Сейчас было, конечно, полегче, чем в сорок первом – по крайней мере, их части. Приказом Осипенко, командующего истребительной авиацией ПВО, каждому командиру давалась полная свобода в отношении выбора тактики боя и решения о том, вступать в него или нет. Более важным считалось сохранить подготовленных людей и технику, продемонстрировав активность в воздухе, чем влить в статистику какое-то большое число сбитых. Утром предыдущего дня эскадрилья записала на свой счет три «митчелла» без единой потери, но днем в скоротечной схватке с истребителями-бомбардировщиками потеряла пилота, да еще из лучших. После этого комэск стал осторожным, как болгарский нестинар, не приняв ни одного боя. Единственным исключением стал все-таки сегодняшний день, когда он пятнадцать минут водил эскадрилью широкими кругами вокруг крупной группы тесно сомкнувшихся «мародеров», не зная, то ли рискнуть нарваться, то ли подождать, не караулит ли где сверху «Черное звено», охотники за истребителями. Одного из «мародеров» подбила зенитка, и он отстал от своих, став легкой добычей ЯКов, которые проводили остальных почти до линии фронта без единого захода. Не рискнули.
– Знаешь, что у меня сейчас главное в жизни? – спросил задумавшийся капитан.
Бывший спиногрыз посмотрел вопросительно: «Ну?»
– Мне интересно. Я не знаю, не могу даже предположить, что будет с нами, что будет вообще. Мне еще никогда не было так интересно жить. Ты меня понимаешь?
Лейтенант подошел к командиру вплотную – выше его на полголовы, уже в плечах на ладонь. Говорить он ничего не стал. Ему было понятно вполне.
Узел 8.
Ночь с 21 на 22 ноября 1944 г., 21.40—08.56
Ничем не примечательная вечерняя вахта на мостике ползущего по поверхности океана «Кронштадта» никогда бы не отложилась в чьей-либо памяти, если бы не случайность, оставшаяся совершенно незамеченной со стороны. Вахтенному штурману показалось, что заточка одного из карандашей могла быть и получше, и он обернулся от своего стола к столику вахтенного офицера связи с намерением попросить кусочек наждачной бумаги. За полминуты до этого раздраженный недосыпанием и головной болью командир выругался в адрес мудаков, не могущих настроить свои ящики с битым стеклом на волну Главного морского штаба для получения очередных ценных указаний. Не обратившего на это никакого внимания штурмана, не испытывающего в данный момент ничего, кроме комфорта и удовольствия от выполняемой работы, вдруг как ударило – взгляд у склонившегося над таблицами частот старлея был направлен точно в спину Москаленко, и был он очень нехорошим. Связист улыбался, но эта улыбка не обещала ничего доброго, а в насмешливом выражении его лица вахтенный штурман с потрясением увидел превосходство, легкую брезгливость и знание того, что будет. Как будто почувствовав чужой взгляд, офицер связи снова склонился над своими бумагами, мгновенно погасив на лице всю мимику. Алексей, сердце у которого колотилось, как сумасшедшее, почесал себе бедро и не очень ловко облокотился о стол, с которого на пол свалился длинный графитовый карандаш фабрики «Сакко и Ванцетти». От удара о линолеум палубы тонко заточенный грифель сломался у основания, и карандаш, подпрыгнув, покатился от стола. Чертыхнувшись, он со спокойным выражением лица полностью развернулся к связисту.
Закрыть
– Вадим, дай наждачку.
Так же спокойно старший лейтенант со скромной колодкой из двух ленточек сложил квадратик наждака вдвое и кинул из своего угла на стол штурману. Очистив карандаш и заточив его лопаточкой, тот так же кинул бумагу обратно. «Кронштадт» качало, и штурман промахнулся, не докинув тяжелый бумажный кубик на полметра. Ничего не сказав, связист нагнулся со своего места, подобрал наждак и снова наклонился над своими формами.
– Спасибо! – запоздало сказал штурман. Тот ничего не ответил, только головой мотнул, слышу, мол.
«Ай да связист! Ай да мышка наша серенькая!» – подумал Алексей, сдерживая дыхание, чтобы продолжать казаться безмятежным и увлеченным любимой работой – расчетом скоростей линейного крейсера для вывода его в точку поворота у южного побережья Медвежьего. Впервые незаметный светлоглазый старший лейтенант вызвал у него интерес, и, продолжая делать вид, что работает, то есть перекладывая линейку и транспортир с места на место и водя по кальке карандашом с сосредоточенным видом, Алексей попытался вспомнить, что вообще ему известно о связисте. Выходило немного. Самое нормальное звание для его возраста – то есть точно возраст он, конечно, не знал, но на вид старлею было года 23—24. На колодке – «Красная звезда» и «За боевые заслуги», опять же «малый джентльменский набор». Говорил, что из Ленинграда, и, наверное, не врал. Вид образованный, и не дурак. В связи разбирается крепко, но впрямую за рацией не сидит, на то радисты есть, а работает больше с бумагами, выдает радистам частоты и сроки сеансов, смены частот внутриэскадренной связи, шифрует и расшифровывает, когда нет шифровальщика, что надо и быстро. Все время молчит. Нет, общается, когда дело, четко соблюдает субординацию. «Корректен» – вот самое подходящее слово, хотя и устаревшее. Но никогда не травит баек, не заливает, не пытается подколоть кого-то. В шашки играет неплохо, но с ним играть неинтересно, сидит как дурак, не радуется ничему, не переживает. Никто с ним вместе не служил, никто его нигде не встречал из их компании. Если поспрашивать пошире, может, кто-то чего-то знает… Но вот этого делать никак не следует. Про тебя он не думает, вот так пусть и остается. Но что ему от командира надо? Сидит, слушает… Шпион? Или все же нет?
Штурман был далеко не ребенком и вполне понимал, что это могло означать, если его следующее предположение окажется верным. Своего командира он, как и все остальные молодые офицеры «Кронштадта», любил, его резкость в разговоре никогда не переходила в грубость, а идеально проведенный бой в полной мере выявил все его сильные стороны. Никакого прозвища, даже логично образованного от фамилии, у Москаленко не было – едва возникнув после его назначения командиром строящегося корабля, оно быстро исчезло само собой, настолько явно оно ему не подходило. Тем не менее Алексей понимал, что, несмотря на все победы и достижения, даже если им удастся дойти до Мурманска без единой царапины, то, что, бывало, звучало в рубке, будучи доложено куда следует, испортит кровь немалому числу людей. Победы забываются очень быстро. «Скотина», – подумал он, еще ниже склоняясь над исчерченной мягким карандашом картой. Сделать было ничего нельзя, и именно бессилие больше всего и угнетало.
После некоторых размышлений о том, что лучше бы, наверное, и не высовываться, Алексей решил рассказать о своих догадках кому-нибудь, кто сможет принять решение, как поступить дальше. Что самому Москаленко не следует говорить ни слова – было ясно, тот просто послал бы его подальше с такой заботой. Военком, о-очень задушевный товарищ, отпадал первым – тот больше говорил о необходимости любить Партию, чем любить море. Оставалось три кавторанга, из которых он остановился на вторпоме Чурило, как человеке опытном и, безусловно, преданном своему командиру и своему кораблю.
До конца вахты оставалось еще больше часа, за это время ничего не произошло, но как всегда перед сменой все начали нервничать. Ровно в двадцать два вахта была передана, штурмана сменил другой старший лейтенант, пошутивший по поводу исчерченной вкривь и вкось кальки, офицер связи, зевнув, ушел в свой закуток за метеокомнатой – в первую ночную обязанностей у него не было, и в ходовой рубке снова стало тихо. Командир крейсера остался на вахте, ему не нравились прокрутки ситуаций, переданные штабом Левченко, и он боялся, что английская эскадра сумеет догнать их и перехватить в первой половине ночи.
Сменившийся штурман вместо своей уплотненной каюты пошел в коридор кают левого борта – здесь обитали старшие офицеры и здесь, как он знал, находилась и каюта второго помощника. Коридор не охранялся, и в нем было удивительно тихо – только постоянный рокот работающих турбин, к которому все привыкли уже настолько, что перестали воспринимать как звук, глухо вибрировал, отражаясь от стен. В желтоватом свете несильных ламп Алексей пошел вдоль ряда дверей, надеясь, что ни одна из них не откроется именно в эту секунду, и почти сразу же нашел нужную: она, как и положено, располагалась близко к трапу, ведущему в рубку. Глубоко вздохнув, он осторожно постучал.