Катары – добрые люди.
История — это не только перечень событий в прошлом, но скорее интерпретация убеждений заинтересованных лиц. Безусловно, главной влиятельной силой на протяжении последних нескольких сотен лет была католическая церковь. Поэтому историю писали зачастую единственные грамотные люди – попы, и писали так, как хотелось духовенству. И когда речь заходила о катарах, то, естественно, «образованные» люди писали, что катары такие же христиане, только впали в ересь. Причём «ересь» христианских катар заключалась как раз в том, о чём проповедовал Христос. То есть «храм» находится внутри каждого человека и дорогу к Богу человек должен искать в самом себе, а не в церкви. Меньше всего это нравилось самой церкви. И в самых мрачных хрониках про ересь нельзя найти более острого накала противостояния, чем на страницах, посвященных борьбе церкви с катарами.
Катары появились в Южной Франции и Северной Италии примерно в 12 в. Их пребывание в этих краях совпало по времени с таким расцветом искусства, литературы и культуры, какой в границах Средневековья никогда прежде не было. Проповедники из числа катар являли в поведении такие образцы чистоты и доброты, что их называли не иначе как «добрые люди» (Bon Hommes), подобно тому, что и Христос называл себя – Я есмь пастырь добрый.
Если Булгаков правдиво изложил эпизод из жизни Иисуса Христа, то, стало быть, тот был катаром.
У католической церкви нет сомнений насчёт катаров: катаризм является детищем отвратительной ереси Мани, перса, родившегося в Месопотамии близ Багдада. У манихейства были многочисленные последователи в римском мире. Одни – слушатели – были простыми мирянами, которые должны были соблюдать несколько общих нравственных правил) избегать идолопоклонства, разврата, колдовства, убийства, то есть обычные христиане), другие – избранные, были священнослужителями, обязанными соблюдать весьма суровый монашеский устав (совершенное целомудрие, отказ от всякой личной собственности, вегетарианство и т. д.) Блаженный Августин, до того, как принял христианство, в течении девяти лет был манихейским слушателем. Впоследствии эта религия подверглась гонением со стороны всех властей того времени (персидской, византийской, а затем и римской) ввиду того, что отказ от собственности, роскоши и личное целомудрие никак не годился для любой власти, основанной больше на поедании друг друга и своих подданных. Естественно, что подобное человеколюбивое смирение избранных манихеев привлекло последователей и легло в основу множества христианских «ересей», таких как ересь каинитов (в 3-ем в.), присцилианство (4-5 в.), а позднее богомилов и катаров.
Катары, как и близкие к ним альбигойцы и вальденсы, зачастую рассматривались как дуалистические религии, верящих в два начала мира: доброе и злое. На самом деле они не верили в вечное существование добра и зла. Они полагали, что зло и его родоначальник Сатана, есть временное явление и при Втором Пришествии Христа зло исчезнет.
Официальное католическое богословие утверждало, что Сатана скован на тысячу лет, а вся власть отдана целиком в руки Папы римского и его церкви. А зло существует лишь благодаря еретикам, таких, как катары и мусульмане. И если их уничтожить, то воцарится мир на Земле.
Катары же рассматривали мир как великое поле битвы между добром и злом, Христом и Сатаной. Сатана ещё не связан и все добрые люди должны быть на стороне Христа и активно участвовать в преобразовании этого несовершенного мира. Отсюда и склонность их к наукам и к наблюдению за миром. В определённом смысле, это была контркультура, противоборствующая Риму. Они не были согласны с тем, что только Папа римский имеет всю полноту власти над ними и отрицали многие римские обряды, а свои христианские традиции связывали с апостольским христианством.
По сути, такое же разделение существует и в мусульманской религии, которая разделена на суннитов и шиитов. А возникшее позже протестантское движение тоже не признавало папу римского единственным владыкой церкви.
Надо сказать, что церковные служители Средневековья не подавали пример благочестия и смирения. Сладострастие, сребролюбие, сутяжничество и постоянные интриги и прочие «не смертные грехи» папства и священников постоянно и открыто высмеивались на площадях городов и в литературе. При этом пастве внушалось совсем другое. Они говорили о благочестии, смирении, чистой любви, но только к богу и при этом грешили с монахинями и молодыми монахами, да ещё и брали с прихожан внушительные суммы на свои «благие» дела. Разумеется, простому люду и даже светским властям это не нравилось.
Катары с их религиозными воззрениями и не стяжательством были симпатичны всем слоям населения Прованса и Лангедока – провинциям Франции. Люди видели, что катары живут просто, не стяжают богатства, не творят зла, не гонятся за мирскими радостями и материальным обогащением. Всё это способствовало тому, что катарам люди верили больше, чем всем католическим священникам, погрязших в сребролюбии.
«В Нарбонской Галлии, как называли римляне Бретань, которая в разное время называлась по-разному: Окситания, Лангедок, Арморика, где некогда расцвела вера, враг веры начал сеять плевелы, народ утратил разум, осквернил таинство Христа, соль и мудрость Господню. Обезумев, они отвернулись от истинной мудрости и побрели неизведанно куда извилистыми и путанными путями заблуждения, по потерянным тропам, свернув с прямого пути».
Так начинается «Альбигойская история» монаха цистерцианца Пьера де Воде-Серне (1193-1218).
В 1208 г. Папа Иннокентий решил «вернуть» катар в лоно церкви. Для этого в Лангедок – оплот катар, был отправлен святой Доминик. По легенде он бросил в костёр святые свитки с писаниями катаров и свои собственные. Свитки катаров тут же были охвачены пламенем, а священные писания Доминика не тронул огонь. Они лежали в пламени, но не загорались. На публику это должно было произвести должное впечатление, если бы… среди простолюдин не оказался один крестьянин, знакомый со свойствами горного асбеста.
В Италии и во Франции асбест (по-гречески – негасимый) называли – тремолит. Первые письменные свидетельства об этом камне и его свойствах есть у Плиния и Страбона.
Убедившись, что на простолюдинов не действуют призывы даже папских легатов, папа решил приструнить знать. Специально посланный папский легат прибыл к правителю Лангедока Раймонду VI. Наутро папский легат был найден мёртвым. Больше папа терпеть такую хулу был не намерен, и объявил крестовый поход, участникам которого были обещаны богатые земли Лангедока и все богатства еретиков. От такого предложения не мог отказаться ни один рыцарь Франции. Папа Иннокентий умел обращаться с европейскими монархами, как с вассалами. Но в случае с графом Тулузским понимал, что привычное оружие бессильно. Бесполезно предавать анафеме страну, уже почти открыто отпавшую от римской церкви. Чтобы спасти церковь от опасности, грозившей ей с юга Франции, следовало подчинить неблагонадежный край силой, способной действовать без пощады. Программа этой задуманной с размахом операции изложена в письме Иннокентия королю Франции Филиппу: «Твоя задача – согнать графа Тулузского с его земли, очистить её от сектантов и дать ей добрых католиков, которые под твоим началом смогут верно служить господу».
Надо сказать, что король Франции той поры считался первым из дворян, и только. Богатством он не выделялся, да и внушительной силой армии он не обладал. Зато как раз граф Тулузский владел обширными и богатыми землями и имел внушительную армию. И потому королю пришлось прибегнуть к помощи многих северных баронов, пообещав им златые горы.
«Вся знать из Франции самой, оттуда, где Париж,
И те, кто служит королю, и те, кто к папе вхож,
Решили каждый городок, где угнездилась ложь,
Любой, который ни возьми, сказать короче сплошь,
На милость должен сдаться им, без промедленья; те ж,
Навек закаются дерзить, чья кровь зальют мятеж.
Всех, кто услышит эту весть, тотчас охватит дрожь.
И не останется у них, упорства ни на грош.
Так сдались Монреаль, Фанжо и остальные то ж,
Ведь силой взять, я вам клянусь, Альба, Тулузу, Ож
Вовек французы не смогли б, когда бы на правеж,
они не отдали Безье, хоть путь сей не хорош,
В гневе рыцари креста велели черни: «режь», -
И слуг никто не удержал, ни Бог, ни веры страж,
Алтарь Безьерцев уберёг не больше, чем шалаш,
Ни свод церковный их не спас, ни крест, ни отче наш
Чернь не щадила никого, в детей вонзала нож,
Да примет Бог те души в рай, коль милосерд к ним всё ж.
Столь дикой бойни и резни в преданье не найдешь
Не ждали, думаю, того от христианских душ».
Как говорится, здесь и комментарии излишни. То есть ни крест, ни христианская вера, ни даже возраст младенцев, которые безвинны по всем канонам христианства, не смогли остановить бесчинство… «черни». Хотя и благородных рыцарей вряд ли остановили бы такие «мелочи».
На IV Лютеранском Соборе постановили: «имущество еретиков и их соучастников принадлежит святому престолу, причём ни дети, ни родственники осуждённых не вправе претендовать на малейшую часть этого имущества».
«Пусть правда, что каждый из них перебил и ограбил множество могущественных вельмож, но он действовал в интересах святого престола, стараясь расширить владения апостола Петра, и мы благодарны ему. Он жил в ту эпоху, когда поборники цивилизации вынуждены идти на крайние меры. И потому, если он и совершил преступление, мы же ставим его в первый ряд среди покровителей возрождения. И какое значение имеют его поступки, раз он перед смертью успел исповедоваться в своих грехах и получить полное отпущение, чтобы вознестись на небо и воссесть по правую руку небесного отца? Таинство веры не подлежит обсуждению, и религия учит, что всякий человек, попросивший прощение у бога, получает отпущение. Он после причастия так же чист, как только что крещённый младенец». (Из буллы папы римского).
Прежде чем разобраться детально, чем же была ересь так опасна церкви, и представить себе ту землю, что стала свидетельством одной из самых мрачных страниц тех книг, что надежно хранятся в подвалах Ватикана, нужно составить представление о людях, которым хватило дерзости убивать младенцев в христианской стране, близкой им по расе и языку и не имевшей намерений ни на кого нападать и преследовать за свои убеждения.
Отнюдь не все воины-пилигримы вдохновились благородными чувствами.
«Эти банды крестоносного воинства состояли из авантюристов, клятвопреступников, прелюбодеев, разбойников и убийц. Грабёж для них являлся истинной целью похода. Большинство людей отправлялось в Азию лишь из любви к разбоям, а также потому, что на родине уже нечего было грабить. Христиане Азии испытывали при приближении этих гнусных варваров, якобы идущим им на помощь, более гнетущий страх, чем при приближении турок или сарацинов».
«Первая банда крестоносцев отправилась в путь 8 марта 1096 г. (Возможно с тех пор женщины Европы празднуют этот день как избавление от насильников, мародеров и лодырей-алкашей).
Это скопище людей, покрытых лохмотьями, почти сплошь состоящим из пехоты, так как ни у кого не было средств на лошадей. Часть «крестоносцев» были перебиты ещё в Венгрии и Болгарии, жители которых, охваченные ужасом и гневом, решили не пропускать их через свою страну. Но некоторое время спустя во второй крестовый поход уже 200 тысяч профессиональных мародеров (крестоносцы под предводительством дворян Франции) обрушились на эти народы, разрушая города, сжигая деревни, истребляя жителей».
Когда же наконец крестоносное воинство добралось до Иерусалима, то западные рыцари были поражены при виде этого огромного города с мраморными дворцами, золотыми куполами христианских церквей и широкими многолюдными улицами. Крестоносцы срывали свинец с церковных крыш (принимая крашенный свинец за чистое золото), поджигали дома, убивали мирных земледельцев, насиловали женщин, не пощадили даже женские (христианские) монастыри.
Анна Комнина, дочь императора, так рассказывала о подвигах крестоносцев: «они рубили детей на части, заставляя матерей своих жертв выпивать их кровь. Они насиловали природу с мальчиками и юношами, а затем, вешая их, упражнялись во владении мечом на их трупах».
То есть говорить ни о каком богоугодном освобождении здесь не приходилось.
Так что крестоносцы, отправившиеся в Святую Землю, извлекли немалую выгоду и от папского благословления (на убийство и грабеж), получая и отпущение грехов, и немалый шанс прославиться и разбогатеть. Правда поражение за поражением в Сирии и Палестине, несколько охладили пыл некоторых ретивых ревнителей халявы, да и много рыцарей оставили свои головы тлеть в песках Азии, но зато те, кто вернулись в почестях, славе и полным мешком свинца, крашенного под золото, рассказали о том, как богат и заманчив сказочный Восток. И потому, когда папа объявил поход против столь же богатых земель Лангедока и Тулузы, от желающих (пограбить) отбоя не было.
В итоге большая часть крестового воинства – будь то рыцари, горожане или простой люд, составляли те, кто, крепко нагрешив, жаждал прощения, кто запутался в долгах и спасался от кредиторов, те кто дал обет вернуться в Святую землю и теперь рад был увильнуть от данного слова и пограбить поближе.
Пышность городов юга возбуждала вполне понятную зависть северных провинций. Ни Париж, ни Руан не шли ни в какое сравнение с Тулузой и Авиньоном. Великолепие романских храмов может дать представление того, как прекрасны были сами города, очаги расцвета культур, ремесел. В крупных городах были развиты математические, философские, медицинские и астрологические школы. Мало того Тулуза, Нарбонна, Безье и Авиньон были университетскими городами. То есть люди грамотные, испокон веков, возбуждали у отцов церкви подозрительность в неверии. Не удивительно, что в 1161 г. В церкви Магдалины в городе Безье был убит епископ. Так что первым городом на пути крестоносцев стал Безье. Город был полностью вырезан, хотя катаров там было не более триста человек. Когда крестоносцы спросили папского легата, Арнольда де Сато, как им отличить католиков от катаров, тот ответил: «убивайте всех. Господь своих сам отличит».
Далее осадили Каркассон – один их самых неприступных замков Франции. Крестоносцы перекрыли доступ воды к замку и через две недели правитель города открыл ворота. Население не вырезали, но согласно Петру из Во-де-Сернем, их выпустили из города «в одних сорочках и портках».
Альбигойская история описывает случай с двумя еретиками. Их привели на суд Симона де Монфора. Один ученик начал каяться, молить о пощаде, обещая отречься от ереси и вернуться в лоно католической церкви. Суд поверил в его раскаяние, но Симон отрезал: «Искренне он говорит или нет, пусть его сожгут. Если он действительно раскаивается, он искупит свои грехи в огне: если он лжет, костер станет справедливым наказанием за его вероломство. Так что господь на том свете разберет, кто свой, а кто раскаялся».
Кстати, сохранилось свидетельство того, что один из обвинённых в катарской ереси оправдался тем, что он ест мясо, клянется и лжет. Его оправдали. Видимо суд посчитал, что лгать, лжесвидетельствовать и совершать прочие прегрешения могут только истинные католики. Трудно возразить.
Слух о зверствах крестоносцев эхом разнесся по городам юга Франции. В 1216 г. Восстала возмущенная Тулуза. Армия крестоносцев под командованием Симона де Монфора осадила Тулузу. При попытке отбить город голова Симона де Монфора превратилась в фарш снарядом из катапульты. Любопытно, что катапультой управляли женщины Тулузы, так как мужчины были уже перебиты или сложили оружие перед лицом мощной армии своих же «земляков». Ещё более любопытный факт в том, что литература севера Франции не оставила нам следов, зато южная поэзия занимает в Европе ведущее место и по древности, и по силе лирического вдохновения. Её превосходство повсеместно признавалось, ей подражали в германоязычных землях, а для французских, итальянских и каталонских поэтов единственным литературным языком считался «окситанский». Данте намеревался написать свою «Божественную комедию» на языке «Ок». Позднейшие толкователи договорились до того, что объявили Прекрасную Даму то ли образом катарской церкви, то ли неким эзотерическим откровением.
Окситанская земля, изначально католическая, естественным путем, без подталкивания и революций, стала землей ереси. Новая доктрина так хорошо акклиматизировалась, что уже невозможно было что-то изменить, пришлось идти до конца. В безжалостной войне, длившейся двадцать лет, еретики были лишь поводом. Вожди крестового похода стремились подчинить своей власти всю страну.
В 1243 г. Единственным оплотом катаров оставался замок Монсегюр. Здесь собрались почти все «совершенные», которым, кстати, не позволялось носить оружие. Тем не менее, этот небольшой отряд в двести человек продержался почти год, отражая атаки десяти тысячного войска.
О том, что происходило на этом крошечном пятачке, стало известно из допросов инквизиции. Епископ Бертран Марти, организовавший защиту крепости, хорошо понимая, что сдача неизбежна, отправил из крепости двух верных служителей. Они вынесли на себе некое сокровище катаров. Говорят, что оно спрятано в одном из многочисленных гротов в графстве Фуа. Но кроме этих двоих, ещё четверо «совершенных» спустились с горы, высотой 1200 метров и уносят с собой некий сверток. Крестоносцы снарядили погоню, но беглецы словно растворились во мгле. Вряд ли это были какие-то сокровища, как об этом показано в фильме «Ларец Марии Медичи». Видимо это было что-то более ценное для катаров, не признававших золото за ценность.
Монсегюр был для катаров священным местом. Они возвели на вершине горы пятиугольный замок. Стены и амбразуры были строго ориентированы по сторонам света, подобно Стоунхенджу. При раскопках была обнаружена свинцовая пластина в форме пятиугольника, который являлся отличительным знаком совершенных. Катары не признавали крест – орудие казни, у них был пятиугольник – символ рассеивания, распыления материи и человеческого тела (Витрувианский человек), откуда и архитектура Монсегюра.
Сегодня от некогда неприступной крепости почти ничего не осталось. Остатки каких-то сооружений напоминают то ли цистерны для сбора воды, то ли входы в засыпанные подземелья. И лишь фрагменты полуразрушенных стен, выбеленные дождем нагромождения камней, кое-как расчищенные внутренние дворики с остатками лестниц и башен напоминают о трагедии, случившейся много столетий назад.