– Мне все равно! – воскликнул Исаак, доведенный до отчаяния
поруганным чувством родительской любви. – Делай со мной что хочешь.
Моя дочь – поистине кровь и плоть моя, она мне в тысячу раз дороже моего
тела, которое ты угрожаешь истерзать. Не видать тебе моего серебра! Ни
одной серебряной монетки не дам тебе, назареянин, хотя бы от этого
зависело спасение твоей окаянной души, осужденной на гибель за
преступления. Бери мою жизнь, коли хочешь, а потом рассказывай, как
еврей, невзирая ни на какие пытки, сумел досадить христианину.
– А вот посмотрим, – сказал Фрон де Беф. – Клянусь благословенным
крестом, которого гнушается твое проклятое племя, ты у меня отведаешь и
огня, и острой стали. Раздевайте его, рабы, и привяжите цепями к решетке.
Несмотря на слабое сопротивление старика, сарацины сдернули с него
верхнее платье и только что собрались совсем раздеть его, как вдруг
раздались звуки трубы, которые трижды повторились так громко, что
проникли даже в глубины подземелья. В ту же минуту послышались
голоса, призывавшие сэра Реджинальда Фрон де Бефа. Не желая, чтобы его
застали за таким бесовским занятием, свирепый барон дал знак
невольникам снова одеть еврея и вместе с прислужниками ушел из
темницы, предоставив Исааку или благодарить бога за свое спасение, или
же оплакивать судьбу своей дочери, в зависимости от того, чья участь его
больше тревожила – своя ли собственная или дочерняя.