Все собираюсь рассказать о второй моей статье, вышедшей в сентябрьском номере "Русского мира". Собираюсь, но отвлекаюсь на разное педагогическое. Но хватит, пожалуй. Если вам тоже надоело спорить в комментах о современной школе, то предлагаю поговорить о литературе. Точнее, о литературных мистификациях. Забавный факт: как-то именно здесь, в комментариях, в стремлении в чем-то устыдить на меня обрушились великой мудростью Козьмы Пруткова. Это очень смешно, если понимать, что такое этот Прутков.
Вот о том, что такое прутковщина и разном другом весёлом как раз новая статья. Она огромная, поэтому пока опубликую часть. А там, как пойдет.
Игра становилась жизнью
Каково это — жить двойной жизнью? Если ты не преступник, не изгнанник, вынужденный скрываться, то перспектива прожить иную судьбу может быть весьма соблазнительной. Такую возможность всегда давали людям театр и литература.
Причем создатели произведений искусства в этом смысле всегда были, в отличие от публики, в привилегированном положении: все-таки читатели и зрители могут включиться в выдуманную реальность только в определенных рамках. А создатели задают правила игры. И порой увлекаются — так рождается искусство в искусстве, конструируются новые миры, где все построено на системе бесконечных отражений, загадок, масок. Название этой игре — "литературная мистификация".
Поле этой игры может не выходить за пределы выдуманной художественной истории, но иногда оно вторгается в саму жизнь. И тогда жизнь, по выражению Максимилиана Волошина, превращается в дионисийскую мистерию. Или, по Владиславу Ходасевичу, "клюквенный сок иногда оказывается настоящей кровью".
Ай да Пушкин!
Одним из первых элемент игры в русскую литературу ввел Пушкин. Речь, конечно, о повестях Белкина. И Александр Сергеевич сразу задал высокую планку. Смысл его мистификации не сводился к разоблачению читающей публикой настоящего автора. С этим как раз сразу все было понятно. Первое издание вышло под названием "Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А.П.". Инициалы А.П. никого из литературного мира не вводили в заблуждение, это стало очевидно по первым же рецензиям. Авторы последующих и вовсе открыто критиковали затею Пушкина.
Вот так, например, в 1834 году начиналась рецензия на второе издание повестей в "Северной пчеле": "Этим литературным маневром думают возбудить участие и внимание читателя, но едва ли достигают своей цели. Настоящий автор всегда почти бывает известен: <...> К чему же мистификация, тайна, предисловие! <...> Был ли на свете Белкин, нет ли, нам все равно; а важны для нас его повести, к которым А.С. Пушкин руку приложил". И действительно, для чего мистификация? Ведь зачем-то она была нужна. Только ли для того, чтобы возбудить внимание читателя? Да и внимание к чему? И зачем так много масок? Ведь и Белкин ими пользуется, постоянно ссылаясь на других рассказчиков: то на титулярного советника А.Г.Н., то на подполковника И.Л.П.
Может, таким приемом писатель хотел добиться эффекта документальности? Дескать, все это реальные житейские истории, отсюда и сюжеты такие незатейливые, и язык непримечательный. Но тогда почему так много противоречий? Зачем, например, в "Выстреле" подчеркивается, что рассказчик лишен общения с соседями и приезжими, которые могли бы рассказать о дальнейшей судьбе героя, но при этом автор пишет: "Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами"? Финал явно выдуман простодушным Белкиным, да еще и в надоевшей всем романтической традиции. К тому времени это ведь уже литературное клише: герой так сложен, так тонок, что места себе в этом мире не находит и гибнет, гонимый тоскою, на чужой непонятной войне.
Пушкин шутит и приглашает повеселиться читателей. Но понимают его, кажется, только в узком кругу. Баратынский, прочтя повести, "ржет и бьется", Кюхельбекер смеется над ними, даже находясь в тюрьме. Смеется и записывает в дневнике: "Желал бы я, чтоб об этом узнал когда-нибудь мой товарищ; ему верно приятно было бы слышать, что произведения его игривого воображения иногда рассеивают хандру его несчастного друга".
Вот как! "Произведения игривого воображения". Сегодня было бы не лишним напомнить об этом некоторым очень серьезным школьным учителям, которые даже в "Метели" и "Барышне-крестьянке" не находят ничего, кроме нравоучения. Бедный Пушкин, кажется, его бесхитростный Белкин стал для читателя тем же самым, что и Максим Максимыч Лермонтова для Николая I.
Зри в корень
Да что там Белкин, так случилось и с Козьмой Прутковым! Это ведь тоже история о том, как еще одна блистательная мистификация вышла за пределы игры и озорства.
Козьма Петрович Прутков родился 11 апреля 1803 года в деревне Тентелевой в семье помещика Петра Федотыча. Отец будущего писателя тоже немного увлекался искусствами, написал оперетту "Черепослов" и комедию "Амбиция", творчество его удостоилось одобрения Державина, Хераскова, Шишкова, а Сумароков и вовсе писал на его славные труды эпиграммы. Более того, и дед Пруткова "владел не хуже слогом, чем Юлий Оттович фон Додт". Учился Козьма прилежно и аккуратно, в 1820 году "ради красивого мундира" поступил на службу в гусарский полк. В 1823 году оставил службу, увидев сон-предзнаменование, и устроился в Пробирную палатку по Министерству финансов. Дослужился до действительного статского советника и стал директором, награжден орденом Святого Станислава.
Однажды Козьма Петрович собрался в Париж, но, дабы путешествие не вышло слишком накладным, он решил найти попутчика, с которым можно было бы разделить траты, о чем и дал объявление в газету. И вот как-то ночью к нему пришли четверо господ, двое в придворных мундирах. Козьма Петрович выбежал им навстречу прямо в халате и колпаке. Один из гостей представился графом Толстым, трое — братьями Жемчужниковыми. Молодые люди сказали, что прочли объявление и пришли сказать... что в Париж с Прутковым они не поедут. Неслыханная дерзость! Можно ли было так поступить с почтенным Козьмой Петровичем? Конечно, нет. И вот уже вечером хулиганы явились с извинениями. Растроганный чиновник их простил и в знак примирения почитал им свои стихи. Гости пришли в неописуемый восторг и убедили литератора явить свой необычайный талант миру.
В декабре 1850 года Прутков передает через молодых людей в Дирекцию Императорских театров комедию "Фантазия". Опасаясь, как бы пьеса не навредила службе, он еще не подписывает ее своим именем. И не напрасно. Сатиру не оценили. Николай I вышел из зала, не дождавшись окончания премьеры. На следующий же день комедия была изъята из репертуара. Но не таков Козьма Прутков, чтобы смириться с неудачей и притеснением цензоров, он намерен и дальше обличать царящие в обществе нравы. В 1851 году в "Современнике" печатаются (без указания авторства) басни "Незабудки и запятки", "Цапля и беговые дрожки", "Кондуктор и тарантул". Басни встречают с большим одобрением, и вот Козьма Петрович выходит из тени.
Новая яркая звезда вспыхнула на литературном небосклоне России. Стихотворения, басни, комедии, трактаты, афоризмы. О Пруткове писали Аполлон Григорьев, Добролюбов, Достоевский, Чернышевский. А после объявленной в 1863 году смерти писателя появилось множество не просто подражателей, но откровенных подделок под Пруткова. Очень быстро Прутков из казенного, но, в общем, невинного литератора, с важностью произносящего банальности, превратился в настоящего гения. Его "общие места" стали крылатыми выражениями. Очень скоро цитировать его стали не с иронией, а с назидательностью.
В 1883 году создатели Пруткова решили закончить игру. Ими оказались вышеупомянутые посредники чиновника-сочинителя — граф Алексей Толстой, его двоюродные братья Алексей, Владимир и Александр Жемчужниковы, а также Александр Аммосов и Петр Ершов. Уже после саморазоблачения они наконец выпустили "Полное собрание сочинений Козьмы Пруткова с портретом, fac-simile и биографическими сведениями". Тираж раскупили за неделю.
Удивительно, но даже сегодня многие не хотят видеть в истории с Козьмой Прутковым тонкую игру и шутку. Мистификация порой объясняется чуть ли не необходимостью: якобы было сложное время, "мрачное семилетие", буйство цензуры, талантливая молодежь не имела возможности выразить себя, кроме как в иносказаниях. Молодежь меж тем оставила об этом розыгрыше воспоминания. "Мы — я и Алексей Константинович Толстой — были тогда молоды и непристойно проказливы. Жили вместе и каждый день сочиняли по какой-нибудь глупости в стихах. Потом решили собрать и издать эти глупости, приписав их нашему камердинеру Кузьме Пруткову", — рассказывал Алексей Жемчужников Ивану Бунину.
Да и о проказах компании осталось немало ярких рассказов. Молодые люди привязывали на Невском проспекте куски ветчины к шнуркам звонков, а ночью эти куски срывали бездомные собаки и будили жителей. Алексей Жемчужников издевался (сейчас бы сказали — троллил) над министром финансов, встречая его каждое утро в одно и то же время в одном и том же месте. Известна и дерзкая шутка Александра Жемчужникова: как-то ночью, переодевшись в мундир флигель-адъютанта, он объехал всех ведущих столичных архитекторов с приказанием "наутро явиться во дворец ввиду того, что провалился Исаакиевский собор".
Продолжение следует...
#литература
#история
#общество