Двадцать два кое-как поднялся. – Там что, и правда так плохо? – спросил он, стараясь переложить вес на здоровую ногу. – Зависит от многого, – ответила я. – Например? – От того, кто твой противник. Одно дело – отлавливать больного. Это довольно легко. А если это преступник из крупной банды, можно угодить в засаду. Еще зависит от того, насколько им станет страшно, а то иногда они борзеют и думают, что могут сопротивляться. – А если они ничего не сделали? – Чего не сделали? – Не совершили того преступления, за которое мы их ловим? Вдруг они невиновны? – Они всегда говорят, что ничего не делали. Наша задача доставить их сюда. Об остальном позаботится корпорация. – А они отпускают невиновных? – спросил он. Я замялась. Мне как рибуту не докладывали о судьбе пойманных мною людей. Но как девочке из трущоб мне была слишком хорошо известна правда. Если кого-то брали, он никогда не возвращался. – Берут только тех, в чьей вине не сомневаются, – сказала я. – Откуда они знают? – Это не наше дело. – Почему? Ведь мы же ловим этих людей. – На этом наша работа заканчивается. – И куда их потом отправляют? Когда-то я сама над этим задумывалась. В какую-нибудь тюрьму? Маловероятно. – Не знаю. Он нахмурился: – А кому-нибудь говорят? Родным, например? Похоже, богатый мальчик не разбирался в положении дел. На сотню моих заданий в трущобах приходилось всего одно в зажиточном районе. – Нет. Во всяком случае, я так не думаю. – Но… – Как нога? – перебила его я. Он глянул вниз, подрыгал ею: – Заживает. – Тогда поднимай руки и будем продолжать. Почти при каждом ударе он смотрел мне в глаза. Я не совсем понимала его взгляд – казалось, Двадцать два был чем-то заинтригован. От этого настойчивого взгляда в груди возникало легкое волнение, и это меня отвлекало. – На сегодня достаточно, – объявила я, когда его челюсть срослась после второго перелома за день. Через десять минут наступало время ужина, и все уже покидали спортзал. Я подала ему руку, помогая встать с мата, и он принял ее. Поднимаясь, он на секунду придержал меня за плечо и наклонился так близко, что я почувствовала на щеке его дыхание. Моим первым желанием было отскочить. Никто не подходил ко мне вплотную. Что значит улавливать чужое тепло, я не помнила даже в мою бытность человеком. Но он заговорил так тихо, что слышно было только вблизи. – Нас что, постоянно подслушивают? – спросил он. – Не знаю, – ответила я шепотом. – На заданиях – точно. Здесь всюду камеры, так что вполне возможно. Двадцать два выпрямился, но не отступил. Наверное, я приготовилась создать между нами более уместную дистанцию, но меня отвлекла его улыбка. Я всегда жила в мире, где приходилось смотреть снизу вверх, но сейчас мне впервые захотелось встать на цыпочки и приблизить наши лица."