«Между землёй и небом — война!»
Виктор Цой «Война»
Одним погожим вечером я отправился на рыбалку. Спустившись в низину долины, я миновал несколько засохших водоёмов, плотно заросших камышом, и уселся на берегу самого маленького пруда, размером не превышающего школьный кабинет. Погода стояла мягкая и ясная. С юга дул едва ощутимый ветерок, вокруг летала надоедливая мошкара и тополиный пух, а в воздухе чувствовался характерный для места и времени запах мокрой травы, лягушек и укропа.
Со стороны деревни эхом прилетал лай дворняг, которые загоняли блеющих овец в стойло. Протяжным голосом мычала единственная кормилица деревни — корова Пеструшка. И по всем этим звукам я понял, что старцы кормят скотину и заканчивают вечерние дела.
«Значит сейчас самое идеальное время для рыбалки» — подумал я, присаживаясь на корточки и замирая в неподвижности.
Несколько минут я любовался отражением яркого заката, играющего алыми красками у западной линии горизонта. Зыбкая поверхность воды тем временем жила своей привычной жизнью: водомерки рисовали причудливые узоры, с глубин загадочного дна поднимались редкие пузырьки кислорода, а маленькие караси сверкали на поверхности своими серебристыми животами.
Затем я разложил удочку, насадил несколько крупных горошин на крючок и закинул приманку близ кустарника, растущего по правому берегу.
Я пристально уставился на яркую головку поплавка, в ожидании скорой поклёвки. Обычно, моей выдержки хватает на четверть часа, после чего я теряю всякий интерес к рыбалке и беру в руки книгу. Рыбак из меня, признаться, никудышный и на пруд я хожу больше для чтения и размышлений. Но иногда случается и такое, что даже будучи увлечённым книгой, мне вовремя удаётся заметить поклёвку. (В такие мгновения срабатывает интуиция, которая в нужный момент шепчет на ухо, о том, что за пределами книги происходит нечто интересное). И куда реже мне удаётся быстро среагировать на поклёвку и умело подсечь рыбу.
Если все действия сделаны правильно, и улов вытащен на берег, то для меня начинается самая сложная часть рыбалки. Два голоса в моём сознании принимаются спорить друг с другом, склоняя меня к выбору.
Первый голос ликует:
«Человек — это хищник, и в убийстве нет ничего плохого! Всякое хищное существо обречено убивать, и во всём этом есть великий смысл, ведь именно благодаря охоте и рыбалке человек, в конце концов, смог выжить и сохраниться как вид».
Но другой голос, более тихий и скромный, уговаривает меня пощадить рыбу:
«Отпусти её. Она такое же живое существо, как и ты, — говорит второй голос. — Жизнь есть самое важное, и нет никакой разницы между кровавым убийством, — жестоким и бессмысленным по своей природе, — и гуманным убийством во имя пропитания. В конце концов, любое умерщвление приводит к одинаковому результату».
Иногда я прислушиваюсь к первому голосу, а иногда ко второму. Но каждый раз, когда обстоятельства вынуждают меня убить рыбу, я чувствую, что делаю что-то неправильное. Я стыжусь своего поступка перед вселенной.
Возможно, я слишком мягкотелый для этого сурового мира. Или, может быть всё дело в возрасте. Ведь молодые люди зачастую склонны к незрелому образу мышления. Так или иначе, но с самого раннего детства и до сих пор, любое убийство порождает во мне угрызения совести и ощущение, будто я делаю что-то вопреки голосу своего сердца. И я ничего не могу с этим поделать.
Впрочем, подобная жизненная философия встречается в мире не так уж и редко. Лучше всего на эту тему высказался Джордж Бернард Шоу:
«Все животные — мои друзья, а я не ем своих друзей».
И под словом «ем», Шоу имел в виду не только употребление живых существ в пищу, но и поощрение к их убийству.
Тот же Генри Торо предпочитал мясу растительную пищу, выступая гуманистом в отношении обращения человека с животными. Никола Тесла, Пифагор, Платон, наконец, Лев Толстой, — все они имели схожие взгляды на этот счёт…
***
«Человек — это хищник! У нас даже глаза расположены подобным образом, — утверждают некоторые авторитетные умы, — А если дело обстоит так, то право на убийство без зазрений совести, мы получаем с самого рождения. Ведь во имя выживания, можно делать всё что угодно…»
Я считаю, что подобные утверждения очень несправедливы. Ведь даже человеческая анатомия не даёт повода для однозначных выводов: наше тело слишком хрупкое, кишечник слабый, а зубы имеют больше форменных сходств с зубами лошади, которая питается исключительно растительной пищей и совсем не похожи на клыки настоящих хищников.
Но даже если не брать в расчёт физиологические особенности нашего тела и согласиться с тем фактом, что человек — это хищное существо, нас всё равно будет отличать от диких зверей одна важная особенность: зверь действительно убивает во имя выживания, и он никогда не забывает о чувстве меры. Другими словами, сытый лев не станет убивать антилопу, если она ему не пригодится. А человек способен застрелить животное ради одной позёрской фотографии.
Мы убиваем значительно чаще, чем это необходимо, а потому нас куда правильнее было бы называть расточительными охотниками (или же живодёрами).
А настоящие хищники в обязательном порядке обладают не только врождённым чувством меры и искуснейшими навыками охоты и выживания, но и способностью переносить суровые жизненные условия. Люди же, в большинстве своём, существа несамостоятельные и склонные впадать в панику от того, что их лишают горячей воды.
***
С приходом в человеческую жизнь современной цивилизации, такое словосочетание как «убийство для пропитания» потеряло свой изначальный смысл. Безусловно, там, куда щупальца индустриального общества ещё не дотянулись, и по сей день огромное количество жизней напрямую зависит от охоты и рыбалки. Но то — люди другого пошиба… А если же взглянуть на обычного городского жителя, обеспечивающего себя пищей посредством социального труда и полностью зависящего от общества, в котором он существует, то такой термин как «хищник» к нему попросту не применим.
Я часто размышлял над этим вопросом, который многим наверняка покажется нелепым и абсурдным: «Достоин ли такой человек, употреблять в пищу мясо?». Ведь, люди давно уже едят не ради выживания, а для собственного удовольствия, превратив естественную потребность в изысканный досуг. Мы любим посочнее, повкуснее и побольше. А подобные изыски оплачиваются невинными жизнями, которые не редко забираются напрасно, лишь во имя человеческого расточительства.
«Стоят ли все те зверские убийства, которые каждодневно происходят на скотобойнях перекормленных человеческих животов?» — размышлял я.
И если честно, ни к какому однозначному выводу на этот счёт я до сих пор так и не пришёл.
А вот сам культ вокруг «правильного убийства» и то неистовое (подсознательное) стремление некоторых людей подражать образу истинного охотника всегда напоминали мне о бесконечной человеческой глупости и неукротимой животной личности, которая в той или иной степени присутствует в каждом из нас. Те, в ком преобладает такая личность, радуются любой возможности убить рыбу, зайца или же куропатку, лишь для того, чтобы оправдать своё существование, повысить собственную значимость в чьих-то глазах и на секунду примерить на себе шкуру предка-добытчика.
***
От размышлений меня отвлекает тихий звук. Я замечаю, что поплавок время от времени начинает легонько подёргиваться и скакать по воде, образовывая вокруг себя множество миниатюрных колец. В таком закономерном ритме он скачет довольно долго, и я делаю выводы, что, во-первых, это не малёк, бьющийся носом о поплавок, а во-вторых, что к поклевке, скорее всего, причастен взрослый карп.
В отличие от прожорливых карасей или молодых карпят взрослая рыба очень редко заглатывает крючок с ходу. Обычно, прежде чем решиться испытать судьбу она долго и настойчиво «пробует» наживку на вкус.
Я сосредоточенно слежу за поплавком и в какой-то момент, он всплывает и ложится на поверхности воды. В ту же секунду я стремительным движением тяну удочку на себя и сразу же чувствую тяжесть, говорящую о том, что на крючке кто-то сидит; и, судя по сопротивлению, этот кто-то совсем не маленький.
Спустя несколько минут напряжённой борьбы я вытаскиваю рыбу на берег и с любопытством осматриваю свой улов. Карп оказывается чуть меньше, чем я ожидал. Размером он с две ладошки и весит, по моим предположеньям не больше шестисот грамм.
Рыба начинает биться в агонии, и я тут же глушу её черенком удочки и отношу подальше от берега. Набрав в пакет воды, я выпускаю обречённое существо в рыбью камеру для смертников…
***
Я снова насаживаю на крючок варёный горох и забрасываю наживку в воду. Мои руки трясутся, и я уже не чувствую такого азарта и интереса к рыбалке, как прежде. Пойманная рыба выводит меня из душевного равновесия, и каждый всплеск воды в пакете напоминает мне о великом грехе, который я собираюсь совершить.
Я сажусь на мокрую траву, оглядываюсь по сторонам и делаю глубокий вдох. Оказывается, солнце уже спряталось за линией горизонта и на востоке загорелись первые предвестники ночи. Вода начала отдавать должок небу и над прудами поднялась вечерняя дымка, сулящая скорое похолодание.
Теперь я уже совсем не смотрю на поплавок — он меня больше не интересует. Я размышляю над тем, плохой ли я человек, или же всё дело в мире, который меня окружает. Парадоксально, но, в конце концов, я прихожу к такому выводу, что главный механизм существования живых организмов на этой планете заключён в неизбежном пожирании низших форм жизни. Другого способа выживания нет (или же я попросту не вижу его в силу своей неразвитости).
Мир — это, то самое место, где как в известной песне, непрерывно, каждую секунду, с самого начала времён, между землёй и небом идёт война. (И где бы ты ни был…).
Такие размышления нагоняют на меня тоску.
— Отчего всё так жестоко в этом мире? — спрашиваю я у неба.
Но небо молчит, оставляя меня без ответа. Ещё слишком рано задавать такие вопросы…
Я сматываю удочку и отправляюсь на поляну. Надо мной сверкают мириады зыбких огоньков, земля прохладна… В моих руках пакет, в пакете безжизненное тело, а между землёй и небом — звенящая тишина-а-а.
Спасибо за прочтение!
