Рецензия на роман Эд. Лимонова "Это я — Эдичка"
Проходя между часом дня и тремя по Мэдисон-авеню, там где ее пересекает 55-я улица, не поленитесь, задерите голову и взгляните вверх — на немытые окна черного здания отеля "Винслоу". Там, на последнем, 16-ом этаже, на среднем, одном из трех балконов гостиницы сижу полуголый я. Обычно я ем щи и одновременно меня обжигает солнце, до которого я большой охотник.
Таким интригующим и одновременно подкупающим своей непосредственностью, настраивающим читателя на одну волну с автором лид-абзацем начинается дебютный роман Эдуарда Лимонова "Это я — Эдичка", по случаю переиздания впервые за 20 лет ставший за последние пару месяцев одной из самых покупаемых книг этого лета. Кажущиеся радикальными на момент издания книги идеи автора в наше время могут найти гораздо более горячий отклик в сердцах читателей-миллениалов, сравнявшихся с героем в возрасте, или даже читателей из нового поколения зумеров, впитывающих за счет феномена нетфликса западные ценности пансексуализма, воспевания эксцентричности, радикальности, инаковости.
Лимонов больше известен, как поэт, и даже, говорят, свою нью-йоркскую душераздирающую одиссею поэт-иммигрант изначально хотел написать в стихах, но поэзия не удавалась, поэтому его переживания о разрыве с любимой женщиной в контексте переезда в чужую страну с чуждыми ценностями воплотились в прозе, которую сейчас мы все имеем удовольствие читать и обсуждать.
Спорим, что ты так или иначе слышал об этой книге, даже если ее не читал? Или если не слышал о книге, то наверняка смотрел интервью Дудя с Лимоновым, еще больше подогревающим интерес к неординарной личности писателя и возможной трансляции его жизненного опыта на страницы романа? Вспомнить хотя бы нашумевшую и привязавшуюся к автору репейным клише самых массовых поисковых гугл-запросов [да простят мне неполиткорректный скриншот ниже!] детально откровенную сцену.
Сейчас, конечно, такими откровенностями мало кого удивишь, но для 1976 года, когда была написана эта книга, особенно в контексте российских реалий [хотя в России книга вышла только в 1991 году] автор бросает своему [сперва американскому] читателю очень смелый моральный вызов. Поэтому спешу тебя предупредить: не спеши делать выводы, присмотрись к герою, за кажущейся сексуальной расхлябанностью которого кроется сакральный смысл искусства любви.
Заинтриговала? Уже неплохо. О чем же тоскует сердце Эдички? Мне представляется, что герой кричит о любви со своего пьедестала ностальгического стоицизма по отношению ко всем выветривающимся нью-йоркской суетой проявлениям родины, начиная от привычки поедания кислых щей, заканчивая мытарствами неразделённой любви к мозговыедающим и глубокодушевноорганизованным женщинам. На протяжении всего романа Эдичка, словно Ахилл из апории Зенона, никак не способный догнать черепаху, устремляет все свои силы и чувства по направлению к Елене, бывшей жене, променявшей нищенское существование с единственным всецело любящим и понимающим ее получателем велфера на американскую мечту во всех проявлениях удушающего капитализма.
Я любил, как вижу сейчас, – необычайно, сильно и страшно, но оказалось, что я хотел ответной любви. Это уже нехорошо, когда хочешь чего-то взамен.
Не хочу быть занудой, рассуждая, чего, как мне кажется, хотел и чего не хотел герой романа, потому что книга сама по себе не несет никаких моральных наставлений, а жизнь героя показана, как увлекательное описание беспечной, немного даже отдающей битничеством, рутины русско-украинского скитальца в Америке. Тут читателю показано все без прикрас, таким, какое оно есть, таким, каким он бы увидел это, будучи сам на месте героя романа. Обсценная лексика, тут и там разбавляющая философские размышления автора, только усиливает ощущение присутствия в моменте, некой глубокой связи с автором, его честности по отношению к читателю. Он как будто говорит: «Вот он я, перед вами, стою будто голый, ничего не скрываю, рублю правду-матку, несломленный, но, как и вы, уязвимый, живой и требующий любви».
И приехал сюда. Теперь вижу – один ***: что здесь, что там.
По мере того, как все ярче проявляется характер героя книги, в голове зарождается логичный вопрос: писал ли автор о себе или герой Эдичка приобрел только отдельные черты Лимонова? Как бы то ни было на самом деле, в отдельных чертах автор совсем не тождествен своему герою, как не может быть гиперсексульный для своих 30-ти лет Эдичка быть тождественным 33-летнему Эдуарду Лимонову. Тайну же относительно того, испытал ли все описанное в книге на себе, автор похоронил с собой, уверена, довольный тем, что и после его смерти, сохранилась щекотливая интрига, заставляющая все новые поколения перечитывать произведение.
Поразительно и то, что несмотря на отдельные шокирующие до глубины души события, происходящие с героем, язык ни разу не поворачивается его в чем-либо упрекнуть. Наоборот, по мере погружения в мир переживаний Эдички создаётся впечатление, что общаешься со старым другом в формате полуночных кухонных посиделок и разговорах о том, что на душе. Не зря, когда спрашиваешь иностранцев, что характеризует общение с русским человеком, они отвечают, что русские часто говорят о душе. Чем больше болит душа у Эдички, тем сильнее он ее обнажает перед случайными попутчиками его большого нью-йоркского приключения в попытках встретить взаимность и искренность.
Я – человек улицы. На моем счету очень мало людей-друзей и много друзей-улиц.
Как не получается относиться плохо к Эдичке, так и заранее все прощаешь Лимонову, вождю нацбола, бескомпромиссному enfant terrible, ставящему на карту весь свой внутренний мир, обезоруженному, но никогда не сдающемуся, чему, собственно, и вторят последние строки эпилога книги. Или, как пишет А. Шаталов в предисловии к русскому изданию 1991-го года: "Лимонов, может быть, и ужасное, и раздражающее, но л ю б и м о е дитя, которому прощается то, за что иного еще не скоро перестанут попрекать".
– Бэби, – сказал он.
– Дарлинг, – сказал я.
Свою копию книги 1991 года я случайно нашла на Авито, но с этого лета появилась прекрасная возможность приобрести переизданную книгу в интернете.
Общий рейтинг книги для меня - 8 из 10.