Как-то под утро нежданно-негаданно снится ей вдруг… тот… «первый вариант судьбы...»
…Большие, во всю стену окна, на широких подоконниках Лилькины работы стоят, старые и еще те, которых она никогда не делала, а снаружи люди. Идут, останавливаются, прижимают лица к стеклу, заглядывают внутрь. И люди-то все знакомые, но давно позабытые, и тот среди них и вроде намерен внутрь войти…
А Лилька перед сном лука наелась и во сне как будто помнит об этом и думает: « Да чё это я на него луком-то дышать буду после стольких лет?» И не хочет впустить, норовит спрятаться в глубине, зашторить окна, спешит по бесконечным лабиринтам своей непохожей на настоящую квартиры, наглухо запирает дверь за дверью, а у главной – входной, замка-то и нет!..
И Лилька в панике пытается замок прицепить, лупит по нему чем-то тяжелым, а он все выскальзывает, не держится!.. И тот уже совсем близко, а замка то на двери все нет!..
Тут во всех комнатах будильники зазвенели, дети проснулись, засобирались в школу, и Лилька очнулась, лежит и от сна своего все отойти не может.
«Глупость какая-то… И чего это он вздумал мне сниться? Сто лет уж о нем не думала, не вспоминала даже… Может, он вспомнил? Говорят, если снится, значит думает. Хотя с чего бы? У него давно уж своя полная жизнь… И приснился-то какой-то другой, без этих своих, вечно на ветру раздуваемых, черных кудрей… но все же вполне узнаваемый…
Целая жизнь, и какие-то нелепые переживания юности. С чего вдруг? Целых двадцать лет спустя - и тогдашние девять месяцев. Как сейчас помню, с января по октябрь продлилась вся эта наша эпопея. Так… ложная беременность, оказавшаяся фикцией. Просто хотелось, просто не сложилось?
Просто у него была мечта стать художником, а у меня достаточно воображения, чтобы представить это и убедить его, что без музы, подобной мне ему не обойтись…»
…Просто Лилька повсюду возила с собой пластинку с песней Сольвейг и Лунной сонатой. А он красивый, высокий, скуластый, уверенный в себе азиат подошел и сказал:
- Хорошая у тебя музыка.
А после чинил ее маленькие, почти до подошв стертые, но удобные, любимые босоножки… Как заправский скорняк, ловко, со знанием дела, управляясь с шилом и нитками, даром что ли в деревне вырос… И встречал ее по ночам на вокзале, когда она на последней электричке возвращалась от своих.
И как-то в унисон, весело, сбегая с занятий, они готовили сюрпризы друзьям, уезжая на автобусе в другой город, где в те дефицитные времена только и можно было найти цветы и шампанское, возвращаясь под утро, инкогнито подбрасывая подарки именинникам. Не задумываясь ни о времени, ни о средствах, на едином дыхании туда и обратно.
Цену имела только идея и общее действо, и радость оттого, что можно разделить все это друг с другом. А еще ей нравилась та жадность, с которой он впитывал все ее фантазии и готовность поддаваться всяческим мистификациям, в которые она и сама верила. И как он говорил, глядя на нее сверху вниз с высоты своего почти двухметрового роста:
- Да. У меня будет карманная жена!
И как однажды, не на шутку рассердившись на что-то, она, в сердцах набросилась на него с кулаками, а он на лету подхватил ее, и невозмутимо удерживал на вытянутых руках до тех пор, пока ее беспомощные, не достигавшие цели брыкания не стихли, и негодование не обратилось в смех. Только тогда, чмокнув в лоб, он поставил ее на ноги…
А потом он повез ее в свою удмуртскую глубинку. И люди тамошние были простые и хорошие. И с каждым днем все теплее становилось ей с ним, и стала она забывать, какой была без него, и будущее стало безоговорочно общим.
И он говорил своей матери:
- Ма-ам, мы на сеновал пойдем ночевать.
А та отвечала:
- Еще чего удумали, - и бдительно следила за ними, чтобы не вышло греха, считая, что рано им еще семьей обзаводится: ему предстояло идти в армию, а Лилька казалась ей совсем маленькой девочкой…
Но кроме ночи и сеновала были еще и день, и утро, и вечер, и двор, и баня, и заброшенный соседский дом, пустой, гостеприимно открытый настежь, насквозь пронизанный солнцем и розовыми ветвями старых, разросшихся внутрь него берез…
И с каждым днем все ближе и родней… и вот уж его мама, умудренная жизнью, добрая женщина, поняла «чему быть того не миновать» и предложила некрещеной Лильке окрестится, на случай если дело дойдет до женитьбы.
«Без венчания-то никак нельзя, а некрещеных не венчают». И Лильке идея эта очень понравилась. Но двигало ею скорее любопытство – «запретный плод сладок» - а времена были советские, атеистические… И на крещение он сам сшил ей юбку, а его мама стала ее крестной…
Церковь была старенькая, деревянная. В тот пасмурный, слякотный день вместе с Лилькой крестили «раба божьего Андрея и раба божьего Алексея». Один совсем кроха у мамки на руках, другой постарше, серьезный, терпеливый.
Стоя под куполом церкви, в окружении чужих людей, Лилька - дитя своего времени, чувствовала себя бесстыжей безбожницей. Раздетая по пояс, уже окунутая в чан головой и мокрая, внутренне она посмеивалась над батюшкой, который, уткнувшись бороденкой в увесистый, старинный фолиант, монотонно произнося непонятные, тревожащие слух слова, непроизвольно то и дело, поглядывал на ее Лилькину обнаженную грудь… «Слаб человек»...
…Позже, приходя в церковь, Лилька снова и снова сталкивалась с этим несоответствием человеческого и божественного в ней.
Так однажды, с хоров наблюдая пасхальную ночную службу, Лилька была поражена тремя вещами: красотой молодой попадьи, которая стоя впереди всех, будучи на последнем сроке беременности, продержалась до самого утра; регентом, который не стесняясь святости места, на чем свет стоит поносил своих подопечных: «Ну, как вы поете?! Это же свинство и гадство какое-то!» и самозабвенно поющими старухами, которые, несмотря ни на что, со слезным умилением взирали на своего разгневанного пастыря!
…Лилька уже успела продрогнуть, когда обряд, наконец, закончился, и ее новоиспеченная крестная мать вместе с другими старушками принялась приводить в порядок храм, в котором только что произошло таинство… Им предстояло вымыть полы, убрать оплавившиеся свечи… Лилька собралась было прийти им на помощь, но ей не позволили:
- Что ты! Тебе сегодня нельзя – у тебя праздник! Иди-ка лучше на воздух.
И Лилька послушно вышла на крыльцо церквушки и, от нечего делать, подняла лицо к небу. И небо над ее головой вдруг разверзлось! Лилька увидала кусочек лазури, и тут, посреди непролазной хмури этого дня, всю ее с головы до ног осветил и согрел вырвавшийся из туч солнечный луч...
В эту самую минуту с ней что-то произошло. Всю обратную дорогу Лилька с замиранием сердца следила за тем, как несется по сельским ухабам старый, дребезжащий при каждом скачке автобус, в котором они ехали...
Она панически боялась аварии!.. Боялась смерти. Тогда как раньше об этом даже не задумывалась. Смерть вдруг стала реальностью. Но не она сама как таковая страшила Лильку, а то, что следовало за ней. Лилька чувствовала - там есть нечто, нечто строгое, и было это намного больше самой жизни...
…А еще она помнила парное молоко и землянику. И как в гостях пили вкусную медовуху, которая действительно догнала их по дороге домой «на седьмом километре», как было обещано.
И уже так тепло и так близко, что ни на миг не хотелось разлучать рук… И ночью он тихонечко пробрался к ней, устроился рядом, обнял, прижал к себе и остановиться было уже невозможно... время, пространство - все растворилось, перестало существовать… и она, не владея больше своим телом, забилась в его руках и, не сознавая, что делает, зубами вцепилась в его плечо, чтобы не закричать от невыносимого, невозможного… как будто душа покинула ее...
А он гладил ее волосы и шептал: «тише, тише…» А она, еще не чувствуя себя, вжалась в него разгоряченным лицом, и смущаясь чего-то, спрашивала: «Что со мной?» И постепенно приходя в себя, возвращаясь, слушала, как он улыбается в темноте: «Все хорошо, все теперь будет хорошо…»
Всего лишь миг этой ночи она не принадлежала себе, но это был миг полной зависимости, и он изменил ее.
Назавтра как обычно, они сидели на кухоньке в лучах раннего солнышка, запивая парным молоком полюбившееся ей земляничное варенье из матушкиных запасов, за которыми каждое утро он успевал слазить в погреб, пока Лилька умывалась.
И жмурясь от удовольствия, Лилька снова была сама собой, но только где-то там, в глубине, растворенная в нежности, продолжала жить растерянность, заставляя все ее существо более чутко, настороженно улавливать малейшие интонации.
Познав, какую власть имеет над ней этот ставший ей очень близким (ближе не бывает) человек, Лилька должна была доверять ему во всем… и доверяла. Пока в их общей музыке все ноты звучали верно, в унисон.
Продолжая прислушиваться к произошедшим в ней переменам, Лилька выглядела загадочной и беззащитной. Когда он смотрел на нее, его взгляд тоже менялся. И отводя глаза, он чувствовал ее присутствие сильнее прежнего, словно она стала частью его тела… теперь она принадлежала ему.
Под взглядом этого мужчины Лилька размягчалась, безвольно погружалась в собственную незащищенность. Ее глаза мерцали, движения становились текучими, округлыми и вся она делалась влажной и податливой.
И он видел этот блеск в глазах и всем своим молодым, упругим, нетерпеливым нутром ощущая ее манкость, с трудом сдерживался, что бы не загрести ее в охапку и не утащить, все равно куда… лишь бы одни…
И что бы не выдавать себя они старались не смотреть друг на друга. Но было ли это секретом для его домочадцев?..
Как-то теперь ее крестная мать? Жива ли? Маленькая, тихая женщина, поднявшая четырех красивых, своенравных сыновей. Этот был ее младшим, и она так надеялась, что Бог подарит ей девочку, а получился… художник.
И однажды, уже после их возвращения в город, Лилька поняла, что он всего лишь человек со своими человеческими слабостями, а это означало, что все, ВСЕ может случиться в их жизни. Даже предательство и нелюбовь, пережить которые было бы не возможно… И она струсила... Недоверие поселилось в ее сердце...
Первый болезненный укол, не замедлил себя обнаружить, словно внутри надорвалась маленькая струнка – дзынь! То была ревность. Лилька увидела, как он смотрит на красивую, действительно красивую первокурсницу, которая ей тоже нравилась, и была полной Лилькиной противоположностью. Высокая, голубоглазая, блондинка – произведение искусства – так он и смотрел на нее, но это было не важно.
Лилька была слабее своего чувства, оно оказалось не по силам ей. Ее способность ярко представлять себе все возможные картины будущего оказала Лильке плохую услугу… Вырвавшись из под контроля, воображение сыграло с ней в «русскую рулетку» и смертельно ее ранило.
И началось постепенное, предательское отступление – бегство с линии огня.
Тихо, исподволь… Он даже не заметил, когда это началось. Ведь была еще шумная, дружная вылазка в лес. И разноцветные, воздушные шары на первом снегу, которые они с Лилькой всю ночь, пока остальные путешественники спали, надували и развешивали по деревьям, предвкушая, как те наутро обалдеют, лишь только высунут из шалаша свои озябшие носы!..
Вместе они еще продолжали быть единым генератором чудес, но это была уже прощальная, грустная мелодия, которую до поры слышала только Лилька... Не выдерживая напряжения, в глубине ее испуганного сердца, тоненько продолжали обрываться струнки… одна за одной… Дзынь!.. Дзынь!
Он ничего не понял, и тогда, когда умерли все котята… Новорожденные, слепые, которых они подобрали, возвращаясь с реки. Шесть крохотных, голых комочков. А Лилька загадала тогда про себя: «Сколько их выживет, столько будет у нас общих детей…»
Ему и в голову прийти не могло такое, а она чувствовала, как с каждым, необратимо застывавшим в их руках тельцем, цепенеет ее душа, как фатум обрывает тонкие нити, и связь с этим человеком слабеет. А он говорил: «Не расстраивайся, они все равно были обречены». Она же слышала только: «Обречены…» и даже не пыталась сопротивляться.
Противостоять для нее значило идти на встречу боли. И Лилька сдалась без боя, ведь бороться ей пришлось бы в одиночку.
С этих пор «каждое лыко было в строку». Спасаясь бегством, Лилькино сознание цепко выхватывало все, что содействовало разочарованию – неосторожные слова, случайные жесты – анестезия перед расставанием, становившимся неизбежностью. А он, собираясь служить, понимал, что за два года всякое может случиться, и почему-то не чувствовал, что разлука уже происходит, и не на два года – навсегда.
…Лилька со стыдом вспомнила, как назвала его однажды «упрямым удмуртом», а он, уловив презрительные нотки в ее голосе, напрягся: «И горжусь этим». Она и сейчас испытывала неловкость за эти свои слова, и чтобы отогнать стыд, поддела себя: «Вышла бы тогда замуж за него – осуществила бы свою детскую мечту, ведь удмурт - это тот же индеец, только нашего разлива, тоже коренной народ»
Почему же не вышла, ведь он предлагал? Она же от неожиданности (ее группа только что вернулась из анатомички и Лилька была под сильным впечатлением) ответила: «Не знаю.. надо подумать… нам наверное рано еще…» А он обиделся, что она сразу не согласилась, и когда через пару дней она решилась сказать ему, что согласна, ответил ей: «Пожалуй, ты была права, рановато, - Дзынь! - Еще дети чего доброго пойдут…» - Дзынь!
Журавль и цапля… А Лилька ничего не сказала, спряталась, отдалилась еще больше...
Когда он, наконец, прозрел, они уже стремительно летели со своей поднебесной высоты, и для него это было, как гром среди ясного неба. Он заметался, запаниковал, но главное: тогда все уже было поздно, дно пропасти, в которую увлекли их обоих ее страхи, было уже так близко, что пахло землей, о которую им предстояло разбиться.
Лилька вспомнила, как они шли по вечернему городу, и он хорохорился, что-то громко выкрикивал, размахивал руками, ерничал, а она молчала… И он все-таки решился посмотреть на нее, и увидев чужое лицо, понял – все кончилось... остановился как вкопанный, а потом помчался прочь.
Не хотел, что бы она увидела его слабость, он плакал… а она все видела, но минутную жалость к нему захлестнуло жесткое: «Если бы любил, не оставил бы одну на темной улице» - Лилька с детства панически боялась темноты - Дзынь!
Тогда все уже ставилось ему в вину. Молодость искренна и уязвима, но и уязвлять умеет беспощадно. Панцирь твердеет позже…
Словно в угаре обрывались последние струны, последних жестоких дней… Вот он тащит по коридору какую-то хохочущую девицу - Дзынь! А потом один на один в комнате, уткнувшись лицом в Лилькины колени… И тут же на людях на шаг впереди нее, гордо подняв голову - Дзынь! - словно боится, что его сочтут брошенным - Дзынь! – малодушие – Дзынь! Как под лупой, выпукло - Дзынь! Дзынь! Дзынь!..
Лилька не помнила, как он уехал… Не желала слышать крик, приходивших из далека писем: «...Нас везли по степи, стояла жара, и вдруг сухой куст у дороги вспыхнул сам по себе и в огне я увидел твое лицо, каким оно было последние дни. После оно еще долго стояло перед моими глазами. Я понял, это ты ворожишь! Не надо, Лилька, я и так каждую минуту тебя помню, ты нужна мне как хлеб, как воздух…»
А Лилька, мстя своей слабости, рвала письма. Говорила себе упрямо: «Делать мне больше нечего, как только ворожить!» Она и не ворожила, иногда у нее получалось даже не помнить о нем… вот только каждая клеточка ее организма ныла от той близости. Не физической – большей, которую она не в силах была ему простить… неповторимую, невозможную, недопустимую, сделавшую его опасным для нее… Ту, после которой уже нельзя согласится на меньшее.
На письма не отвечала, а потом, не читая, бросала их, а после и в руки перестала брать – чтобы не обжигаться.
- Лилька тебе письмо! - Кричали подружки.
- Не надо мне. – Отсекала она и, не оборачиваясь, спешила уйти, словно от тех конвертов исходила смертоносная радиация … И письма оставались лежать не тронутыми в почтовых ячейках, и Лилька старалась не думать о том, куда они потом исчезали...
И какая-то из подруг стала писать ему, что бы поддержать.. А Лилька твердила себе « ну и пусть, ее право… пусть… а я не хочу, не хочу!.. предатель…» и было Больно… больно… больно… И в письмах он иногда еще спрашивал, как там Лилька. Но все реже.
А Лилька была никак. Просто чуть не бросила учебу, просто вернулась и доучилась, просто пошла работать, просто жила…
«...И если нет тебя со мной, я всегда хочу чего-то еще…» - пела популярная тогда группа.
А Лилька ничего не хотела …
Спустя два года в другом уже городе в один из пасмурных дней они случайно пересеклись, на улице. Словно ударились друг о друга, но виду не подали. Прошли мимо.
Знакомые рассказывали, будто он испугался, что начнется все сначала, а он после того приземления уже собрал себя по кусочкам, и снова научился ходить, и шел своей дорогой с каждым шагом все уверенней, его спасла цель, она его не подвела.
А Лилька в тайне надеялась, что он ее найдет, но потом саму себя презирала за эту глупую фантазию, и цели у нее никакой не было, а просто все пошло своим чередом и постепенно запорошило, засыпало новыми людьми и событиями…
И нечего вспоминать... Снег стаял и шары сдулись - они оказались недолговечнее хрупких водяных кристаллов… воспоминаниям же, ровно как и фантазиям - красная цена – пустота. Приятные, глупые, юношеские впечатления.
Еще отголосок их отзывался в ее первом браке, муж будто чувствовал, что она не принадлежит ему полностью, дико ревнуя ее к прошлому. А она, из принципиальных соображений не меняла свою фамилию, и не принадлежала больше никому… даже себе самой. Так безопаснее...
И то – прежнее – стало всего лишь тенью. Не больше… Просто ничем. Дыркой от бублика. Пустотой…
Ну и бог с ним...
…Дети, тщетно пытались, обратить на себя внимание матери, но она, задумавшись о чем-то, не реагировала. Осознав бесполезность собственных усилий, они перестали ее тормошить и, собравшись самостоятельно, ушли. Благо у всех была первая смена.
Лилька с трудом заставила себя подняться, уселась на диван расслабленно и… встретилась глазами с Золотой Богиней – самой первой из них, единственной, пожелавшей остаться у нее. Богиня строго взирала на Лильку с верхней полки книжного шкафа, и это привело ее в чувство.
Потихоньку Лилька вернулась к обыденности и, поджидая прихода детей из школы, занялась повседневными делами. Но сонник свой любимый все-таки перелистала. На всякий случай. По всем приметам сон предвещал перемены, причем хорошие.
Это ее вполне удовлетворило: «Ну, ладно… Поживем, увидим... Может влюблюсь или познакомлюсь с каким-нибудь не очень дряхлым миллионером, иному мы пожалуй не по карману да и не по силам будем, или заказ новый получу - крупный - тогда сами разбогатеем, или может старший сын за ум возьмется (пора бы уже) и закончит четверть без двоек, а дочь на пятерки – она это заслужила, или младший, наконец-то, окрепнет и перестанет болеть … Или все вместе, сразу и побольше – тоже не плохо!.. Пусть все будет… Пусть будет все … пусть все будет хорошо. ХОРОШО… Пусть...»
*
И был обычный день. И был звонок…
- Мама! Тебя!..
- Алло.
И голос… Лилька еще не узнала, еще не была уверена, только кровь к лицу прилила, и находившиеся в комнате дети, вдруг притихли, глядя на мать во все глаза, а она молчит, а сама сделалась растерянной и испуганной.
- Это я, узнаешь меня?.. – Доносилось из трубки, которую Лилька зачем-то отстранила от себя, но все равно слышала каждое слово. Каждую интонацию...
- …Нет. Кто это?.. - И ошибиться страшно, и угадать – не разберешь чего больше, нет ни сил, ни времени разбираться, и дыхания не хватает…
- По голосу слышу, что узнала, – родные прежние нотки, боже мой, пальцы дрожат, слова не вымолвить...
И молниеносным ощущением: «Этого не может быть, не бывает такого, я точно знаю, с ума схожу, лихорадка у меня, иллюзия, сплю я, наверное!..» Но по радуге, что вокруг разлилась и озарила, знала уже: Может. Происходит. Не сон – реальность, милость богов. Шанс не шанс, а так - радость жизни…
И сразу страх тот предательский, и знакомая боль, словно сердцу не выдюжить, не вынести такой полноты и вот, вот разорвется, и захотелось прекратить все это и стереть из сознания и памяти, и убежать, и скрыться, и спрятаться в спокойное безопасное, ставшее привычным, существование!.. «Зачем это, зачем это сейчас?!..» Но ноги окаменели, и рука до онемения в трубку впилась, приросла как будто…
А он все говорит-говорит и не отпускает:
– Лилька, я столько дорог прошел, столько людей повидал, и бывало мне очень хорошо, а иной раз и плохо. И когда бывало мне хорошо, думал я о тебе: если б была она со мной, то было бы мне во сто крат лучше, а если плохо бывало, то казалось, будь она рядом, не так тяжела была бы ноша, и любые невзгоды нипочем. Я шел, я не стоял на месте и думал, что иду от тебя. Я обошел всю землю, познал многие пределы, а, оказалось, просто сделал круг. И вот вчера приехал в этот город и в гостинице, в которой остановился, увидел сувенирный ларек, а в нем удивительную вещь – маленькую языческую богиню, которая поразила меня. Спросил у хозяйки, кто сделал ее, и она назвала мне твое имя. И тут я понял: круг замкнулся, и я, наконец, вернулся домой. Я сказал ей, что хочу сотрудничать с мастером, и попросил дать мне твои координаты. Вот так все просто... Знаешь, когда рождались мои дети, я думал: ведь это могли быть наши с тобой дети, и лишь за одно это любил их, и твоих, сколько бы их не было, я люблю за то же... Ты здесь? Ты слышишь меня, Лилька?!..
А Лилька стоит в снопе радужного света и тихо отвечает:
– ДА.
И не видит Лилька, как с верхней полки книжного шкафа, глядя на нее, хитренько щурится Золотая Баба…
Благодарю за прочтение! Буду рада лайкам и откликам)
НАВИГАЦИЯ по литературному каналу "Галкины сказки" (сказки, повести, рассказы, стихи, басни, аудиокниги)
#повесть о любви #история из жизни #литература #искусство