Роман «Звёздочка ещё не звезда» глава 127
Лизавета Уткина тосковала по мужу. Бывало, прильнёт к окну и глядит, как будто бы он вот-вот появится и махнёт ей рукой, а потом улыбнётся и скажет: «Скучает Лизка-то без меня, ждёт. Видать по сию пору меня любит, или привыкла? Итак, тоже может быть, шутка ли сказать пятьдесят лет с лишним вместе прожили».
Она представляла его, закрывала глаза и млела от любви, которая разливалась волной по немощному старому телу, а потом сокрушалась вслух: «Эх, Митя, Митя-а, рано ты покинул меня. Кто ж знал, что одна я останусь в избе: баба с косой-то тебя выбрала, а не меня. Видно, ты ей шибко приглянулся. И э́нто правда, зачем ей я, когда ты есть. Она ж лучших выбирает, и я бы на её месте точно так же бы сделала не задумываясь. Ох-хо-хох, — зевнула она, прикрыв наполовину беззубый рот ладошкой, — тяжело одной на старости лет остаться. Митя-то мой, наверное, уже в раю рысогонит, не то, что я, грешная. Из-за доченьки моей Ирочки меня может и совсем на тот свет не примут? Как знать, да я и не в обиде, что заслужила то и пожинаю. Справедливость-то видать есть, если не здесь, то на том свете точно».
Итак происходило, день ото дня одно и тоже. Утром в суете и в заботе она ненадолго отвлекалась от горя, пока доила козу, хлопотала по хозяйству, а потом возвращалась в избу и тоска окутывала её и сжимала сердце напоминая: «Овдовела ты, Лизавета, опять одна будешь завтракать и давиться кашей».
Старушка мыла руки и варила кашу, а потом насильно пихала её в себя и сожалела: «Как бы мы с тобой, Митя, вдвоём-то сейчас эту кашу в охотку съели. Ты бы взял свою деревянную ложку и уплетал её за обе щёки да нахваливал, а я бы смотрела на тебя, и душа моя радовалась и пела. А без тебя-то вот видишь и каша не каша и жизнь не жизнь, а одна морока».
Она разговаривала с мужем, которого нет, но незримо ощущала его присутствие и боялась приближающихся сорока дней со дня его кончины.
«Митя, пока душа-то твоя со мной рядышком и мне легче, а сорок-то дней пройдёт и покинешь ты меня окончательно. Вот тогда мне и вовсе будет невмоготу, — рассуждала она, — или привыкну? Кто зна́т, кто зна́т… А может ты меня с собой заберёшь, а? Ты похлопочи там за меня, Митя! Ты же знаешь, не могу я без тебя, не могу, так им э́нто и скажи. А ругать я тебя больше не стану, и серчать тоже, будешь делать всё что захочешь, только меня не бросай тут одну».
Она размешала ложкой топлёное масло в пшённой каше, зачерпнула пол-ложки, съела с трудом и покачала головой: «Нет, не могу я кашу и́сть без тебя. Вроде и каша на молоке и на масло не поскупилась, а всё не то. Ты, бывало, съешь, ложку оближешь и скажешь: «Люблю твою кашу, Лизавета!» А я сижу, гляжу на тебя и счастье меня переполняет, а потом ложкой наяриваю и аппетит появлялся незнамо откуда. А ведь э́нто было совсем недавно».
Старушка вздохнула, налила себе в кружку чай, забелила его козьим молокой, добавила две чайные ложки сахара, наблюдая как кружатся чаинки, потом хлебнула глоток, потом другой и вслух посетовала: «Нет, Митя, нет — без тебя даже чай не пьётся. Голимая тоска. Одиночество поселилось в нашей избе и его не выгонишь и не выселишь».
Она сидела облокотившись, отрешённо глядя на клетчатую красно-белую клеёнку, лежащую на столе, и муж незримо был рядом с ней. Ненадолго она забылась и заснула. Кукушка в ходиках прокуковала десять раз, она открыла глаза, потёрла руками, взглянула на часы и нехотя встала. Затёкшие ноги не слушались её, неспешно шаркая тапками по полу, она зашла в закуток за русской печкой, а потом умылась в рукомойнике.
«Сроду в такое время не спала, а тут на те, в сон клонит. Совсем ты обленилась, Лизавета! Позавтракала и даже со стола не убрала», — сказала она самой себе. Потом подошла к окну, посмотрела на соседа, сидящего на лавочке у дома напротив.
«Вон, тоже один как перст остался в избе Михалыч, Маня-то его, уж до чё хорошая была и хозяйственная, а полгода уж её нет. Он один и я одна — беда, чё ещё-то тут скажешь? — она тяжко вздохнула, и опять вспомнила мужа, — Сейчас бы Митя мой в э́нто время уж из магазина вернулся с хлебом. Сел бы на завалинку, передохнул, обмолвился словом с Михалычем, а потом бы в избу зашёл да сказал: «Две булки хлеба купил как просила, да ещё пачку соли, карамелек к чаю да печенья полкило — мало ли, может, в гости кто заглянет, так угостим».
Она вдруг всплакнула, вытерла уголком головного платка слёзы и проворчала: «Ну чё реву? Так дело не пойдёт, жить надо дальше. Мне бы и Митя мой э́нто же сказал: «Не реви, Лизавета! На небесах встретимся, обнимемся и по новой жить начнём втроём с нашей Ирочкой».
Она улыбнулась, представляя какая встреча её ожидает на небесах, а потом опять прильнула к окну и увидела племянницу Галину Лысову, спешащую прямиком к её дому.
«Ну надо же, Галька приехала! Какой хоть день недели-то сёдня?!» — всполошилась она, а потом пошла встречать гостью. Галина, войдя в избу первым делом поздоровалась:
— Здрасте! Не ждала, бабка Лиза, меня?
— Здравствуй, Галька, ждать не ждала, а всё равно рада! Проходи, давай, мне хоть повесёльше будет, а то я реву и реву.
— Так и я так же, — призналась Галина, поставив сумку на лесенку у печки. Взглянув на неубранный после завтрака стол, она удивилась, — Чёй-то на тебя э́нто совсем не похоже, баба Лиза, по тебе же часы можно было сличать, а у тебя на столе-то вона чё…
Старушка махнула рукой и ответила:
— Веришь нет, не до того мне, Галька. Всю жизнь по расписанию с Митей ели в одно и тоже время, а теперь руки у меня опустились. То реву, то в окошко гляжу и опять реву. — она покачала головой, шмыгнула носом, — А день-то хоть сёдня какой?
— Как какой, баба Лиза?! — воскликнула Галина недоумённо, —Воскресенье сёдня! Завтра Первомай… Ты чё хоть, ладно ли с тобой?
Старушка пожала худыми плечами, вздохнула и ответила:
— Да кто и зна́т — ладно, неладно?! Не удивлюсь, что и того я уже, — она покрутила указательным пальцев у правого виска. — Сама-то ведь я и не замечу, если крыша моя съехала — э́нто вам со стороны видней.
— Так оно, — снимая пальто согласилась Галина.
— Толку-то видишь уж и нет у меня, знала бы, так квашо́нку поставила, что ты приедешь в гости.
— А я с собой привезла стряпню, сёдня рано утром пекла, путём толком-то и не спала, — призналась гостья разуваясь.
Разувшись Галина взяла с лесенки сумку, подошла к столу и достала из сумки свёрток со стряпнёй.
— Ты поди и́сть хочешь?
— Чай с тобой попью, а уж и́сть-то после будем.
— Ну как скажешь, — бабушка Лиза взяла эмалированный чайник, налила в него воды и поставила на электрическую плитку кипятить. — веришь нет, сварила кашу, села завтракать да так и стоит каша-то моя. Не могу без Мити ни и́сть ни пить.
Галина села на табуретку и сожалея произнесла:
— Ты бы уж хоть через силу, но ела, так ведь ты ноги протянешь, баба Лиза.
— Так я скорее к Мите моему хочу, может, есть-то не буду и быстрее к нему попаду.
— А если нет? — с сомнением в голосе сказала Галина, в глазах её была жалость к старушке, — Ноги протянешь и будешь лёжкой лежать. Всяко же быва́т — у всех свой век.
— Так оно, — старушка присела рядом и поправила чёрный платок и совсем тихо заметила, — а я смотрю, Галька, ты платок-то траурный сняла уже.
Галина кивнула и опустила глаза и решила признаться:
— Посоветоваться мне с тобой надо, баба Лиза, — она замолчала, лицо покраснело от смущения, — сватает меня один, а я вот и не знаю — соглашаться мне, или нет?
— Как уже?! — всплеснула руками старушка.
— Уже…
— Да когда ты успела познакомиться-то?
— Так я его и раньше знала, — с дрожью в голосе пояснила Галина, —он родом-то с Конзавода.
— Э́нто ещё кто такой? — оживилась старушка, желая побыстрее всё разузнать.
— Геннадий Блинов, на два года он меня постарше учился. Овдовел, детей нет. Приезжал сватать с цветами на чёрной волге.
— Вона чё! Павла Геннадьича сын?
— Ага…
— А ты?
— А я согласие не дала. Ирка против, а Таньке я не говорила. Ей ведь операцию сделали.
— Да ты чё-о?! — выкрикнула баба Лиза испуганно, — Какую ещё операцию, не пугай меня, Галька.
— Внематочная была. Вчерась уж выписали её. Она сама домой попросилась, швы-то позже снимут. Будто бы у ней цельных десять швов. Уж не знаю, то ли врёт, то ли нет. Вот-таки дела…
— Да уж — как сажа бела… Главное — жива! А то ребятёшек жалко шибко… А тебе я так скажу: если душа у тебя лежит к нему, то выходи и не думай. Ничё хорошего в одиночестве нет. — дала совет старушка, — Про него ничё плохого не слыхала, мужик он добрый.
— Добрый-то добрый, так люди-то меня осудят же? Скажут не успела Шурку схоронить, а уж замуж собралась.
— Так ты ж с ним и не жила, семь лет как в разводе, ты чё хоть, Галька?!
— Ой, не знаю не знаю чё и сказать, зря поди я ему отказала? — с сомнением в голосе спросила Галина и задумчиво покачала головой.
— Не знаю, Галька, жизнь твоя — тебе и решать. — ответила старушка и озадаченно задала вопрос, — Картошку-то семенную мне поможешь из ямы достать?
— Спрашиваешь тоже, конечно! — улыбнулась Галина, а потом встала с табуретки, подошла к старушке, обняла и прижала её к себе, — Ты ведь мне не чужая…
© 17.09.2021 Елена Халдина, фото автора
Все персонажи вымышлены, все совпадения случайны
Запрещается без разрешения автора цитирование, копирование как всего текста, так и какого-либо фрагмента данной статьи.
Продолжение глава 128 Ты же уже старая, мам
Предыдущая глава 126 Женихам не рада
Прочесть роман "Мать звезды", "Звёздочка", "Звёздочка, ещё не звезда"
Прочесть один из моих любимых рассказов Именины