Исцеление внутреннего ребенка начало/97/98
Как сейчас помню этот день. Прибежала соседка, она жарила рыбу и в открытое окно услышала крики мужчины:
- Скорую отцу вызови! Ты что тут в огороде расселась? Бросай ты эти сорняки в сторону! Отца сейчас потеряешь! Я до матери вашей побегу!
И я не хотя встаю, возвращаюсь опять в дом, но останавливаюсь на пороге. Стою в проеме и наблюдаю, как мой батька корчится от боли. Я не слышу его душераздирающих воплей, я закрыта от них. В голове моей стучит только одно:
- Так тебе и надо, чтобы ты скорее сдох уже, чтобы матери не мучаться с тобою. Хоть бы мать не успела на помощь.
И тут неожиданно меня отталкивает кто-то в сторону, ворвавшись в дверь:
- Что ты, девка, тут статуей встала? – и в ту же минуту сильная рука подхватывает меня за локоть, чтобы я не упала.
Это приехала бригада районной скорой помощи, они были на вызове на соседней улице на счастье моего отца. И мое несчастье, как я тогда подумала.
Следом вбежала в дом мать, запричитав перед медиками, собирая мужа при этом в больницу. Кое-как они погрузили его в машину, мать уселась рядом с ним, строго мне наказав приглядывать за младшими.
Я осталась одна в пустом доме. Тихо и холодно мне показалось в нем. Мать вернулась вечером, огорченная случившимся.
- Зато отдохнешь от него! – попробовала я описать ей радужные перспективы того, что отец на какое-то время будет в больнице.
- Я не устала с ним, - непонятно для меня ответила она тогда и пошла заниматься своими обычными делами по кругу.
- А я знаешь, что? – обратилась Настасья Сергеевна к дочери, - обиделась тогда на мать. Ну как она не понимает, что нельзя так жить? Вот такой неразумной я была. Вот так я боялась проявления обычной человеческой слабости в себе и в других.
Отец вернулся домой через три недели, у него оказывается тогда пошли камни в почках. Аккуратно и пошатываясь вошел он в дом, опираясь на клюку.
- Здравствуй, дочка, - ласково произнес он. Я посмотрела на него и подумала. Ну, точно блаженный, в голосе нежность, глаза полные любви ко мне и это в ответ на то, что я бросила его наедине с таким страшным приступом.
Я в ответ лишь буркнула:
- Борщ готов, будешь? Матери нет, поздно придет, - и пошла с недовольным видом хозяйничать на кухню.
Он сидел весь такой ссутулившийся и заикаясь нахваливал мою еду.
- Ты готовишь лучше твоей матери, мастерица ты у нас дочка в этом деле, ох, какая мастерица, - Настасья Сергеевна вытирала мокрые глаза платком.
- Лариса, он ведь любил меня больше всех детей, а я никак не могла принять этого. И он это чувствовал, что я отторгаю его любовь, его тепло. И больнее всего для него было именно это, а не вся его контузия и поломанные ноги. Ну, не могла я принять то, что мужчина может быть слабым, с увечьями и недостатками, заслонки и страхи стояли в моем сердце на это.
Вот как сейчас его вижу, сидит, хлебает мой суп, причавкивает, крошку хлеба боится уронить под моим строгим взглядом.
Только сейчас понимаю почему боится… Не потому, что я так смотрю на него, а потому что он знает цену всем этим нашим уборкам по дому с матерью, потому что он любит нас безмерно и не хочет доставлять новых хлопот.
- Понимаешь, любит он меня… Вот такую строгую, ненавидящую его, проклинающую его… Любит изо всех сил.
Лариса уже тоже сидела и всхлипывала рядом с матерью. Деда она помнила, помнила и то, что мать всегда пренебрежительно к нему относилась, а Ларису он, несмотря на это, мягко трепал по волосам, поглаживал ее ручонки. Он уже не вставал в те годы, но от его взгляда у внучки всегда было тепло в груди.
- Мама, мамочка, - дочка обняла мать, не зная что сказать на все это.
Они сидели обнявшись, погрузившись в тишину. За окном разливался синими чернилами вечер, дверь в их комнату осторожно открылась.