«Стихи – это прыжок с парашютом», – уверяет Александр Семенович Кушнер. Ведь это дело дух захватывает и все подначивает испытать себя на прочность.
Кто он? Первая попавшаяся веб-страничка, выданная «Гуглом», четко разложит по полочкам: поэт, эссеист, лауреат, муж, отец и большой борец за чистоту русской словесности. А что же лежит за пределами формальных определений? Чем примечательно его стихотворчество? За что Бродский назвал Кушнера «именем, дорогим сердцу каждого, чей родной язык русский»? Покажем и расскажем в нашей статье, посвященной 85-му дню рождения Александра Семеновича.
«Декабрьским утром черно-синим
Тепло домашнее покинем
И выйдем молча на мороз.
Киоск фанерный льдом зарос,
Уходит в небо пар отвесный,
Деревья бьет сырая дрожь,
И ты не дремлешь, друг прелестный,
А щеки варежкою трешь».
Родился он на Петроградской стороне. Это, простите за тавтологию, Север Северной столицы. Конкретнее, Большой проспект – улица, как выражался Кушнер, «прямая, обдуманная, выверенная». Прямо как стихотворная строка. Там он и ютился 30 лет, сначала как школьник-медалист, потом как студент Ленинградского педагогического (ВУЗ, удостоенный имени Герцена Александра Ивановича), а на четверти отжитого века – в качестве учителя в школе рабочей молодежи. Александр Семенович преподавал литературу, и не на шутку ей же увлекался во внеучебное время. А еще на меридиане Ботанического Сада и Аптекарского острова встретил он свою жену Елену Невзглядову. Тоже филолога, кстати. Наверное, потому-то Санкт-Петербург является полноценным главным героем первых стихов Кушнера. Город на Неве во всей его величественной красе.
«Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки,
У стриженных лип на виду,
Вдыхая туманный и стойкий
Бензинный угар на ходу,
Меж Марсовым полем и садом
Михайловским, мимо былых
Конюшен, широким обхватом
Державших лошадок лихих».
Во время войны вместе с матерью Кушнер-младший был эвакуирован в Сызрань, пока отец, военно-морской инженер в звании подполковника, бил «немца» в осажденном Петрограде. Найдя приют у родственников, Кушнеры пробыли на Волге вплоть до 1944 года. Конечно, блокадный голодомор обошел их стороной, но волнение за главу семейства и отголоски войны в виде «похоронок», воткнутых в соседское крыльцо, и заплаканные мальчишки, оставшиеся без кормильцев, давили на окружающих психологически.
«Но философии урок
Тоски моей не заглушает.
И отвращенье мне внушает
Нездешний этот холодок.
Один возможен был бы бог,
Идущий в газовые печи
С детьми, под зло подставив плечи,
Как старый польский педагог».
Тем не менее, разрушенный Ленинград не отторгал взглядов вернувшихся Кушнеров, 1 сентября 1945 года Сашка уже пошел в школу. Учился прилежно и выказывал огромный интерес к литературе. Юность закружила паренька в круговорот событий: вот уже наступило время Последнего Звонка, вот уже абитуриент поступает в Педагогический институт (так как в Государственный университет имени Пушкина не взяли) и познает радости студенческой дружбы и неловкой первой любви.
«Я смотр назначаю вещам и понятьям,
Друзьям и подругам, их лицам и платьям,
Ладонь прижимая к глазам,
Плащу, и перчаткам, и шляпе в передней,
Прохладной и бодрой бессоннице летней,
Чужим голосам».
Начались десять лет преподавательской деятельности. Классы с восьмого по десятый в школе на Выборгской стороне, ежедневные подъемы в 7 утра, переполненные трамваи, коллектив и молодежь, которой интересно читать Пастернака с Гоголем. Ирония заключается в том, что после выпуска из института Кушнера назначили в Бокситогорск, но не успел он отбыть к новому месту работы, как старый преподаватель вынужден был вернуться на прежнее место, а Александра Семеновича оставили в Питере. Там же он женился. Вскоре появился у него сын, и промелькнула в голове мысль, что жизненный опыт, помноженный на начитанность, могут принести свои плоды. Материальные, в первую очередь. Семья-то разрастается. Кушнер начинает писать.
«Стих держится на выдохе и вдохе,
Любовь – на них, и каждый сдвиг в эпохе.
Припомните, как дышит ночью сад!
Проколы эти, пропуски, зиянья,
Наполненные плачем содроганья.
Что жизни наши делают? Сквозят».
Первые публикации, первые гонорары, вступление в Союз писателей – дела идут в гору. Еще пять лет Кушнер проведет в школе, пока не случится нелепая оказия: его класс не сделает стенд к юбилейному Ленинскому году, что не понравится ни директору, ни представителям гороно. Слово за слово, и Кушнер уходит из школы. Однако выпущенные в свет три книги стихов непрозрачно намекают, что прокормить семью удастся и исключительно литературным трудом. Там подоспеют и тиражи в десятки тысяч экземпляров, и переводы на иностранные языки, и выступления наряду с такими видными поэтами-шестидесятниками, как Евтушенко, Рождественский и Ахмадуллина. А дальше только жизнь: местами легкая, местами тяжелая, но все-таки жизнь. Ведь «нету большой пошлости на свете, / чем клянчить и пенять». Ведь «времена не выбирают, / в них живут и умирают». То-то и всего.
«Ну прощай, прощай до завтра,
Послезавтра, до зимы.
Ну прощай, прощай до марта.
Зиму порознь встретим мы.
Порознь встретим и проводим.
Ну прощай до лучших дней.
До весны. Глаза отводим.
До весны. Еще поздней».