Когда в полной тишине из ночного неба вдруг начинают сыпаться бомбы – это страшно. Эти молоденькие советские лётчицы, вчерашние студентки, летавшие в полной темноте на чуть выше деревьев на незащищённых фанерных бипланах У-2, появлялись над расположениями немецких войск совершенно внезапно и навевали на фашистов настоящий ужас.
О том, как воевали «ночные ведьмы» нам рассказала бывшая в войну начальником штаба 588-го (в дальнейшем — 46-го гвардейского Таманского) авиаполка ночных бомбардировщиков Ирина Вячеславовна Ракобольская
– Ирина Вячеславовна, вы попали на фронт студенткой. Но ведь могли уехать в эвакуацию с университетом.
– Об этом не могло быть и речи. 22 июня мы сидели у моей подружки Лены Талалаевой и готовились к экзамену по теоретической физике. Это был конец третьего курса. Тут позвонил один наш приятель и сказал: «Девушки, включите радио, сейчас будет говорить Молотов. Кажется, о войне с немцами». Мы включили и услышали речь Молотова о том, что немцы напали на Советский Союз. Когда она закончилась, я заплакала. Вышел Ленкин отец (он был известный врач, профессор, доктор наук) и спрашивает, что случилось. Я отвечаю: «Война началась». И мы поехали в университет на Моховую. Там в большой аудитории собралась вся молодежь. Комсомольцы, не комсомольцы – после заявления Молотова приехали все. На собрании мы приняли решение: признаём себя мобилизованными партией и правительством.
– В Москве в эти дни было страшно?
– Нет, ощущение войны появилось позже, когда над Москвой летали белые лучи, город был затемненным, а на площадях рисовали улицы и крыши, чтобы ввести противника в заблуждение. Но обстановка с каждым днем становилась все более военизированной.
– Знали, что попадете в авиаполк?
– Нет конечно. Мы пришли в ЦК комсомола, где проходила мандатная комиссия. А уж куда нас набирают, в какие части, мы понятия не имели. А еще мы думали, что нас отправят сразу на передовую.
– У вас были какие-то армейские навыки?
– Я прыгала с парашютом, окончила пулеметную школу, организовала кружок пулеметчиков. Понимаете, атмосфера была такая, в воздухе было предчувствие войны. В итоге всех студентов взяли в штурманскую группу, потому что штурман должен уметь считать и быть минимально грамотным. Лётчики, конечно, были очень опытные, но с образованием 3–6 классов. Для того чтобы летать, интегралы знать не обязательно. Тут же мы прошли медкомиссию, нам выдали шинели, сапоги 42–43 размера и мужское белье – белые рубахи и кальсоны. Ещё портянки выдали. И вот мы надели эти шинели, которые на нас колыхаются, ещё нам всем выдали противогазы, и мы подумали, что нас уже куда-то отправляют воевать. А нас разбили на группы, повели на вокзал и отправили в авиационную школу пилотов в Энгельсе (Саратовская область. – Ред.). Туда нас везла Марина Раскова. Когда мы наконец приехали в Энгельс и вышли из вагонов, это была неоформленная, лохматая, в мятых длинных шинелях, с грязными, похожими на паклю волосами армия.
– И вам тут же приказали начать осваивать самолёты?
– Первый приказ, который мы услышали ранним утром на перроне вокзала в Энгельсе, был приказ по 122-й авиагруппе о всеобщей стрижке «под мальчика» и «волосы спереди до пол-уха». Наши волосы были похожи на паклю, мы мало походили на армейское соединение. Косы можно было оставить только с личного разрешения Расковой. Но разве могли мы, девчонки, обращаться к такой женщине с пустяками? И в тот же день наши волосы упали на пол гарнизонной парикмахерской. Прошло столько лет, а у меня волосы до сих пор «спереди до пол-уха».
– Как вы стали начштаба полка?
– Меня сразу взяли в начальники штаба. Назначили без согласования со мной. Я получила приказ и пошла к Расковой: «Не хочу быть начштаба, хочу летать». Она так холодно на меня посмотрела и сказала: «Я гражданских разговоров не люблю».
Раскова была удивительная женщина. Сильная, ничего не боялась, умела преодолевать все преграды. К началу войны у нас в стране были три знаменитые лётчицы — Герои Советского Союза: Марина Раскова, Валентина Гризодубова и Полина Осипенко. Но на фронт их не брали, везде отказывали. Только Раскова дошла до самого верха, и в октябре 1941 года по личному приказу Сталина был сформирован наш полк. И нам она всегда говорила: «Девочки, никого и ничего не бойтесь. Если вы чувствуете, что надо и что вы правы, – можете смело идти вперед. Даже до правительства. И вам все дадут». Я потом всю свою мирную жизнь жила по этим заветам Марины Расковой.
– Ваш полк был единственным женским лётным полком. Наверное, относились к вам снисходительно?
– Плохо к нам относились. «Дунькин полк» нас называли, по имени командира Евдокии Бершанской. Обидно было очень. Нам вначале присылали парней, чтобы они нас учили – мы же многого не знали, не умели даже из прожекторов выходить. Но они очень презрительно к нам относились. И мы сказали: нам никого не надо, мы сами всё освоим. И действительно освоили.
– Как и когда вы попали в Беларусь?
– До Беларуси мы воевали на юге, в Керчи. А в тот момент, когда мы перелетели в Беларусь, командование 2-м Белорусским фронтом принял Рокоссовский. Мы перелетели под посёлок, где как раз базировалась эскадрилья «Нормандия – Неман». Обстановка тут была совершенно другая – по лесам, по полям, по расположению деревень.
– Как вы познакомились с командующим фронтом?
– Однажды Рокоссовский приехал, чтобы вручить награды нашим девушкам. Он сидел в комнате с нашим командиром Евдокией Бершанской. А мне надо было доложить Бершанской, что зал, где будет проходить награждение, готов. Захожу в комнату, а там кроме Бершанской сидят Рокоссовский и еще три генерала. И вдруг встаёт Рокоссовский, а за ним и остальные генералы. Я, как обычно, говорю: «Разрешите обратиться?». Он мне: «Обращайтесь». Ну, я доложила и стою. Рокоссовский мне говорит: «Садитесь». Села, после этого сел он, а потом и все остальные. И тут я только сообразила: он передо мной встал, потому что я женщина. Я за три года войны уже и забыла, что я женщина! Никто с нами так не обращался. Это было очень приятно и как-то ошеломляюще. Потом он выступал перед полком, сказал, что слышал легенды про наш полк. Стал спрашивать, как мы летаем, и ещё что-то. Рассказывал о своих встречах со Сталиным.
– Какие задачи перед вами ставились в Беларуси?
– Мы участвовали в операции по окружению немцев. Поначалу немцы не посылали против нас истребители. Более того, в деревнях, где они стояли, немцы рассказывали местным жителям про нас странные вещи. Говорили, что мы враги и жулики, и что нас послали сюда воевать в наказание. Что мы таким образом должны искупить свою вину перед Родиной. Но это было только вначале. А потом поняли, что не могут нас сбивать. Мы летали по одному, с выключенными огнями, в полнейшей темноте. Нас не было ни видно, ни слышно – моторчик-то слабенький. И они стали нас называть «ночными колдуньями» – якобы мы заколдованы. А потом это уже трансформировалось в «ночных ведьм». Так что название мы получили от немцев. В Беларуси у нас была война, которая отличалась от той, что была на юге. Наши войска шли на Минск. И по радио, и по нашим каналам передавали, что мы окружили крупную группировку немцев. А мы этих немцев и не видели! Шли себе по прямой дороге, по которой шел весь фронт. А немцы лежали во ржи, в кустарниках. Они прятались от нас, но не воевали против нас. Мы-то думали, что они сидят в кольце, а наши войска потихоньку это кольцо сжимают. Но ничего подобного! Мы идем, а немцы где-то по бокам. И готовы сдаться.
– И что, действительно сдавались?
– У нас был такой случай. Мы стояли у какой-то деревни, а полк уже перелетел на новую базу. Я же с парой наших техников на старом месте ждала машину, чтобы перевезти штабные документы. И вдруг видим: со стороны леса движется много немцев. С белыми знаменами. Мы немножко затряслись, но послали нашу девушку-техника на край леса. К ней вышел немец и сказал: «Мы идем сдаваться». Кому сдаваться – нам? Их там было человек тридцать. А нас – трое. Но девушка не растерялась и сказала: «Хорошо, сейчас мы вас примем». И повела их туда, где стояли наши наземные войска.
А было и такое. Немцы, отступая, попали в лес. И когда наш дивизионный самолет-разведчик полетел посмотреть, где именно находятся эти окруженные немцы, его из леса обстреляли. Летчик был ранен, но долетел до нашего аэродрома. А нам приказали немедленно лететь к лесу и бомбить немцев. Это днем-то! Ну что делать – выделили три экипажа. И эти экипажи подлетели к лесу, сбросили бомбы. После чего немцы оттуда вышли и стали сдаваться.
– То есть они уже были готовы не воевать?
– Им было нечего есть. Они сидели во ржи и время от времени выбирались в польско-белорусские деревни и воровали еду. А иногда жители этих деревень сами выносили на край поля или леса продукты для немецких солдат. И хоть нам и рассказывали про немецкие партизанские отряды, которые сидят в белорусских лесах, я ни одного такого немца-партизана за всю войну не видела. Не видела и открытой войны против русских. Помню один случай. Наш самолет упал на краю леса, его засыпало землей и ветками. И немецкие женщины из соседней деревни вышли и вытащили оттуда наших летчиков. Освободили своего врага, попавшего в такую ситуацию.
Видела и такое... Когда мы подошли к Беларуси, там висел большой плакат: «Мы идем как мстители». А наши бойцы из пехоты несли в карманах адреса немцев, которые стояли у них в деревне и убили или изнасиловали жену или дочь. И они собирались пойти по этому адресу, найти немца и отомстить. А в Восточной Пруссии мы в нескольких домах нашли на чердаках домов повешенных детей и с ними рядом – пожилых женщин. Это были бабушки с внуками. Они ждали нас как мстителей и предпочитали убивать своих детей и умирать сами. Это я видела. Вообще в Беларуси у нас произошёл какой-то переворот в сознании.
– Как вы встретили День Победы?
– После окончания войны наш полк отвезли в бывший немецкий спортивный женский лагерь, и там мы отдыхали – гуляли, играли в волейбол, купались в озере. А в конце мая туда приехал Рокоссовский и устроил для нас празднование Дня Победы. Накрыли стол, играл оркестр, девочки танцевали. В это время по прямому проводу ему позвонил Сталин. Рокоссовский, не останавливая оркестр, подошел к телефону. А потом рассказал нам: «Я совершенно не слышал, что Сталин говорил, только отвечал: “так точно”, “так точно”».
После этого командование ушло в отдельную комнату и Рокоссовский нам рассказывал много историй. Вспомнил и про ужин Победы, который устраивали в Кремле.
Сталин посадил его рядом с собой, Рокоссовский немного испугался. Потом Сталин взял его рюмку и поставил на пол, рядом с ней – свою. Потом наклонился и взял свою, Рокоссовский – свою. Сталин с ним чокнулся и говорит: «Уважаю тебя, как мать-землю».
Позже из рук Рокоссовского я получила Орден Красного Знамени.
– Часто войну вспоминаете?
– Довольно часто, да. Но жить войной нельзя. О войне надо помнить. И ценить меня надо не за то, что я воевала 70 лет назад, а за то, что я сделала после этой войны.
Ирина Вячеславовна Ракобольская, ушла из жизни 5 лет назад, в сентябре 2016 года. Интервью мы взяли у неё за два года до этого, когда ей, доктору физико-математических наук, профессору кафедры космических лучей и физики космоса физического факультета МГУ, заслуженному деятелю науки РСФСР было 94 года
Беседовала Елена ЛОРИЯ
Фото: Елена ЛОРИЯ, личный архив Ирины РАКОБОЛЬСКОЙ, ИТАР-ТАСС
© "Союзное государство", № 6, 2014
Дочитали до конца? Было интересно? Поддержите журнал, подпишитесь и поставьте лайк!