В палату завели новую больную. Сестричка осторожно придерживала под локоть низенькую старушку. Мое внимание сию секунду обратилось к ней. До чего ж она худущая, можно сказать, высохшая до костей. Впалые щеки и рот, почти сомкнутые нос с подбородком и выбившиеся из-под грязноватого платка седые длинные пряди волос – все так сильно напоминало в этой бабушке сказочную Бабу-Ягу. Страшновато и жутко было б на нее смотреть, если б ни ее глаза. Какие же они у нее голубые, даже синие, и какие большие и красивые, что все остальные старческие черты, явно измененные болезнью и страданием, оставались почти не замечаемыми. И только глаза притягивали взгляд.
Уже три дня бабушка почти ничего не ела, не пила, ни с кем не разговаривала, лишь еле слышно отвечала на вопросы медсестры, врача или кого-то из больных, и только смотрела и смотрела в окошко. А за окном все еще ненастье – уже дней двадцать идут дожди. Но после полудня разведрилось. И к вечеру небо стало чистым. Тучи пролились дождем, облака рассеялись – засияло солнце. Как только произошли такие перемены, заметила я перемену и в бабушке. Она, сидя в постели, подалась туловищем чуть вперед, а показалось, будто перешагнула через окошко на волю. Радостным огнем счастливых воспоминаний вспыхнули ее синие, не очень ввалившиеся глаза. Теперь была она такая умиленная и аккуратная – заправленные под чистый платочек волосы открывали округлый, в мелких морщинках лоб. Ее щеки от тепла и ухода, лечения и покоя покрылись живым цветом. Заскорузлые от постоянной работы с землей руки, эти дни всегда лежавшие поверх одеяла, вдруг зашевелились в каких-то привычных движениях и пальцы, словно, стали что-то перебирать…
Я наблюдала за бабушкой, иногда о чем-нибудь спрашивала, но она молчала. Теперь же, увидев в ней перемену к лучшему состоянию лика и души, мне почему-то показалось: уж не любительница ли она по лесам побродить, и я спросила:
– Наверное, бабушка Анна, вы вспомнили, как во-о-н на ту гору по грибы ходили? – показала рукой вдаль за окно, – И сейчас после дождей их там много...
Стоило мне произнести эти слова, как наша молчаливая и думающая о чем-то своем старушка живо отозвалась:
– Дождь спорый был. Ай, среди лета как холодная весна, аль осень на дворе. Дождь-то – он грибной, только неправильный. По правилам так по порядку будет: теплота после дождика, – бабушка заулыбалась впалым беззубым ртом, и глаза засияли еще больше, – и пойдут, пойдут грибочки, только успевай земле кланяться!
И я представила, как бабушка Анна быстро управившись по хозяйству, прихватив корзину, и с батожком в руке, уходила в лес. Уж она-то знала грибные места! Обойдет, облазит, обшарит все заветные полянки и вернется домой с богатой добычей.
– Я ведь легонька, как шарф – и перекурнусь за грибками, – вспоминала бабушка свои походы, когда была здоровей и в силе. – Я разе така была? Лечу по лесу, как соломка, не грузна, как соседка Маня, шею не сломаю. А возвертаюсь, с полным кузовом-то, ента Маня мне встречь, как колоб катится, пыхтит и дивится, что я не пуста иду. Я всегда така была, – как караульщик ворон, только попригожей на лицо…
В палате засмеялись. Оказывается, другие больные прислушивались к нашему разговору. Одна девушка переспросила:
– А кто это – караульщик ворон?
– Да пугало! Оно тоже сухолядое, только с места не сойдет. А я покоя себе не знала.
И снова ненадолго задумалась наша бабушка Анна, видно мыслями уйдя в далекие молодые годы. Разволновалась нынче бабушка – сын и внучки навестили, повеселела, полегче ей стало. И принялась бабушка о прошлом рассказывать, будто, между прочим о житье-бытье в старые времена вспоминать.
– Деревня наша большая была, добрая, как гнездышко ухоженная. Горы кругом. Богатства в лесах сколько! – бери, не ленись. Башкиры рядом,– а мы дружно жили. Кому кто мешат? Дак мы наоборот друг дружку выручали. По-ихнему говорить научились. Всяко было! Худо-бедно… – а все равно, ох хорошо, весело жили, пока война нас не обидела. Ушли мужики воевать, мы, бабы, одни с хозяйством да с ребятней стали управляться. Поспевали!
Помолчала бабушка Анна, тихо-тихо промолвила:
– Теперь-ка нету нашей деревни. Совсем…
Опустила голову, поглядела на свои руки, ладонями покрутила вверх-вниз, потрогала набухшие синеватые жилы под тонкой пергаментной кожей, принялась разглаживать пододеяльник и подтыкать одеяло под ноги с боков. Развязала и вновь получше повязала чуть сбившийся платок, тронула щеки, как бы разглаживая морщины. Подняла голову и устремилась взглядом в окно.
День угасал. В палате полумрак. Из открытого окна тянуло прохладой, запахами мокрой земли и парным настоем трав. Показалось, что повеяло тонким, еле уловимым грибным духом. Нет, мне не почудилось. Тотчас забеспокоилась и бабушка Анна.
– Грибами-то, грибами пахнет! Почуйте! Полдня солнышко поворожило, а эвон сколько, видать, шляпок из земли повылезло. Туман – он к теплу. Теперь грибы-то и пойдут… Вот только я чтой-то ослабла, а кузов мой беспризорный – он стоит на лавке, меня дожидается,– не сдается бабушка своим немалым годам.
– Какие грибы брать любили? – подзадорила я грибницу-знахарку. А ей того вопроса, будто, и нужно было.
– Хорошим грибам толк знала! Боровики в почете были. Из них сколько ниток нанизывала! И грузди, рыжики!.. – от аппетитных воспоминаний бабушка Анна невольно проглотила слюну. – Солили в кадках, гнетом придавишь – ядреные грибки плотно улягутся. В погребицу кадушек пять-шесть ставили, да еще с капустой, огурцами. Ноне о погребах забыли – ящики-холодильники в домах. А много ли в них нахранишь?
Притихшие больные слушали мерный говор повидавшей на своем веку старой женщины.
– В годы-то горевые чем были сыты? – продолжала бабушка, будто отвечая на незаданный вопрос. – Жука-то, напасти этой, не было, картошка родила – горы! Наваришь ее да груздков хрустящих из погреба холодного принесешь. А то грибной похлебки из печки достанешь. Дух по избе! – разомлеешь от него. Башкиры не признавали грибов, а голод не тетка, кто и стал сбирать. Многих поучала хороший гриб от поганца отличать…
…Слушала я бабушку Анну и все более к ней приглядывалась: узнавала и не узнавала в ней одну старушечку. Прошло несколько лет, как я работала в этих же краях. Уж не та ли это бабушка Анюша, которая жила неподалеку от пасеки, где я занималась пчелами. Однажды поутру пришла ко мне на пасеку и позвала:
– Ты тоже звонка, как я, пролетимся по горам, малину посмотрим – должно быть поспела.
Помню, рада была бы по горному лесу походить, но время горячее было, некогда от пчел оторваться. Ушла бабушка Анюша одна, а уж к вечеру вновь ко мне явилась и к самовару зовет, чай с лесной малиной и молоком пить.
Деревня, бывшая деревня, – а прежде даже большое село, теперь жила последним вздохом. Всего-то два дома оставалось: бабушки Анюши недалеко от пасеки и на дальнем конце когда-то многолюдной улицы, возле горной реки, одинокий дом деда Алексея.
– Снегом занесет, – говорила тогда мне бабушка, – и не пробьешь тропку, если занеможешь или беда случится. Уезжать надо. Дети зовут, а неохота: тут родилась, тут бы и помирать. И от красоты этой, – обвела руками вокруг, показывая на горы, – оторваться не могу.
Так и не решилась спросить у бабушки Анны: не та ли самая бабушка Анюша она?..
Утром пришел в палату доктор, и стала просить его бабушка Анна:
– Отпусти, миленький, меня. Уж засиделась я, а дом – сирота. Там гусятки без меня пропадут, забредут куда-нибудь, их и порешат.
Но знала я, не за тем торопится бабушка из больницы. Гусята-то внучками присмотрены. Взыгралась в ней прежняя страсть грибной охоты, а такой внутренний зов способен побороть и болезнь, и даже старческую немощь.
Засобиралась наша бабушка-грибница и, кто знает, может быть, в последний раз придется ей обойти с внучками заветные места в родных горах.
Автор: Алевтина БУГАЙЧУК
Издание "Истоки" приглашает Вас на наш сайт, где есть много интересных и разнообразных публикаций!
