– Коля, скажи, пожалуйста, никогда я тебя не спрашивал. Беглецы из России. Беглецов великих было несколько человек. Нижинский, Нуреев, Барышников и Саша Годунов.
– Макарова, был еще Валерий Панов и Галина Рагозина. У каждого человека была своя мотивация. И Нижинский не был беглецом. Он просто не смог вернуться, потому что сначала началась Первая мировая война, он попал в осажденную зону, и потом у него, к сожалению, началась болезнь и достаточно такая прогрессирующая – и она уже не останавливалась.
У них было семейное не очень, это наследственное. У него и старший брат же был с отклонениями, и с папой там что-то было не очень нормально.
Единственный, кто остался внезапно и действительно принимал, судя по всему, а я много читал и много общался с людьми, кто там был непосредственно, это был Нуреев, конечно. Он принял решение в секунду.
Его уговаривали. Я не знаю, что было бы потом, но его достаточно долго соблазняли, видимо, к этому, но он не собирался это обсуждать.
– ...Пушкину говорил, что он перо купил, перо для «Легенды о любви» какое-то там…
–. Нет, не перо. Он купил материал, ткань, из которой должны были...
– ...и испугался, когда в аэропорту ему сказали: все летят дальше, а вы летите в Москву. – Что случилось? – Правительственный концерт. И он сделал гранд жате через ограду и большой привет.
– Верно. А дальше все, кто уезжал – к сожалению, это очень интересная история, трагичная с отъездом Панова и Рагозиной. Они уезжали по еврейскому вызову. И у них был очень сложный вызов в том плане, что над ними поиздевались несколько лет, не давая им работать.
– Я хочу тебя спросить. Если бы Годунов или Рудик (я его знал неплохо) остались бы все-таки, не бежали, пережил бы он походы во всякие разные ночные клубы, ну не знаю, как-то обошлось бы, они бы состоялись больше, оставаясь на сцене?
– Годунов да. Нуреев нет.
– Да ты что? В чем разница тогда, объясни, пожалуйста.
– В структуре. Дело в том, что у каждого человека есть... Как в опере есть басы, баритоны, тенора. То же самое – в балете. Просто Годунов бесподобно попадал в эту хореографию, которая была тогда в Большом театре, конкретно в репертуар Григоровича и, с моей точки зрения...
– ...Он попал в Красса, ты считаешь, в «Спартаке»?
– Не только «Спартак». И «Иван Грозный»! – и потом то, что ставил Григорович дальше, уже и «Золотой век», и «Раймонда» и так далее. Он идеальный был исполнитель. А вся та хореография, которую ему пришлось исполнять там, на Западе, – она ему вообще не подходила. Он и не прозвучал. Он был актуален, только когда он исполнял русскую классику.
А у Нуреева наоборот, у него был такой... И у Барышникова... Они, с моей точки зрения, – творчески, конечно, безумно правильно было, что они это сделали, потому что они себе увеличили жизнь.
Здесь не было этой хореографии и им бы никогда не позволили так реализоваться, как они реализовались там. Это было, конечно, большое для них счастье и удача, что это с ними случилось.
Из разговора с Андреем Карауловым