«Расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!»
Александр Пушкин «Пиковая Дама»
Однажды, читая книгу жарким августовским утром в тени ракиты, я заметил, как в мою сторону медленно приближается сгорбленная фигура. Спустя минуту эта фигура обратилась дедом Николем — самым старым жителем долины.
— Привет, сосед! — приветливо крикнул он, не успев подойти.
— Здравствуйте, — ответил я.
Дед подошёл ближе и подал мне здоровую руку; его вторая рука висела покалеченной культёй, тонкая, изогнутая и мёртвая, будто сломанная шея гуся.
— Телевизор вот поломался, — сказал он, — Пойдём-ка, сынок посмотришь? Вдруг починишь… а заодно и в гостях у меня побываешь, а то уж, сколько ты здесь обитаешь, и ни разу не зашёл...
Отложив в сторону книгу, я неохотно встал, и мы неспешно двинулись в сторону избы. Всю дорогу дед Николай нахваливал своё хозяйство, рассказывая, что за скотина живёт в том или ином амбаре, в каком количестве и т. п.
— Там вон, у меня свиньи… — он указал на ветхий сарай, облокотившийся стеной на серую пристройку, — Недавно пополнение прибыло, в лице двух здоровеньких поросяток…
Со стороны сарая доносились чавкающие звуки и похрюкивания.
Вся местность вокруг дома кишела живностью и была усеяна бесчисленными кучками помёта, источавшими характерный запах. Справа висел навес, в тени которого пряталось с десяток кур и крупный пёстрый петух. Слева захлёбывались в лае дворняги, следовавшие за нами по натянутой цепи, и встававшие на задние лапы, а между ними замерли в нерешительности любопытные щенки с хвостами-пропеллерами.
Сама изба расположилась на склоне, неподалёку от заросшего пруда. Со всех сторон дом облепили покосившиеся сараи, самодельные закуты, амбары и всяческие хозяйственные пристройки. Забора нигде не было, а по двору — которым считалась вся территория перед крыльцом, — в сопровождении наседки гуляли разноцветные селезни, молодые цесарки и белоснежные гуси, синхронно выгибающие шеи в нашу сторону.
По скрипучим доскам мы поднялись на крыльцо и вошли в дом. В нос сразу же ударил непривычный запах деревенского быта.
В прихожей на изорванном диване сидела укутанная в платок полуслепая старуха. Я поздоровался с ней и проследовал вслед за дедом в зал. Изба была обставлена по-деревенскому обыкновенно: на кухне стояли самодельные лавки со столами и массивные шифоньерки, полы покрывали сальные половики, на стенах висели старинные родовые фотографии, с приятными русскими лицами, а в углах комнат перед образами застыли огарки свечей. Всё остальное пространство занимали печь, кровать, стол и низкие шкапы, набитые советской литературой.
— Вот, — указал дед в дальний угол, где стоял пузатый кинескопный телевизор.
Совершенно не имея представления как чинить подобную технику, я сделал единственное что мог, а именно: вставил вилку в розетку и несколько раз переключил тумблер. Удивительно, но спустя мгновение ящик издал механический звук, и на экране загорелась чёрно-белая картинка. Дед вздрогнул от радости, улыбнулся беззубым ртом ящерицы и с поддельным удивлением воскликнул:
— Починился! Ну и, слава Богу! А то я уж думал, что он окончательно издох. Хотя, летом-то и не смотрю его почти, — махнул он здоровой рукой, — Зимой вот да, а летом слишком много управы.
Потеряв всякий интерес к телевизору, дед прошёл в маленькую тёмную комнатку, расположенную за настоящей русской печью, и уже через мгновение вернулся с двуствольным ружьём в руках.
— Моя гордость, — сказал он, зачем-то передавая ружьё мне. Оружие оказалось довольно тяжёлым. Я повертел его в руках и вернул хозяину.
— Рыбалку я не очень люблю, — сказал дед Николай, — А вот поохотиться всегда рад. Летом, правда никакой охоты нет, т.к. весь зверь с детёнышем ходит, а вот по осени, — то совсем другое дело. И забот хозяйственных меньше и животные, откормленные к зиме…
Он снова скрылся в тёмной комнате, пряча свою гордость, а уже через секунду выглянул оттуда с неожиданным предложением:
— Пойдём-ка с тобой винца домашнего выпьем?
Я согласился, и мы прошли на кухню.
— Я и самогон сам гоню, — похвалился дед, доставая из-под стола бутылку самодельного вина и разливая его по кружкам.
Мы выпили и помолчали, смакуя кисловато-сладкий привкус.
Тем временем на кухню зашёл белый кот и начал изящно виться у моих ног. С порога сразу же запричитала бабка:
— Не пускай его в хату, будет по столу лазать проклятый!
— Где ж ему ещё быть, дура?! — отвечал ей дед Николай насмешливым криком, — Это он тут хозяин, а не мы с тобой.
Но кота вскоре начал бить кашель, и он выбежал во двор.
— Нажрался, небось, чего! — грозно проводила его старуха взмахом платка.
Вино приятным огнём разливалось по животу, оказывая заметное влияние на разум. Мир менялся…
Дед достал тарелку гусиного холодца, нарезал несколько ломтей хлеба и выложил их на стол.
— Трудолюбивому и дисциплинированному человеку всё в этой жизни по плечу, — сказал он, наполняя кружки новой порцией напитка, — Я вот дрова с весны заготавливаю, и они у меня за лето так сохнут, что зимой от одной бумажки разгораются. До морозов ещё несколько месяцев, а у меня уже весь сарай на зиму заставлен колотой древесиной. А что ещё в жизни надо? Картошки полный погреб. Захотел мяса — курицу забил, или ещё кого… Яйца, лук, морковь — всё свойское.
Мы выпили ещё по одной, и дед продолжил:
— Сейчас легко жить. Всего в избытке. Трудись только, да не филонь. А мы вот когда после эвакуации из города уехали, в землянке целый год спали, с одним маленьким оконцем в небо. Вчетвером: я, мать и два брата. Отец нас бросил. Иной раз просыпаешься ночью от холода, а на груди лягушка сидит, песенки свои мурлычет. Тяжёлое детство было, ничего не скажешь. После войны всего не хватало, а потому приходилось голодать. — Но ведь выжил! — добавил он спустя мгновение, повеселевшим голосом, — Так не просто выжил, а ещё и глубокую старость застал, а это уже результат. Крепкое всё-таки существо — человек.
Дед подцепил вилкой кусок застывшего желе и отправил его в рот.
— Дал нам немец жару, — продолжил он, — Сталин конечно, молодец, без него войну бы не выиграли.
Мы выпили ещё по одной и дед Николай снял фуражку, оголяя веснушчатый, гладкий лоб.
— У меня всего-то два класса образованья. С самого детства в колхозе трудился. А сюда как переехал, сразу же пастухом устроился, двести пятьдесят голов на двоих с напарником стерегли. А колхозы раньше были «О-го-го!», по тысяче экземпляров скотины. В эти края даже дорогу прокладывать собирались, газ вести. А потом всё к чёрту на рога! Развалили страну, разворовали. Большинство деревенских сразу же разъехалось по городам, а те, кто остались, спиваться стали потихоньку да вымирать. Так, в общем-то, и зачахла некогда большая и процветающая деревня. Но я не жалею, что корни здесь пустил. Мне такая жизнь по душе…
Дед умолк и устремил свой мудрый взгляд в окно, за которым трубным голосом пел петух.
Всё в этом мире стремится к распаду, — в сотый раз убедился я. И даже человеческий организм с самого рождения, неумолимо несётся навстречу смерти. И процесс этот никак не остановить…
В очередной раз я понял, чем меня так привлекает русская деревня: всё здесь было искренним и настоящим. И вся эта жизнь — с сопутствующими ей заботами, бытом и досугом напоминала мне о естественности, которая так редко встречается в долине каменных домов.
В отличие от пригородных посёлков, настоящая русская деревня — это такое место, о котором поётся в известной песне «Городок». Это милый дом, где в людях нет даже капли дёгтя. Это улица в три дома, где никто не пытается притворяться тем, кем он на самом деле не является. Кошки здесь, до сих пор ловили полевых мышей и считались в доме хозяевами, ястребы воровали цыплят, а на огородах стояли чучела, отпугивающие воронов. По луне и утренней росе каждую весну на удивление точно предсказывали погоду и будущий урожай, и у любой курицы было своё имя и история…
Как жаль, что в скором будущем индустриальная опухоль окончательно убьёт эти затерянные во времени островки с крупицами русского фольклора. И скорее всего, моё поколение будет последним, кто сохранит затуманенные воспоминания о запахах, традициях и обычаях вымершего народа. Избы разрушаться под гнётом времени, запахи рассеются в воздухе и русская жизнь, какой она когда-то была, останется лишь запечатлённой в произведениях классиков.
Наверное, в этом и заключена вся суть прогресса: в неумолимом движении навстречу комфортному будущему. И по хорошему, стоило бы порадоваться этому движению, ведь вместе с ним развиваются и такие полезные науки как медицина. Однако что-то во мне сомневается. И есть такое предчувствие, что то, к чему, в конце концов, может привести индустриальное развитие вполне способно обернуться для человечества не только моральной и нравственной гибелью, но и буквальным вымиранием вида.
***
Мы посидели с дедом Николаем ещё около часа, прикончили бутылку и я отправился к себе на поляну. От вина слегка покачивало, но разум был ясный и светлый.
Спасибо за прочтение.
