали по поводу только что появившихся в продаже хот-догов.
И мы начали представлять, что внутри вместо сосисок — люди. А какие люди? Конечно, заключённые. И как-то это привело к появлению названия. Хотя я слышал и другие варианты. Расшифровка «Горячий цех», например, мне очень нравится — индустриально! Более того, и написание было другим, первоначальное Zecks мы позже сократили до Zex.
— В какой момент люди принимают решение остаться в бедламе? Все мы в каком-то смысле играли в группах в детстве. Даже те, у кого получалось, в основном ушли в обычную жизнь.
— Я остался странным образом. В то время в Новосибирске 9 мая проходил финал городской эстафеты. А у школы № 10 была одна из самых сильных беговых команд. Постепенно ребята завязывали с бегом, но я продолжал упорно ходить, правда, без особого желания. Помню, что я бежал последний этап этой эстафеты — знаешь, с таким эффектным выбеганием на площадь. Я бежал за вторую команду школы, которая тоже претендовала на призы. Было очевидно, что в последнем классе я перейду в первую, а круче этого не было ничего.
Когда мне передали эстафетную палочку, метрах в пяти от меня бежал парень — я понимал, что он меня не обгонит, понимал это на все сто. Но тут из толпы выскакивает какой-то товарищ — мы сталкиваемся, я падаю, роняю палочку. Пока встал, пока вошёл в ритм… В итоге прибежал четвёртым. И весь наш тренерский штаб, который пропустил столкновение, но видел мой плохой финиш, горячо меня порицал. И я был так раздосадован, что тут же принял решение больше на тренировки не ходить, а вместо этого целиком посвятить себя заседаниям в нашей кинобудке. Тогда мы как раз начали что-то записывать.
— Родители были в ужасе?
— Родители меня всегда поддерживали. Мама настаивала, чтобы я играл на скрипке. Когда я проходил собеседование при поступлении в музыкальную школу, мама мне подсказывала: «Скажи, что хочешь играть на скрипке». А фортепиано у нас не было. Но были странные двухоктавные клавиши «Малыш» — я, кстати, мечтаю снова их купить. И вот педагоги меня спрашивают: «На чём, мальчик, хочешь играть?», хотя прекрасно знают ответ. А я им говорю: «На фортепиано!» Меня спрашивают: «Почему?!» — «Потому что каждый вечер, когда я ложусь спать, я беру его в кровать!»
Но времена менялись, и мне повезло — преподаватели 1-й музыкальной школы, тайные поклонники джаза, открыли джазовый факультет, куда я быстренько перескочил лет в двенадцать.
— И какими были успехи?
— Мне очень нравилась импровизация, но совершенно не хотелось ничего разучивать. И потом я понял, что могу просто подглядывать за преподавателем, который всё тебе показывает, запоминать и повторять. И до сих пор я что-то помню: Satin Doll Эллингтона, какие-то буги-вуги Оскара Питерсона...
Мой преподаватель Эдуард Гершкович быстро смекнул, что из меня не получится большого пианиста, поэтому мы просто сидели с ним и импровизировали. И когда я закончил музшколу, то к клавишам не прикасался лет десять точно.
— Всё же не удержался!
— Да, на рижской студии, когда мы записывали альбом с Punk TV, и там стоял настоящий Fender Rhodes Piano. Причём чуть ли не группой Mercury Rev забытый. Я сел за него — и меня уже было не оттащить.
— Родители не только подталкивали к дополнительному музыкальному образованию, но и непосредственно влияли на вкусы — привозили пластинки, так?
— Не пластинки. Моя мама побывала в круизе вокруг Японских островов и привезла мне оттуда магнитофон.
— Как она оказалась на островах?
— Купила турпоездку в 1982 году. Дело в том, что мой дедушка был директором новосибирского подразделения «Интуриста»… Она привезла кассетный магнитофон и кассеты — The Beatles, ранние Rolling Stones и ещё таинственную кассету «Звёзды дискотек 45», какой-то дискомикс The Beatles, Shocking Blue и прочих 60-х — дичь редкостная. Потом меня очень сильно впечатлила группа Depeche Mode, особенно их чёрно-белый видеосборник Strange, снятый Антоном Корбайном на камеру Super-8 во второй половине 80-х. Это было уже что-то принципиально другое. А потом я услышал The Cure, пластинку Disintegration, и помню, что сильно заболел после первого прослушивания… гриппом :) Ну а потом Stone Roses…
— Вкусы спорные для советского человека, а вот устремления — верные. Научная работа, стажировки за границей, серьёзные публикации… Зачем всё это было нужно студенту — выпускнику пединститута?
— Время такое было… Работы не найти, «правильные» идеалы отменили — какие-то «малиновые пиджаки» и бляди кругом, совершенно не ясно было, что делать дальше… Наверное, занятия музыкой без каких-либо шансов на успех были побегом от реальности.
— Что, кстати, было написано в дипломе, выданном в 1998 году?
— Учитель истории и истории мировой культуры.
Можно сказать, что я попал в медийную западню — ТВ убедило меня в том, что я музыкант :) Нужно понимать, что в то время никаких постоянных концертных площадок или клубов в Новосибирске не существовало. Первым серьёзным концертом в моей жизни стало выступление с группой «Йод» 8 мая 1993-го в ДК Химкомбината — Володя Шибанов и я в качестве басиста пришли на помощь лидеру «Йода» Андрею Калите и подменили его музыкантов, ушедших в это время в армию.
Это была настоящая сцена, с комбиками, мониторами и очень громким звуком в зале. Что со всем этим делать, было непонятно — и, видимо, не только нам, но и местным саунд-инженерам: звук упрямо не хотел настраиваться вообще, постоянно что-то фонило… Но в целом вышло очень круто. Концерт этот был записан на кассету и потом прослушан миллион раз — мы не могли поверить, что местами звучали по-настоящему!
— Следующее мероприятие состоялось в том же году 3 декабря — это был вошедший в историю фестиваль «Рок против СПИДа». Наверное, это был первый концерт, на котором была широко представлена наша городская андерграундная тусовка. И заявлено появление новой, свежей и модной волны — отличной от хиппарей, металлистов и ортодоксальных сибирских панков. Мы дали понять, что слушаем западную инди-сцену (индастриал, нойз-рок, шугейз), ориентируемся на неё и будем делать всё по-своему, по-новому.
Хедлайнерами были, конечно же, наши флагманы Nuclear Losь, наделавший много шума полугодом ранее «Йод» (и здесь при нашем участии), группа «Кубисты», в которой я играл на барабанах (о чём узнал за пять минут до концерта). По протекции старших товарищей позвали и нас, Hot Zex.
Оказалось, что этот фестиваль снимало местное ТВ, а через несколько месяцев его стали постоянно крутить в эфире, да так часто, что я уже не обращал на это внимания и мог спокойно переключить канал. Учитывая, что я засветился сразу в трёх группах, эфирного времени мне досталось много. Меня стали узнавать на улице, и это было, конечно, прикольно. Как после этого не поверить в то, что ты настоящий музыкант? :)
Но реальность была такова, что «настоящим музыкантам» негде было выступать — мы играли по два, от силы три концерта в год в случайных местах, и никакого просвета не намечалось. С открытием клуба «888» ситуация поменялась, но не кардинально: может быть, теперь концертов было не два, а пять — в коридоре подвала, с очень странным звуком и оборудованием. Хотя огромную роль «Трёх восьмёрок» в формировании клубного движения было бы преступлением не признавать — это было единственное место в городе, где молодые и неизвестные музыканты могли наконец-то выступить!
В общем, такая ситуация с концертами сохранялась до 2003 года, когда мы стали достаточно регулярно (примерно раз в два месяца) играть в Rock City и совершать робкие вылазки в столицу. Rock City был первым местом, похожим на настоящий большой концертный клуб.
Однажды мы продали туда 812 билетов, плюс на концерт пришли наши гости, а один из них, был настолько пьян, что не попадал в рамку металлоискателя на дверях, поэтому его не пропустили :) Концерты в Rock City были отличной школой в плане не только игры, но и поведения на сцене/на публике — там мы научились «подавать» себя. К тому же выступление на этой площадке было как бы знаком качества — нас стали звать и в другие места. В итоге, спустя десять лет, вокруг нас всё неожиданно и лихо закрутилось…
— Как вам удалось выйти в «первые номера», из чего состоял ваш рецепт успеха, можешь поделиться?
— Мне часто задавали этот вопрос — «В чём рецепт успеха?», честно скажу, я не знаю. Возможно, никакого рецепта нет. Есть упорство и некоторое везение.
Мы начали выбираться на гастроли в Москву в 2001-м. Как правило, это выглядело так: 52 часа на плацкартной верхней боковой полке у туалета, выступление для семи человек в зале, пятеро из которых — перебравшиеся в столицу новосибирские знакомые, кружка бесплатного пива в баре клуба (это и был весь гонорар) — и обратно на вокзал, в плацкартный вагон. Через пару месяцев всё повторялось.
Мы много гастролировали, нам просто нравилось играть, однако казалось, что пробить эту плотину невозможно. Но как-то постепенно нас стали звать то на один, то на другой фестиваль, мы стали заметны для столичной прессы, рос круг нашего общения.
В январе 2005-го мы сумели заявиться на крупный голландский фестиваль Eurosonic, который транслировался в эфире многих европейских радиостанций.
За кулисами фестиваля я дал интервью помощнику Джона Пила, рассказал о Hot Zex и нашем новом проекте, на тот момент сайд-проекте — Punk TV. Наши треки попали на BBC, а факт выступлений за границей очень повлиял на нашу репутацию в среде российских журналистов и клубных промоутеров.
К лету 2005-го был записан первый альбом Punk TV, его выпустил Андрей Панин на своём лейбле Alley P.M. Сперва альбом как будто не заметили, но в конце года Rolling Stone опубликовал на него очень хвалебную рецензию.
Так совпало, что в начале 2006-го и Punk TV, и Hot Zex побывали в больших турах по обеим столицам и в Прибалтике — мы регулярно напоминали о себе в Москве, и это сработало. Ну а дальше всё было как по учебнику — контракт, переезд в Москву, переиздание альбома в США, новые записи и постоянные гастроли. Punk TV несколько раз пересекали Ла-Манш и уже по отработанной нами схеме отчаянно турили по Англии. Сперва за кружку пива и «спасибо», но постепенно качество гастролей улучшалось. В нашем третьем туре мы уже были одними из хедлайнеров фестиваля Indietracks 2008. Это, конечно, очень сильно повышало наши акции на родине.
— Слагаемые вашего успеха — в том числе и музыканты? Какими были ваши отношения, насколько я помню это была достаточно сплочённая тусовка?
— Состав Hot Zex менялся действительно редко, в Punk TV он и вовсе был стабильный, и все, кто играли в группе, внесли очень весомый вклад — там не было случайных людей. Где-то в 1996-м я окончательно перешёл с ударных на гитару и вокал. В это время с нами играл и записывался барабанщик, но он был задействован во многих проектах одновременно, а нам хотелось своего барабанщика, которым в итоге стал драм-бокс Alesis SR-16.
Думаю, что тут ещё сказалась любовь к электронной музыке, что, конечно, делало нас некими аутсайдерами — для электронной сцены у нас было слишком много гитар, а для рок-н-ролла не хватало живого барабанщика.
Алекс Кельман покинул Hot Zex в 1999-м (хотя несколько лет спустя мы снова объединились с ним, уже в Punk TV), и мы с Антоном Зенковым, моим другом ещё с начальной школы, замечательным басистом и человеком, пригласили в группу Мишу Гринина на замену Алексу. Миша слушал Хендрикса и играл в сотни раз лучше меня, но он не слушал Sonic Youth, и… в общем, честно говоря, я долго сомневался, однако в итоге мы его позвали, а он с готовностью согласился.
После этого группа, конечно, подтянула свой уровень игры, но, наверное, несколько потеряла в шумовом компоненте. Хотя это было неизбежно — брит-поп был повсюду, и даже группы типа Verve, Ride или Boo Radleys заиграли боле традиционно, что уж говорить о нас — казалось, это правильное направление. Сейчас я, признаться, так не думаю. Но на тот момент наша музыка стала более доступной, это открывало дорогу к большему количеству слушателей — и вот мы уже играем на каком-то мероприятии «Сибнефти» в Омске!
Следующим шагом, в самом конце 2002 года, стал отказ, пусть и не полный, от драм-машины в пользу барабанщика — Кости Никонова.
Отмечу, что он играл достаточно просто, местами даже механично, что было крайне важно — мы не хотели превратиться в хард-рок-группу. Весной 2006-го гитарист Миша Гринин решил покинуть коллектив, и Hot Zex превратились в трио — электроника вернулась, мы очень много репетировали, и в итоге, по иронии судьбы, с потерей самого техничного участника группы сформировался самый сильный состав за всю её историю.
https://soundcloud.com/hotzex/sets/standby-5
— Как проходили гастроли?
— Гастроли рок-группы — это приключение не для слабонервных. Алкоголь присутствовал, и порой его было много. Проблем с наркотиками, мы, слава богу, избежали.
Внимание со стороны поклонниц, конечно, было, но мы не Led Zeppelin — общению с группис мы предпочитали посиделки в баре с коллегами.
Для меня игра в активно гастролирующей между Владивостоком и Ливерпулем группе закончилась, когда я уехал в Нью-Йорк летом 2011 года. Несколько раньше Костя перебрался жить из Москвы в Питер, и это, конечно, отразилось, пусть и не сразу, на единстве группы. Теперь мы чаще встречались на концертах, чем на репетициях.
Всё становилось слишком профессионально и рутинно — один и тот же трек-лист каждый вечер, я знал всё, что случится до концерта и что произойдёт после. К тому же Алекс стал уделять больше времени промоутерской деятельности, нежели творческой. Мне пришлось взять на себя дополнительные сочинительские обязанности, а это сместило центр тяжести в коллективе…
В общем, когда судьба подарила мне мою чудесную дочь Еву, я решил на некоторое время уехать с семьёй в Нью-Йорк. Мы нажали на паузу и с Punk TV, и с Hot Zex, которые не играли концерты с 2010-го. Это «некоторое время» продолжается до сих пор — нет ничего более постоянного, чем временное, кнопка «пауза» всё ещё не отжата. Хотя мы не зарекаемся…
— Почему именно Нью-Йорк?
— Я очень люблю этот город. Кто-то любит Москву, Берлин или Барселону — а я люблю Нью-Йорк. У него свой уникальный характер, который мне понятен, и я чувствую себя на месте. При этом нельзя сказать, что здесь лёгкая жизнь, но, как пел Фрэнк Синатра, «If I can make it there, I'll make it anywhere».
Хорошо, что в моей жизни продолжают случаться творческие удачи. К ним я отношу саундтрек к фильму «Война Анны», альбом «Джеймс Аткин и ансамбль "Дэйоффс"» — «Слёзы даны только людям», выпущенный недавно в кассетном формате питерским лейблом Anchor Lights, серия документальных фильмов на YouTube-канале Snow Eye Films.
Проект с документальным кино появился совершенно случайно, и я не всегда уверен, что управляю им, — скорее наоборот, он «ведёт» меня. Всё началось с предложения одного американского лейбла переиздать полный каталог музыки Hot Zex на физических носителях — виниле, CD и кассетах. Мы долго работали над этим проектом, и вот 1 сентября 2021 года (ровно в день 30-летия группы) он стартовал.
Изначально ни о каком фильме речи не шло — мы хотели смонтировать пару старых интервью и концертных записей в короткий ролик минут на 12, чтобы на «Ютубе» поддержать релиз. Потом было решено взять свежие интервью у участников группы, потом было обнаружено очень много интересного архивного материала, затем интервью дали люди, работавшие или дружившие с группой… В итоге получился 1 час с небольшим — плюс масса интереснейшего материала, который не войдёт в фильм, поскольку нельзя объять необъятное. Но и отказаться, выбросить этот материал — тоже нельзя.
Одним из таких драгоценных ауттэйков (фонограмм, отбракованных при записи. — Прим. ред.) стали воспоминания вокалиста The Young Gods Франца Трейхлера об их приезде в Сибирь в 1996 году.
И я понял, что нужно организовывать кинокомпанию и запускать канал. Сейчас Snow Eye Films ориентируется на частные истории западных рок-звёзд, приезжавших в поздний СССР или раннее постсоветское пространство в качестве туристов или музыкантов до момента, когда наша концертная инфраструктура стала соответствовать мировым стандартам. Говорят, первым нормальным концертом было выступление Smashing Pumpkins на Горбушке в 1998-м.
Следующие две серии рассказывают о приезде моего друга, вокалиста EMF Джеймса Аткина, в СССР в 1989-м с родителями в качестве тинейджера-туриста, и потом в 1992-м в Таллин — уже как хедлайнера фестиваля Rock Summer.
А ведь были к тому же артисты, прилетавшие к нам в Новосибирск на «Интернеделю» или игравшие ещё раньше в Прибалтике. Имена не хочу называть, чтобы не сглазить, — но поверьте, есть с кем пообщаться. Мне кажется, это не только интересно, но и важно, особенно сейчас, когда, несмотря на открытые границы и новые технологии коммуникации, люди стали более разобщены и разделены, нежели 30 лет назад.
— Дополнительный вопрос про Нью-Йорк: кем российский рок-герой стал в Нью-Йорке и как этот статус менялся со временем?
— Я живу в Нью-Йорке 10 лет и за это время прошёл несколько стадий ощущения своего места и роли в местном обществе.
Самый беззаботный был первый этап, который продолжался почти три года. Классическая нью-йоркская история: ты приезжаешь с деньгами, и город постепенно высасывает их из тебя, Нью-Йорк знает, как это делать, в совершенстве. Мы путешествовали по стране, комфортно жили на Манхэттене (никогда не жил в округах), но будущее в США казалось нам все ещё неопределённым. Я даже выезжал на отложенный на год тур Punk TV. В свободное время занимался журналистикой, писал для российского Rolling Stone, «Стерео и видео» и некоторых других изданий. Одним словом, ощущал себя в длительном (декретном) отпуске.
Через три года почти одновременно случились две вещи: я получил грин-карту (как выдающаяся личность — артист), и растаяли мои сбережения. Так как разрешение на работу теперь было, нужно было срочно на неё устраиваться. Однако куда? В 37 лет без местного образования, с английским на нормальном уровне, но всё же не родным… Тут, можно сказать, я ощутил всю суровость иммигрантской доли и жёсткость капитализма. Не буду долго останавливаться на этой истории — она заслуживает отдельного повествования.
В общем, после отчаянных и безуспешных поисков в течение нескольких месяцев я оказался в JFK на стойке регистрации пассажиров «Трансаэро». Это был очень тяжёлый период. Работа за гроши, в отвратительной униформе, в коллективе, с которым у тебя нет ничего общего, в месте, до которого тебе нужно добираться полтора часа (а то и дольше). Ощущаешь себя пойманным в западню, без возможности вырваться за пределы этого мира, который вдруг неожиданно стал очень большой частью тебя.
Я менял авиакомпании, позиции, но принципиально не менялось ничего — это как замкнутый круг, вырваться из которого практически невозможно. Я бесконечно подавал резюме на всевозможные другие работы, но никто даже не отвечал… Быстро оценив весь ужас ситуации, я понял, что нужно духовно сопротивляться тяжёлым жизненным обстоятельствам. Порой мне казалось, что это судьба меня наказывает за слишком беззаботные первые годы в Нью-Йорке — будто я отбываю какую-то трудовую повинность.
Во-первых, я стал много читать (ведь теперь у меня было минимум три часа дороги в метро — на работу и домой). Во-вторых, я заметил, что внутри меня опять зазвучали песни, и я бросил себе вызов — смогу ли я снова записать песенный альбом, чего не делал уже много лет. В итоге был создан проект The Dayoffs и записан одноимённый альбом, который получил хорошую прессу и реакцию слушателей.
Аэропортовый период продолжался чуть более двух лет, нельзя сказать, что в это время всё было плохо — были интересные встречи, знакомства и проекты, но несколько раз было и сильно стрёмно, когда меня узнавали пассажиры и сильно удивлялись тому, что я тут делаю. Несколько раз я даже прятался от знакомых.
Затем неожиданно, как это всегда случается, я достаточно кардинально поменял деятельность — был приглашён в Российский визовый центр, где работаю уже больше пяти лет. С переходом туда совпало и несколько интересных арт-проектов, в том числе был записан саундтрек к фильму «Война Анны», за который я был номинирован в рамках нескольких кинофестивалей, в том числе и на «Нику».
На работе о своей творческой стороне жизни я не распространяюсь — возможно, коллеги о чём-то догадываются, но мы это никогда не обсуждаем. Итак, сейчас у меня достаточно ответственная работа и возможность заниматься творчеством без оглядки на коммерческий успех, то есть полная творческая свобода. Это именно то, о чём я всегда мечтал.
— Как сложился дуэт с Атсуо Матсумото?
— С моим коллегой по группе The Dayoffs и партнёром во многих других саунд-проектах Атсуо Матсумото я познакомился по воле случая и благодаря непреодолимым обстоятельствам. Дело в том, что ещё живя в Москве и не помышляя о переезде в США, я очень хотел попасть на нью-йоркскую студию Stratosphere Sound Studios — легендарную студию, где писалось огромное количество музыкантов, которых я люблю, — от грандов уровня Depeche Mode до достаточно локальных артистов, типа французов Tahiti 80 или мексиканцев Volovan.
Студия принадлежала гитаристу Smashing Pumpkins Джеймсу Иха и парням из группы Ivy Адаму Слесенджеру и Энди Чейзу — что само по себе уже говорит о высоком вкусе и стиле. Я всегда внимательно изучаю буклеты релизов, которые мне нравятся, и вот в один момент я понял, что Stratosphere стала часто оказываться в поле моего зрения. Одним словом, мне нужно было туда попасть, осмотреться и, возможно, даже попробовать поработать там с Punk TV.
И вот в один из своих частных визитов в Нью-Йорк я потратил полдня на поиски этой студии, но так и не нашел её — оказывается, много раз проходил мимо двери, но не понял, что это и есть то, что я ищу. Они были хорошо законспирированы. Спустя несколько лет, уже живя в Нью-Йорке и играя в одном местном проекте, я вернулся к идее записаться на Stratosphere.
Мы забронировали студию на 10 утра субботы и в назначенное время постучали в дверь. Нам открыл вежливый молодой японец, провёл вовнутрь, предложил кофе и попросил немного подождать звукорежиссёра. Тот (не буду называть имя — он широко известен в узких кругах) слегка запаздывал. Через пару часов бесконечного кофе мы начали немного беспокоиться. Спустя ещё час выяснилось, что наш звукорежиссёр не придёт — он просто не может встать с кровати после пятничного загула.
Было видно, что японцу, которого звали Атсуо Матсумото, очень неловко — и чтобы спасти положение, он предложил себя в качестве звукорежиссёра, а также в порядке компенсации за неудобство и ожидание сказал, что не стоит волноваться о времени, которое мы потратим сверх оплаченного.
Но дело было даже не в деньгах. Спустя пару десятков минут после того, как мы начали, я понял, что пусть мы с Атсуо и с разных континентов, но говорим на одном звуковом языке. В итоге мы стали работать над этой записью, потом я предложил попробовать свести один из проектов, саунд которого я продюсировал. Затем ещё один…
https://soundcloud.com/thedayoffs/sets/thedayoffsemeraldanddoreen
Довольно быстро стало понятно, что мы с ним отличная саунд-команда — я скорее саунд-продюсер, а он звукорежиссёр (хотя можем и меняться этими ролями), и мы отлично понимаем и дополняем друг друга. Ну а спустя несколько лет мы отважились и на собственную группу — в названии которой обыгрывалась ситуация, что мы никак не могли найти время на собственное творчество, так как постоянно нужно было заниматься чужими проектами.
Day Off — в переводе с английского «выходной». Правильно было бы сказать The Days Off — но это как-то не круто выглядит, к тому же никто не ругает The Beatles за название с ошибкой.
Материал создан на основе личных видео-интервью автора с Владимиром Комаровым.
Антон Веселов