Когда я очнулся в этот раз, то снова оказался привязанным, и снова это было сущим пустяком. В особенности потому, что по мне больше никто не ползал.
Уснуть же я всё равно не мог, поскольку острая боль пронзала мои кисти и ступни. Поначалу я очень испугался, потому как подумал, что мерзкие твари с трезубцами дорвались до меня, но на самом-то деле это были всего лишь последствия победы Глаголющего – стигматы. Они раскрылись на моих ладонях и ступнях и стали предвестниками моей скорой гибели, которая станет обещанным вознаграждением и избавит от мук, на которые обрёк меня мой собственный Дракон, павший всё же раньше, чем я, что не могло не порадовать.
Затем снова пришёл мой лечащий врач, и на этот раз я почувствовал в нём преобладание Дракона. По всей видимости, в нём тоже происходила битва, но исход оказался не таким удачным, как у меня. Теперь он обречён на погибель души.
Однако вскоре я убедился, что ошибался на его счёт, и Глаголющий в нём ещё жив, и борьба продолжается, ведь дал же он мне дописать рукопись. Но перед тем как мне открылось это, с ним заговорил Судья, находящийся во мне. Он высказал то, что я сам осознавал, но не при каких обстоятельствах не смог бы воплотить в словах. Врач всё выслушал, и после этого я попросил его принести мне мою рукопись. Он принёс.
Не знаю уж, что будет с этим врачом дальше, но я ему желаю победы Пророка, которого я смог пробудить к жизни, или, по крайней мере, продолжения борьбы. Он этого заслуживает.
Теперь я сижу в своей палате и записываю последние строки. Мои руки перебинтованы, чтобы кровь не попадала на бумагу, они с каждой минутой слабеют, и мне всё тяжелее удерживать в них ручку, но я просто обязан написать заключение.
Это касается конца света. Пока хоть в одном человеке будет жив Глаголющий, и будет продолжаться борьба между ним и Драконом, конец света не наступит, но как только все Драконы одержат победу и объединятся в одного большого Дракона, то Землю тотчас проглотит тьма.
Берегитесь! Это я говорю тем, кто слышит в себе голос Пророка, потому что Драконы будут охотиться за вами. Вы должны опасаться происков Драконов, но, в то же время, вы должны пробуждать Глаголющих в тех, в ком они не потерпели окончательного поражения, но спят.
Я не утверждаю, что у вас всё будет происходить точно также, но многое будет похоже. Может быть…
Мои слова оптимистичны, но внутренне я чувствую некую обречённость, которая сводит меня с ума. Почему-то мне кажется, что изменить уже ничего невозможно. Перед глазами постоянно встаёт образ Ангела, мимо которого проходили все без исключения, не замечая его. Иногда я даже уверен, что Пророк, который живёт во мне, действительно последний, и нет больше никаких Глаголющих.
Мне становится невыносимо горько от таких мыслей. У меня даже были порывы порвать всё, что написал, однако я не сделал этого. А вдруг найдётся человек, которому поможет эта рукопись? А вдруг не во мне, а в ком-то другом живёт настоящий Последний Пророк?
Ну вот, вроде бы и всё. Силы уже совсем покидают меня, а бинты промокли настолько, что я боюсь запачкать бумагу, на которой пишу. Теперь я точно знаю, что не увижу всепоглощающую тьму, и от этого мне становится радостно на душе, но я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас или ваших детей видел это.
Помните всегда о том, что пока Глаголющий жив, тьма не наступит, и старайтесь поддерживать его в борьбе с Драконом. И ещё одно: не забывайте о вашем внутреннем Судье, который всегда сможет отличить для вас слова Глаголющего от слов Дракона. Судья отличит истинное от ложного.
Всего вам доброго, и да хранит вас Бог!
* * *
– Да это же бред душевнобольного! – вскричал Актаков, прочитав то, что написал его пациент.
Иван Фёдорович сидел в своей каморке и прикуривал одну сигарету от другой. Когда Коля закончил писать, то разрешил ему прочитать рукопись. На это ушло полчаса, и вот теперь он был в бешенстве.
Коля так и не понял одного: Драконы иногда тоже способны на благосклонность. Борьба в нём была уже закончена, когда Актаков разрешил Коле завершить писанину. Сейчас Иван Фёдорович проклинал себя за то, что позволил этому напрочь повредившемуся рассудком человеку марать бумагу, считая, что она всё вытерпит. Читать этот бред было ещё хуже, чем слушать его из уст Коли.
Актаков готов был уже порвать несколько листков, испещрённых мелким и неровным почерком, но в последний момент остановился и решил не делать этого, по крайней мере, в ближайшее время. Ему в голову пришла мысль, что на основе этой рукописи будет проще поставить диагноз несчастному.
Несчастному?
Да ведь он чуть было не убил его – Актакова, – а он называет этого шизофреника несчастным! Нет, этот Коля может принести ещё много неприятностей! Драконы! Глаголющие! – Тьфу! Чушь какая! Надо что-то делать!
Актаков уронил взгляд на заглавие самого бредового рассказа, который он только читал в своей жизни. «Откровение Последнего Пророка», – кричало оно.
– К чертям! – вскричал Актаков.
Последняя капля переполнила чашу, и не скреплённые листки рукописи разлетелись по всей каморке. Потом послышался жалобный звон разбившегося оконного стекла – это тяжёлая пепельница вступила с ним в контакт, разбросав перед тем десяток окурков, хранившихся в ней до поры.
Иван Фёдорович впал в то состояние, которое, ему было очень хорошо знакомо по его постоянным пациентам. Он рвал и метал, теряя связь с реальностью. Если бы в его каморке сейчас находился Коля, то он увидел бы огромного огнедышащего Дракона, пришедшего в неистовство. Коля не закричал бы, но ему стало бы страшно. Он понял бы гораздо больше, чем понимал в тот момент, когда дописал свою рукопись.
Дракон уже знал, что надо делать. Врач – нет. Он не потерял сознание, как это случалось с Колей, когда над ним получали власть различные силы, но, несмотря на это, утратил связь с тем серым расколотым небом, которое неудержимо вползало теперь в его каморку сквозь разбитое стекло. Это было похоже на временное помешательство, но не было им. Это было торжество Дракона.
Когда Актаков пришёл в себя, он увидел разбитое стекло и разбросанные листки на полу и почувствовал страшное опустошение. Он подобрал все исписанные листочки и сложил их один к одному. После этого он сел на стул и закурил.
Ни одна мысль не посещала его разум в это время. Опустошённость давила. Актаков даже не заметил, когда обугленный фильтр оставил ожёг на пальцах.
Тишина. Непробиваемая стена пустоты и тишины. В глазах ни единого проблеска.
Актаков (точнее, его оболочка) встал и открыл верхний ящик своего стола. Он вытащил оттуда верёвку, проверил её на прочность и остался доволен.
В то же время Коля лежал на койке. Его снова привязали, как только он дописал свою работу. Он дышал часто и неглубоко. Мысленно он был на полпути в мир иной и представлял, что скажет, когда предстанет пред Богом.
Он услышал шорох сотни лап возле своей койки и открыл глаза. На него в упор смотрел Дракон.
– Я ждал тебя, – сказал Коля.
– Неужели? – выдохнул Дракон, и верхние слои ткани, опутывающей Колю, опалились.
– Ты должен был прийти, – Коля оставался спокойным. – Потому что хотел взглянуть на того, кто бросил вызов вашему племени.
– Ты жалкий прыщ на теле силы, о которой не имеешь ни малейшего понятия. Не жди, что я облегчу или усилю твои мучения, но я действительно пришёл посмотреть на того, кто решил помахать кулаками, когда драка уже завершена.
– Ты жалкий неудачник! – сказал Коля. Он не был рад. Хорошее настроение испарилось вместе с появлением Дракона.
– Нет, – зашипел Дракон. – Неудачник – это ты. Мы выиграем!
– Нет, – отрезал Коля.
***