.
Чиню перо, не мну бумаг
Неспешно расскажу
Как жил гаммельнский крысолов.
Лишь острому ножу
Под стать страницы разрезать
У тех старинных книг,
Где бедный род его и мать,
И жизнь – не черновик+
О, бедный, мрачный Крыселов,
Несбывшийся флейтист!
Не утонуть бы в груде слов
Записываю в лист.
Мечтал у дровяной печи
Артистом быть и вот,
Он за собою вихрем нот
Толпу детей ведет!
Средь малышей оцепеневших
Была одна, с копной кудрей,
Дитя, как ангел постаревший.
Готов назвать сестрой своей
Он был ее!
В бреду горячки угасла Магда
В летний зной,
И мать, руками черной прачки
Ее омыла. Все самой
Пришлось ей делать-
В шаль из пуха –
подарок мужа дорогой! -
Она малютку завернула
И забросала гроб листвой, цветами
Белыми жасмина, и лилий диких,
Что цвели в усадьбе старой.
(Часто мимо
она ходила) .
Пряный вкус у этих лилий
Был, однако,
Сжевав украдкой лепесток
Он кашей накормил собаку,
И в лес ушел, и как щенок,
Там выл он, и скулил, и плакал,
И к гробу Магды, бедный, смог
Вернуться только утром ранним.
Увидел: сидя, мать спала
У вечной детской колыбели,
А волосы сестры светлели,
Как два у ангела крыла.
(Как у малютки, что в толпе
Свой взгляд с него не отводила.)
О, Магда так его любила,
Что он готов был
Сжечь дотла
Простую дудочку свою,
И плюнуть на желанный жребий.
Сиять навечно в синем небе
Звезде, что Магдой мать звала!
II
Чиню перо, и жгу свечу, и просто - расскажу,
Как к городскому палачу и к острому ножу
Пришел усталый человек, растрепанный, седой
И хрипло, горько прошептал:
«Черт за моей спиной! Я погубил толпу детей,
Казни меня, убей! Но только флейту сохрани
И ноты пожалей.
Да, только флейту сохрани, тростиночку в шелку
Я все, как было расскажу, в прах пыльный истолку
Алмаз непрожитой судьбы: метал артистом стать,
Но душу продал за дукат. Терять так уж терять.
И мать за Магдою ушла, пасти ее средь звезд
Неделю только прожила, не расплетая кос.
Сгорела в медленном чаду, уставшая душа
И я с тех пор бреду, ищу.
В кармане – ни гроша.
Не нищий я,
Но серебро течет сквозь пальцы прочь
Спеши, записывай рассказ
Ведь на пороге ночь!
III
Я без утайки расскажу, записывай слова
Про то как я, палач, живу. Про Грету, что мертва.
Она отцу послушна. Да. Вручила мне кольцо.
Но тотчас молча прочь ушла, закрыв рукой лицо.
И отравилась в ту же ночь на брачном ложе - страх!
Отважна бургомистра дочь и пена на губах
Ее не испугала, нет. И ангел Азраил,
Должно быть, вмиг, придя за ней давно ее любил.
Она красива и знатна осыплет небеса своею
Милой чистотой. Моя судьба - не та.
Он попросил еще вина и залпом осушил
Большую чашу. «Свистуна мне жребий послан был.
Скажи, что я не прав палач, я, вечный нищеброд
Поднялся утром общий плач и с гневом от ворот
Меня прогнали городских, звоня в колокола.
Ведь эта девушка для них почти святой была.
И я скитаюсь и брожу теперь как пилигрим,
И знаю, то не станет ад пристанищем моим.
Похоже, ты уже зевнул? Дослушай до конца!
Меня прогнали от ворот, я не вернул кольца.
Кольцо то было с тайником: сапфир, рубин, топаз
Мельчайшей пылью жили в нем, не раздражая глаз,
Чужих и жадных, мне судьбу переменила смерть
И я теперь тебе плачу – такая круговерть!
Раздень меня, поставь клеймо, скажи: он жадный вор,
Он просто вор, и как вода мне будет приговор.
Простая, светлая вода, Как вором быть легко.
Чем точишь ты свой, брат, топор? Неужто наждаком?!
Алмаз, рассыпанный брильянт, ведь плата - хороша!
Скажи народу: «жалкий вор пришел ко мне. Гроша
Не стоит бедная судьба!» Клеймо прожжет плечо.
С детоубийцей - не сравнить, все - блажь, все нипочем!
Так плакал пьяный крысолов. Несбывшийся артист.
И не хотелось мне писать, а исписался лист.
IV.
что ж он играл в другие дни и мог ли он играть?
Глаза погубленных детей ему мешали спать.
И он, конечно, зря решил, что вором легче слыть.
Равны два на весах греха и душу – не отмыть.
Палач не взял его дары. Тебе сгодится пыль.
Иди, учись на гончара, учись пилить горбыль!
Броди с ветошью по дворам, купи себе гобой.
Иль – старый постоялый двор. Но будь самим собой.
- Я больше не могу играть, я музыки лишен.
На флейту не могу смотреть, страстями окружен.
Она мне кажется змеей. Вот дьяволовов ствол!
Палач, клейми меня скорей, мой смертный час пришел.
-Вину ведь можно искупить молением немым,-
Палач ответил. И очаг наполнил горький дым.
Из можжевельника дрова сгорели в темноте.
Ошибок много или нет в заполненном листе,
Считайте сами. Две строфы я дописать хочу
Как стать философом пришлось простому палачу.
- Играй, учи играть других, стирая пальцы в кровь.
Грех можно будет искупить. Поможет тут- любовь.
- К кому? Ни Греты больше нет. Ни Магды. Ни родных.
И тут палач совет шепнул. Но выдержит ли стих?
Как жил гамельнский крысолов? Неписанный секрет
Осталось малость дописать, без слога «бы» ответ.
Эпилог.
Есть старый постоялый двор. От города - верста.
Есть кухня в маленьком дворе. Вкусна. Чиста, проста.
Есть во дворе слепой щенок - От сытости урчит,
Щегол есть, кот и соловей. Тот мирно в клетке спит.
Есть синеглазое дитя с большой копной кудрей,
Что гладит бедного щенка ручонкою своей.
Кормить щегла и соловья простым пшеном спешит.
У большеухого кота проказы строжит.
И есть хозяин у двора, усталый и седой.
Он достает по вечерам из сундука гобой
И флейту, чтоб на ней сыграть
Дрожащим звездам в вышине.
И нота первая его
Легка, как в детском сне.
И слышно в ней едва тоску и подлинную муку.
\Я впечатлением не хочу на вас навеять скуку!/
Да, лишним будет чувств разбор
Заканчивать пора!
Нет, я не жду хвалебный хор,
И Муза прочь ушла.
Она не балует меня: обманчиво легка.
Но на исписанных листах отчетливо рука
Ее видна - в порядке слов и в море рифм,
В сюжете и в канве.
И вот, как искуситель - миф,
Живет теперь – в листве –
И в позолоте сентября
Гамельнский крысолов.
Наивно думаю: не зря
Круженье было слов.
Легенда все еще жива,
И у нее расклад
Теперь
Совсем уже иной:
Осенний замер сад.
И с флейтой дерзостный гобой
На сундуке лежат.
И тайну горькую храня
Изломанной судьбы
Жизнь переделать норовят,
Почти без слога «бы».
А как им это удалось, судить не мне, а Вам.
О, как бы не прошлось гореть в огне
Моим стихам…