он встал и поцеловал меня в макушку. – Пойду проверю, работает ли водопровод. Может, примем душ. – На пороге он ухмыльнулся: – Порознь, разумеется. Я вся запылала, и это ощущение ничуть не уменьшилось к его возвращению. Он открыл шкаф и вынул оттуда полотенце, черные хлопчатобумажные штаны и зеленую футболку. – Работает, – сообщил он, протянув мне одежду. – Шмотки будут великоваты, но ты, наверное, хочешь переодеться. – Спасибо. – Соседняя дверь. Белокафельная ванная сияла чистотой. Я успела забыть, что такое отдельная ванная. Раздевшись, я осторожно шагнула под душ. Вода была теплой и приятной; у водостока она бурлила уже красной. Я вся была в крови из-за многочисленных огнестрельных ран. Из душа я вышла чистой и гладкой; единственным изъяном была изуродованная грудь. Натянула на себя одежду Каллума, расчесала волосы. Потом собрала свою одежду и бросила в угол его комнаты. Он перестилал постель; светло-серое белье было таким мягким на вид, что мне сразу захотелось забраться под одеяло. – Я подумал, что тебе захочется поспать, – сказал Каллум, надевая последнюю наволочку. – Ложись запросто, а я пойду в душ. Я кивнула, но когда он вышел, села за его стол. Взяв электронную рамку, я нажала на кнопку и вывела на экран первый снимок. Это был Каллум. Типа. У Каллума-человека были пышные всклокоченные волосы и светло\\u0002карие глаза, на лице застыла непринужденная улыбка. Он обнимал какого\\u0002то паренька, но я могла смотреть только на него. На его нечистую кожу и дурацкую улыбку; на невинность, которой он буквально лучился. Прежде его кожа была темнее. Рибуты выглядели более бледными – знак прикосновения смерти, – но я редко это замечала. В людях горел некий свет, и лишь кончина могла потушить его. Я надавила на кнопку и пролистала десятки фотографий Каллума с друзьями. Узнать его было почти невозможно. Каллум подошел сзади, я подняла голову и испытала чуть ли не облегчение оттого, что он был таким, каким я его узнала. Лицо, суровое и волевое, не имело ничего общего с мальчишкой на фото. Взгляд его темных глаз рыскал по комнате – очевидно, теперь уже инстинктивно, в поисках съестного. Он заглянул через мое плечо, нахмурился и потянулся за рамкой. – Я больше не похож на себя, – сказал он. – Да, не похож. – Я не думал, что так изменился. Прошло всего несколько недель. – Изменился. – Я тронула его пальцы. – Таким ты мне нравишься больше. Он перевел взгляд со снимка на меня, потом на стену. Я обернулась: он смотрел на наши отражения в зеркале. – Я больше не выгляжу как человек, – продолжил Каллум. – Да. Не выглядишь. Он грустно посмотрел на снимок. – Когда я очнулся после смерти, то решил, что в основном остался прежним. – Ну, в каком-то смысле это так, – признала я, забрав у него фоторамку. – Твои человеческие воспоминания начинают исчезать. Особенно о том, что не хочется помнить. Он поднял бровь: – А ты разбираешься. Я пожала плечами, и он поставил рамку на стол, взял меня за руку и поднял со стула. – Потанцуем? – Он обнял меня, не дав ответить. – Теперь у нас есть музыка. И мне не нужно тебя бить, когда закончим. – Не нужно. Но если я вконец оттопчу тебе ноги, то можешь не жалеть."