«Нам повезло, что хоть крыша над головой есть», – сказала мама, когда нас вышвырнули из очередной квартиры. Кончили мы тем, что стали ночевать в брошенном здании и жили там, пока не нашлись деньги на коммуналку. Своего дома у нас никогда не было. Я глянула на Двадцать два и чуть не поддалась искушению еще сильнее напугать его этим рассказом, но он все смотрел перед собой. Я проследила за его взглядом. Дороги были в основном грунтовыми, но две главные улицы покрывал асфальт. Правда, безнадежно разбитый, весь в выбоинах – после того как стало ясно, что трущобы превратились лишь в питомник для переболевших рибутов, его никто ни разу не ремонтировал. На одной стороне улицы устроили помойку, и воздух наполняла вонь от отбросов и человеческих экскрементов. Канализация в Розе по\\u0002прежнему оставалась делом будущего. – Но они же не все так плохи? – спросил Двадцать два. – Так – не все. Впрочем, похожи. – В Остине? Глупый вопрос – он наверняка уже знал ответ. – Да. Я многое забыла, но там было примерно так же. – И ты росла в… Его сочувствие взбесило меня. Последним, в чем я нуждалась, была жалость со стороны мальчишечки из рико. – На карту смотри, – приказала я резко. – Ты должен хорошо изучить Розу. Двадцать два вытащил из кармана карту, и я не сумела отделаться от мысли, что он испытал облегчение, получив возможность глядеть не на меня, а на что-то другое. – В какую сторону? – спросила я. Он указал не туда. – Там север. – А нам не на север? – Нет, – вздохнула я. – Виноват. Он принялся вертеть карту, щеки его зарделись. Я вдруг почувствовала жалость. Когда я была салагой, я тоже плохо читала карты. Люди не нуждались в картах. Вся их жизнь протекала на одном и том же пятачке с радиусом десять-пятнадцать миль. – Ты здесь, – подсказала я, ткнув в карту. – А мы направляемся вот сюда. Он вскинул на меня глаза и просиял: – Отлично. Спасибо. Я зашагала по улице, и Двадцать два припустил за мной. Через несколько шагов он оглянулся, я сделала то же самое и увидела Леба, который рассматривал что-то вдали, прислонясь к челноку. – А он остается? – спросил Двадцать два. – Да. Офицеры дежурят у челнока, пока не теряют аудио– или видеосвязь с рибутами. Тогда они отправляются на поиски. Но не жди, что они помогут выполнить задание. Их дело только следить за нами. Мы свернули за угол, и я крадучись устремилась через полоску пожухлой травы к двери нашего объекта, Томаса Коула. Он убил своего сына. Мне всегда поручали детоубийц. Я не возражала. В предписании об этом не говорилось, но было весьма вероятно, что убийство он совершил потому, что его ребенок умер и затем перезагрузился. Едва человек превращался в рибута, он становился собственностью корпорации, а та, хотя и без колебаний убивала нас в дальнейшем, не разрешала людям самим принимать такие решения. Даже если это были их родные дети. Некоторые родители поступали иначе и прятали детей от КРВЧ, но это тоже влекло за собой арест. По-моему, большинство родителей не сожалели об изъятии перезагрузившихся детей. Они были рады от нас избавиться. – С чего полагается начинать? – спросила я, оглянувшись на Двадцать два. – Стучим. Я кивнула. Это давало им шанс сдаться добровольно. Срабатывало редко. Я постучала, вскинула кулак, разжала и показала Двадцать два растопыренную пятерню."