Слова-шифры поэзии мистиков
Когда поэт-мистик сознает невыразимость в слове переживания божественного и бесконечного, он обозначает невыразимое и таинственное с помощью иносказания или символа. Символический мир трилогии Блока имеет свой язык понятий, указующих на глубины духовной жизни, духовной борьбы.
Словарь таких иносказаний хорошо известен: заря, туманы, сумерки, рассвет, лазурь, даль, мрак, ночь, ветер, вьюга, буря, костер, вино, пламя, путь, дальний берег — вот некоторые из излюбленных блоковских символов.
..Корни их (от ранних немецких романтиков до Вл. Соловьева) достаточно очевидны, поэтический контекст показан многими исследователями. Постоянны и ссылки исследователей и на церковную символику.
Одним из важнейших смысловых понятий, образов, знаков блоковского художественного мира является Дом. От дома-терема, символа «Золотого-века» — к дому «с распахнувшимися на площадь дверями, отпылавшими очагами, потухшими окнами» — и далее, к дому, который необходимо вернуть, сохранить, обрести вновь.
Дом
В поэтической трагедии Блока и — более того — в трагической судьбе России (по мысли поэта) потеря, утрата дома — событие ключевое, неотвратимое; событие, в котором сходятся и преломляются глубинные процессы духовного развития России начала века. Именно потеря дома для Блока стала символом времени, его трагедии и духовной катастрофы. Почему?
«Был на свете самый чистый и светлый праздник. Он был воспоминанием о Золотом веке, высшей точкой того чувства, которое теперь уже на исходе, — чувства домашнего очага - Праздник Рождества. Он был светел в русских семьях, как ёлочные свечки, и чист, как смола. На первом плане было большое зеленое дерево и веселые дети; даже взрослые, не умудренные весельем, меньше скучали, ютясь около стен. И все плясало — и дети, и догорающие огоньки свечек», — так начинает Блок главу «Очаг» в статье «Безвременье».
В центре языческого дома — огонь: согревающий, дающий пищу, физическую жизнь; огонь, вокруг которого выложен очаг.
В центре христианского дома — тоже очаг, и тоже — дающий жизнь, но жизнь истинную; очаг, освящающий дом, сохраняющий его, связующий его физическую, земную жизнь с жизнью вечной; в центре христианского дома — ИКОНА. Понятие дома в поэзии и в судьбе Блока глубоко символично и необычайно конкретно: его собственный земной дом теплотой, дыханием, болью вошел в поэзию; а поэтическая трагедия потери дома не могла не вернуться в судьбу.
Икона
Важно отметить, что в блоковской лирике, в блоковском творчестве нет такого символа — икона. Хотя — с точки зрения художнической — что может быть более символичным по характеру и духу? Но Икона в стихах Блока — всегда — является.
И с туманом над Непрядвой спящей
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
И когда, наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
Икона — по своей онтологической сущности — не может быть символом чего-либо, символом иной реальности; ибо она сама является иной реальностью, является в духовном смысле преодолением символа.
Икона, с точки зрения церковной -окно в иной мир; ее миссия, что следует из 82-го правила Трулльского Собора, утвердившего догматическое учение о Боговоплощении, — «Очам всех представить совершенное». Икона в храме, церкви, в литургическом служений являет единство Церкви земной и Небесной — в Таинстве и в Культе. Икона в христианском доме хранит его истинное значение — дом, семья - есть, по древней церковной традиции, Малая Церковь.
Только при хранении этого истинного церковного, конечного значения Дом не будет потерян, ведь в нем: залог и присутствие иного Дома — Дома Отца Небесного. При всей трагической сложности отношений А. Блока с Церковью исторической ему дано было хранить в душе глубочайшее, духовно трезвенное знание .. духовного бытия.
Именно духовное знание заставляет Блока ставить в центр лирической трилогии, в центр духовной трагедии, потерю дома. В ней прежде всего -глубочайшее духовное падение времени, души, искусства.
В доме, Малой Церкви — начало веры; дом, утративший значение Малой Церкви, обречен на гибель — отсюда блоковский мотив неизбежности утраты. Душа, утратившая веру, потерявшая дом, будет искать утраченное, ее взыскание станет молитвой.
Из Дневника 1911-го года:
«Вечером напали страхи. Ночью проснулся, пишу, Слава Богу, умиротворюсь, помолюсь. Мама говорит, что уже постоянно молится громко и что нет Никакого спасения, кроме молитвы» — «Теперь твой час настал. Молись!»
Этот поиск, эта жажда обрести утраченное, всегда обращены к иному миру — отсюда мотив мытарств, вечного поиска — «Сын человеческий не знает, где преклонить Ему главу», готовность следовать Христовым путем страданий и готовность, порой, тоже на уровне сокровенных духовных прозрений — всю меру испытаний принять до конца. «Те, кто достойней, Боже, Боже, да узрят Царствие Твое».
Блок знал конечность духовной реальности и бесконечность символического поэтического постижения Неведомого; более того, его духовный выбор был строг и однозначен — при всей трагичности и, порой, безысходности жизненной борьбы.
Дневник. 1912 г. Из разговоров с М.И. Терещенко. «...Я стал в ответ развивать свое всегдашнее: что в искусстве — бесконечность, неведомо «о чем», по ту сторону всего, но пустое, гибельное, может быть; то в религии — конец, ведомо «о чем», полнота, спасение».
Важно отметить, что мытарства души у Блока — это мытарства на русской земле, и тема Дома получает неожиданное продолжение. Ведь Россия — по церковному Преданию — Дом Пресвятой Богородицы, и, потеряв свой дом, не сохранив живой очаг, душа не брошена в пути, над ней, надо всей Россией, ее нищими, несчастными, заблудшими —
Покров Иного Дома.
Идем по жнивью, не спеша,
С тобою, друг мой скромный,
И изливается душа,
Как в сельской церкви темной.
И низких нищих деревень
Не счесть, не смерить оком,
И светит в потемневший день
Костер в лугу далеком...
Мотив мытарств, поиска Дома, воспоминания об утраченном всегда связан у Блока с мотивом Детства, потерянного, райского состояния души и веры.
Луч лампадки, как в тумане,
Раз-два, раз-два, раз!..
Идет конница... а няня
Тянет свой рассказ».
Внемлю сказке древней, древней
О богатырях,
О заморской, о царевне,
О царевне... ах...
* * *
Сладко дремлется в кроватке.
Дремлешь? — Внемлю... Сплю.
Луч зеленый, луч лампадки,
Я тебя люблю!
(Октябрь 1912)
Свет лампадки — тепло, свет христианского дома — особенно любим Блоком.
Письмо к матери 30 августа 1903 г. Гренадерские казармы. «У нас очень красиво в комнатах и по вечерам из окна. В каждой комнате — по два больших образа и еще маленькие. Купили лампадки и зажигаем».
Письмо с М. Монетной, 1911 г. «В посту попробую опять писать. У нас будут всю первую неделю лампадки».
Воспоминания В. Зоргенфрея, кабинет на Лахтинской,
«...Образ Спасителя в углу — тот, что и всегда, до конца дней, был с Блоком».
В блоковском доме хранилась еще одна, старинная, семейная икона.
Вспоминает М. А. Бекетова, тетушка А. Блока:
«В семье нашей сохранилась старинная икона Божией Матери в серебряной ризе, украшенной мелкими драгоценными каменьями и жемчугом. На ней изображена Божья Матерь с младенцем на руках, по рассмотрении фигур не похожая ни на один из знакомых мне образов Божией Матери, а письмо очень старое, совсем потемневшее. Этой иконой, как говорит семейное предание, прабабушка моей матери спасалась в лесах от Пугачева».
Этот образ висел в Шахматовском доме: «В столовой мать повесила в восточном углу большой старинный образ Божией Матери..., в других комнатах повешены были маленькие образки или крестики».
Из Богородичных икон особенно почитаема была в доме венчальная Казанская икона Божией Матери в деревянном киоте, внутри которого хранились восковые свадебные цветы и свечи. В комнатах блокового дома висели иконы «Спаса Нерукотворенного», Божией Матери «Всех скорбящих радосте», свят. Спиридона Тримифунтского, Николая Чудотворца, Георгия Победоносца.
Говоря о духовной сути иконы, мы не можем обойти вопрос о чудесной судьбе русской иконы, Этому вопросу были посвящены в 10-е годы XX века работы князя Евгения Николаевича Трубецкого: «Умозрение в красках», «Два мира в древнерусской иконописи» и «Россия в ее иконе». Работы Трубецкого заставляют нас вспомнить о том, что древнерусская икона в ее высочайших образцах XIV—XV веков была явлена России в начале XX века. Были явлены не только краски из-под слоя поздних записей и копоти, был явлен ответ на взыскание Руси, пережившей унижения, страдания и разорения.
Во времена прп. Сергия духовная победа Руси была одержана молитвой, стоянием у Креста, верой и любовью. Эта победа воплотилась в «заветную мысль русского пустынножительства и русской иконописи, которая противополагается и вою зверей, и стражам бесовским, и звероподобному человечеству».
Это мысль о Грядущем Мире и Новой Твари, о радости восстановления райского отношения между Богом, человеком и Тварью. Икона стала ответом на упование души, она явила в ответ такую радость, которая и была доступна душам, только что выведенным из ада. Именно потому русская икона вернулась в Россию в начале XX века — «как раз накануне тех событий, — пишет Трубецкой, — которые нас к ней приблизили и заставили нас ее почувствовать».
«Бесовские страсти, — продолжает он, — и теперь все так же, как и встарь, а «мерзость запустения», стоящая на месте, где не должно, сейчас не лучше, а много хуже, чем в дни святого Сергия. И опять, как в дни татарского погрома, среди ужасов вражеского нашествия, со всех сторон несется вопль отчаяния: «Спасите, Родина погибает»».
«Страшный мир» Блока, «Черная кровь», «Пляски смерти» — это уже не только трагедия потери Дома, веры; это уже жизнь — без веры, в «мерзости запустения», это знание греха страсти, блуда, разрушения — и не только в себе, в своей душе, но и в душе народной.
Не таюсь я перед вами,
Посмотрите на меня:
Я стою среди пожарищ,
Обожженный языками,
Преисподнего огня...»
Дневник, 1921 год. «Изозлился я так, что согрешил: маленького мальчишку, который, по обыкновению, катил навстречу по скользкой панели (а с Моховой путь не близкий, мороз и ветер большой), толкнул так, что тот свалился. Мне стыдно, прости мне, Господи».
Я не предал белое знамя,
Оглушенный криком врагов,
Ты прошла ночными путями,
Мы с тобой — одни у валов.
Да, ночные пути, роковые,
Развели нас и вновь свели,
И опять мы к тебе, Россия,
Добрели из чужой земли.
Крест и насыпь могилы братской,
Вот где ты теперь, тишина!
Лишь щемящей песни солдатской
Издали несется волна.
А вблизи все пусто и немо,
В смертном сне — враги и друзья.
И горит звезда Вифлеема
Так светло, как любовь моя.
(1914 год)
Бережно хранил Блок деревянный образок «Рождество Христово» и старинный, маленький, на металле, образ «Благовещение».
Одна из самых любимых и самых значимых в судьбе Блока икон — икона «Софии Премудрости Божией». Образок Софии Новгородской, видимо, подаренный он был Александру Александровичу уже в военные годы. Образ необычен: огненный Ангел на Престоле, с ним рядом — Божия Матерь Знамение и св. Иоанн Новгородский (традиционно — Иоанн Предтеча).
В этой иконе — важно для Блока — выражена еще не раскрытая тайна Замысла Божия о твари; будущее, Мудрость, которою мир сотворен. Явление тайны Неба в иконе Софии заставляет вспомнить и иначе понять краски Неба, жизнь Неба в поэзии А. Блока.
Жирмунский: «...даже сейчас для нас совершенно ясно, что без веры в реальность бывшего Блоку, как поэту, видения, стихи его покажутся фантастическим вымыслом, романтической сказкой, игрой болезненного и необузданного воображения...»
Когда по городской пустыне,
Отчаявшийся и больной,
Ты возвращаешься домой,
И тяжелит ресницы иней,
Тогда — остановись на миг
Послушать Тишину ночную:
Постигнешь слухом жизнь иную,
Которой днем ты не постиг;
По-новому окинешь взглядом
Даль снежных улиц, дым костра,
Ночь, тихо ждущую утра
Над белым запушенным садом,
И Небо — книгу между книг...
Образок «Софии Премудрости Божией» был на груди Блока, когда его отпевали.
Ирина Ольшанская — литературовед,
по материалам работ Жирмунского В.М
Архив газеты "Русь Триединая", Харьков, 2009