«Лю-ба-ша-а!», — так звал папа свою дочку, когда та исчезала из поля зрения.
«Лю-ю-бка!», — так неласково призывала загулявшуюся на улице девочку мама.
Папа безумно любил дочурку, мама была строгой. Бабушки своей Любаша не знала, она умерла очень рано, в 35 лет от рака. От неё Любиной маме досталась по наследству красота, длинная коса и прозвище «Царица».
Любина мама виделась девочке вечно занятой работой по дому и непосильным трудом в колхозе нездоровой женщиной, но прекрасной хозяйкой. Девочка никогда не слышала, чтобы её мама подолгу точила лясы с соседками на лавке, чтобы веселилась громко или пела, тем более танцевала. Она была очень сдержанна и немногословна.
Зато папа, весельчак, гармонист, балагур, заводила всех свадеб и вечеринок, прекрасно и громко пел, правда, не плясал. Как такие разные мама и папа уживались под одной крышей, Люба не понимала. Папу она очень любила, а маму уважала.
Когда длинноногой, худющей, но грудастой Любаше исполнилось 16 лет, она сразу же побежала устраиваться на работу. В то послевоенное, чёрно-белое время девушке очень хотелось чего-то яркого, цветного, даже экзотического. Любаша устроилась туда, где шили новые, красивые, совсем не серые платья: на швейную фабрику.
Там собралась целая молодёжная бригада — целеустремлённые, с горящими глазами и жаждой жизни. Любаша сразу же набрала себе ткани на обновку. Ей помогли там же её покроить и пустить по конвейеру. Платье было стандартного фасона, но из яркой ткани, а значит, уже не таким как у всех.
Любочка очень полюбила свою работу. Вокруг было полно молодых девушек, склонившихся над швейными машинками и творящими красоту. Каждая выполняла только ей доверенную операцию по пошиву. Работа была шумная, требующая повышенного внимания.
Во время недолгого перерыва девчата успевали и пообедать, и поговорить, и пошутить. Обедали кто как: одни приносили с собой домашние запасы в баночке, другие, позажиточней, бежали в столовую напротив. Любаша, конечно же, брала съестное из дому. Уж очень хотелось ей заработать побольше, чтобы получить от мамы улыбку или похвалу. Себе оставляла только на проезд и на танцы по выходным.
«В городском саду играет духовой оркестр…» — эти строчки из песни как раз про то, как каждые выходные местная городская молодёжь и неместная сельская, сумевшая добраться до эстрады, отдыхала в Парке культуры. Чтобы попасть туда, Любаша должна была в начале выходного дня подойти к маме и узнать список дел, которые необходимо выполнить, прежде чем родительница отпустит её с местными девушками и ребятами на танцы в город.
Речи о том, чтобы добираться одной, не было и в помине. В город ходила только электричка, обратно отправлялась в позднее время. Поэтому домой возвращались пешком по шпалам, но идти было не страшно, компания большая и весёлая. Пока мать озвучивала список необходимых дел, в ушах девушки уже начинал отсчитывать такт «Вальс цветов».
Под звуки вальса, звучавшие в голове, Люба, в папиных кирзовых сапогах, отправлялась в сарай чистить навоз, задавала животным корм, носила воду из колодца, мазала красной глиной глиняный же пол. Вместо «цыпа-цыпа-цыпа», ожидающие корма куры отзывались на «тада-да-да-да-да-да-там-там»…
Отец интересовался, кто будет с ней на танцах. Список был один и тот же, но папа каждый раз говорил: «Ты, Любаша, там смотри, чтоб ничего не случилось!» Мама молчала, но дочка и так знала, стоит ей опоздать — и не видать ей больше танцев никогда.
К шести часам приходили подруги — Нинка и Люська. Вместе девчата одевались, укладывали и заплетали волосы и, самое главное, рисовали на ногах … чулки. Да, да, надо было нарисовать ровный шовчик сзади черным карандашом, чтобы создавалась иллюзия чулочка. Пока шли к остановке на электричку, к ним присоединялись ещё девчата и парни. Многие имели кровное родство, как это бывает в сёлах. Ехали в город, надеясь встретить там суженых, а не тех, с кем учились и выросли.
Один Алик не разделял этой точки зрения. Он был старше на 3 года, работал на железной дороге, получал хорошую зарплату, но самое главное — имел большое знакомство в местном городском Драмтеатре. У него был допуск к контрамаркам. Когда заканчивалось лето, и ворота городского парка закрывались, начинался сезон праздничных вечеров в Драмтеатре.
Любаша очень хотела выиграть приз на «Осеннем балу» в новом наряде, а ещё мечтала встретить Новый год в театре. Для этого нужны были контрамарки, а для них нужен был… Алик. Люба каждый раз обещала Алику поцелуй, но он постоянно откладывался на неопределённый срок.
Нет, парень он был хороший, работящий, В Любаше души не чаял. Да и родителям его Любаша нравилась. Но, было одно большое «но». У Алика был только один глаз.
Второй ему выбило ещё в детстве, когда он, играя у себя в саду, нашёл какую-то странную игрушку. После войны такими «подарками» Белгородская земля кишмя кишела. «Игрушка» рванула, по странной случайности пострадал только глаз. Алик носил тёмную повязку и был похож на пирата из школьного учебника по истории.
Люба не хотела в женихи пирата. Ей манилось в город, а не обратно в деревню. Поэтому кандидатуру Алика всерьёз даже не рассматривала.
На танцах девчата быстро познакомились с новобранцами из артучилища. Будущие военные прекрасно танцевали и к девушкам относились уважительно.
Особенно галантным Любаше показался Вовка Патрохин. Не очень высокий, ладно скроенный, в прекрасно подогнанной по фигуре военной форме, Вовка излучал само обаяние и мужественность. По дороге ему почти всегда удавалось пройти мимо ароматно пахнущей клумбы и принести девушке цветы. Они прикалывали живые бутоньерки к себе на одежду и танцевали, танцевали, танцевали. В казарму Вовке опаздывать было нельзя, поэтому до электрички он её не провожал.
Алик был всегда рядом и провожал Любу, конечно же, он. По дороге парень выговаривал ей, что опять она с ним не вальсировала, что из-за этого ему пришлось весь вечер провести с Манькой из соседнего села. Любаша слушала его вполуха и ждала завтрашнего воскресного вечера.
Перед двором она уворачивалась, смеясь, от его неловкого поцелуя в щёку и стремглав бежала во двор. Знала, что родители не спят, ждут свою взрослую, но такую ещё молоденькую дочку. Назавтра повторялось то же самое: работа от мамы и танцы.
Но в этот раз случилось непредвиденное. Когда закончились танцы, и все собрались гуртом идти по шпалам домой, стало понятно, что куда-то пропала Люська. Ждали целых полчаса. Она появилась вдруг, какая-то слегка помятая и растрёпанная. На вопросы «Где была?», отвечала что-то совсем невнятное, глупое. Как бы там ни было, домой пришли с большим опозданием.
Люба знала, что ей несдобровать. Она попыталась войти в калитку, но та оказалась заперта. Окошко оказалось открытым. Верный Алик подсадил девушку в окно. А там ожидала её мама. С дрыном. Отлупила и сказала, что денег на танцы больше не даст.
И в голову не пришло Любе перечить родительнице, намекнуть, что мол, я сама же их и зарабатываю. Нет. Вместо этого придумали они с Нинкой зарабатывать ещё, дополнительно к основной работе.
Нашли же где! Ассенизаторами по городским частным уличным туалетам. Всё было просто. Крепкий раствор хлорки, веничек, защитная маска на лице, клеёнчатый фартук — и вперёд! А потом отмывались от всех этих запахов дома. А до дома надо было ещё доехать.
Молодым девчонкам стыдно крепкого амбре, исходящего от них, но денег хотелось и на танцы манилось очень.
Через некоторое время к подругам домой приходила Люськина мама, допытывалась, с кем в последнее время они чаще всего видели её дочь, кто её провожал. Люська всё реже ходила на танцы. Она вдруг стала плохо себя чувствовать. Люба переживала за подругу, просила её взяться за здоровье, подлечить желудок.
Потом прошёл гадкий слушок, что Люська беременна.
Как же защищали свою подругу Люба и Нина! Глаза готовы были заплевать наветчикам! Пока сама же Люся, через некоторое время переставшая недомогать, не рассказала им, что сделала аборт от курсанта из артучилища. Однажды он вызвался её проводить и проводил… в кусты.
Почему-то никто не поднял шумиху, — может быть, потому что девушка уже была совершеннолетняя. Но подруги были совершенно ошарашены. Люськин хахаль отучился и уехал к месту постоянного прохождения службы. Он был на полгода старше Вовки Патрохина. Тогда Любаша поняла, что надо держать с парнями ухо востро.
Однажды после танцев Вовка заговорил о том, что скоро будут переводить его в другое место службы. Люба насторожилась. Она боялась услышать от него какой-то непристойной просьбы. Но услышала совсем другое. «Я долго присматривался к тебе, девочка. Ты мне очень полюбилась. Согласна ли ты через некоторое время, когда я обживусь на новом месте, выйти за меня замуж и стать женой военного?», — прозвучало из уст взволнованного парня.
Люба обещала подумать, а у самой на душе появилась тоска. Вовка, конечно, очень хороший, у него прекрасное будущее. Да и подруги все обзавидуются. Но есть у него что-то от Алика. Ситцевый он какой-то. А Любе хотелось шёлка. Или даже парчи.
И «парча» появилась вскоре на горизонте танцевальных просторов в виде невысокого, но очень красивого чернявого паренька в «галифе». Эта мужская одежда была писк и шик тогдашнего послевоенного времени. Вовке Патрохину Люба писала, но вяло как-то, как брату.
Однажды Алик прибежал к ней домой с винтовкой и стал кричать на всё село, что скорее застрелит её, чем позволит, чтобы она вышла замуж за цыгана!
За какого цыгана? Кто замуж?
Оказывается, Алик, наблюдавший за Любой постоянно, подошёл к её партнёру по танцам и спросил о его намерениях. Тот возьми да и ляпни, что, мол, скоро зашлю к ней сватов. На вопрос Алика: «Да кто ты вообще такой?», Гришка ответил: «Я цыган. Живу в своём доме. Работаю на заводе». Хитрый парень угостил всех ребят вином, и таким образом заручился, что никто его лупить не будет за то, что он проводит Любашу до самого дома. Ей же недавно исполнилось 18 лет.
Она похорошела, нашила себе нарядов. Про замужество сначала усмехалась про себя, а потом поняла, что любит Гришку очень, и согласится на его предложение. Мама Любы, узнав о перспективе родства с цыганами, обратилась к своему старшему сыну, работавшему участковым как раз по тому району, где жил Григорий.
Сын ответил матери, что ничего, мол, за этой семьёй противозаконного не значится. Цыгане давно, ещё до войны, стали осёдлые. Живут в коммунальной городской квартире в частном секторе. Кони во дворе, конечно, есть, держат свиней и кур.
Парень работает на вновь открывшемся заводе, отец бывший фронтовик, мать домохозяйка. Изготавливает на продажу щётки для побелки и, таким образом, подрабатывает. Есть ещё незамужняя сестра. Работает на фабрике по изготовлению сумок. Никто не гадает, не ворует.
Любашина мама выслушала всю информацию и спокойно приготовилась к встрече сватов. Они скоро приехали. На нанятой, страшно сказать, машине! С конфетами, жареным гусём и даже шампанским! Сватали шумно, весело, даже танцевали.
Правда, мать жениха была так же не рада происходящему, как и мама невесты. Ей-то хотелось невестку чёрненькую, а не беленькую. Но сына своего она любила больше жизни, поэтому был назначен день свадьбы — 23 февраля.
За день до свадьбы, когда было уже всё наготовлено и напечено, когда белое платье, сшитое самой невестой, висело на плечиках на самом видном месте, когда венчик с фатой заняли самое почётное место на трельяже, вот тогда и заговорила мать.
Мать, которая всё делала молча, которая безмолвствовала всё время после сватовства, суровая, гордая женщина, стала перед дочкой на колени и сказала: «Доченька, давай всё раздадим людям! Давай всё отменим, пока не поздно! Не ходи за цыгана замуж. Не будет тебе там счастья и доли, сердцем чую!» Дочка, никогда не видевшая такого участия и искренности от матери, выдавила из себя: «Поздно, мама! У меня под сердцем бьётся ещё одно. И я его сохраню!»
И состоялась свадьба! Да ещё какая! Приехали на красиво убранных искусственными цветами из крашеного поролона санях, жених с родителями и сестрой. Красные ленты были вплетены в косы лошадей. Ох, и блестели чёрные, как агат, глаза молодого! Бил копытом вороной конь! Ржал жеребец, и отвечали ему ещё четыре, запряжённые в такие же изукрашенные сани. Звенели бубенчики-колокольчики на дуге, красным маком горели цветы и ленты, обвивавшие упряжь.
Всё село высыпало посмотреть, как будет выходить замуж русская девушка за цыганского парня. Много, ай много друзей привёз с собой жених. Все чернявые, красивые, весёлые. Хохотали многочисленные подружки невесты, предвкушая, что и им может перепасть кусочек парчового Любашиного счастья.
Бог знает, как вместились в небольшой дом невесты все гости! Быстро все они, разномастные, нашли общий малоросский язык. Выпили, закусили, поздравили молодых, пожелали счастья, здоровья, благополучия.
Вот только «горько» не кричали. Объявил тамада, белозубый Гришкин дружок, что мол, гости дорогие, не обижайтесь, но по цыганским законам не положено молодым целоваться на глазах у всех.
Гости поняли, приняли, но попросили выполнить чисто русскую традицию свидетеля и свидетельницу. И они сделали это за молодых. С радостью и удовольствием! Она, жутко стесняясь, он, наоборот, бахвалясь и напоказ.
Две невесёлых женщины присутствовали на этом ярком празднике: тёща и свекровь.
Тёща, с детства напуганная цыганами, на инстинктивном уровне боялась своего свата, который поблёскивал на неё чернющими глазами и скалился белозубой улыбкой.
А свекровь, знающая, как на самом деле проходит цыганская свадьба, вообще не могла найти себе места. Только абсолютно счастливое лицо её любимого сына успокаивало её. И подумалось ей, что, может, ещё и ничего, может и удастся ей из русской бесшабашной девушки воспитать себе послушную невестку.
Тост старшего брата Любы, уважаемого с обеих сторон, успокоил всех. «Поздравляю всех с этим торжественным событием! Желаю побыстрее дождаться дочек-сыночков! А мы, старшие, будем помогать молодым строить свою жизнь, любить друг друга и уважать родителей! Я, как старший брат, обещаю присматривать за тем, чтобы с моей сестрой всё было хорошо!» Брат был одет не в гражданское, а в парадной милицейской форме, да ещё и с оружием в кобуре. И сразу всем стало ясно, что Любашу и впрямь есть кому защитить в случае чего.
Выпили, закусили, да и пошли в пляс. Русский, цыганский, с проходочкой, с чечёточкой, с потряхиванием плечами, с горящими глазами и многообещающими улыбками белокурых подруг. Любаша была счастлива. Всё казалось ей понятным, радостным и приятным.
Склонилась к ней сестра жениха, предложила потанцевать. Неловко задела платьем по лицу молодую невесту. Платье было очень красивым, но невероятно жёстким и колющимся. Что это? Любаша, выходя из-за стола, вдруг поняла, что вот она, та самая парча. На вид сверкает, переливается, радует глаз, а дотронешься — так и колется, неприятно жжёт нежную кожу. Ну, что же, зато я хотела её, эту парчу, и буду носить, пока смогу, пока будут силы, пока будет жива любовь!
Вышла замуж Любаша за цыгана. Выходила за красивого, молодого, весёлого Григория, а замужем за всей семьёй его оказалась.
Утром после свадьбы, когда уже в статусе законной супруги поилась её головушка на руке мужа, когда только училась она слушать спокойное, ровное, сонное дыхание его, тут и случилось нечто невероятное. Молодым выделили самую маленькую комнатку в трёхкомнатной коммунальной квартире. Вдруг почуяла Любаша ещё чьё-то дыхание, которое доносилось снизу.
Она приподнялась на локте, красиво вышитая ночная сорочка спустилась с белого плеча. Молодая стыдливо поправила её. И тут увидела круглый стол напротив кровати, а под столом, на матрасике, прикрытая простынкой, спала… сестра жениха! Люба даже вскрикнула от неожиданности. Её испуганное «Ой!» разбудило и новоиспечённого супруга, и его сестрёнку, спящую прямо у ног молодых. «Как же так, Гриша?», — вопрошала юная жена своего супруга. На что он сказал сестре, чтобы та вышла и, поразмыслив, отвесил: «Пока сделаем себе пристройку, перекантуемся так. Начнём строиться как можно скорее! Согласна?»
Не успела Люба и накинуть на себя халат, как в комнату начали заходить все подряд: и родные, и просто гости, оставшиеся на второй день свадьбы. Любе сразу же дали понять, что спокойной жизни в доме её мужа ей не будет. Но девушка очень любила своего избранника и не хотела думать о другом.
Они вышли в большой зал, наполненный гостями. На второй свадебный день среди гостей было уже мало русских лиц. В основном были смуглые, темноволосые люди с необычной гортанной речью и с длинными золотыми серьгами в ушах. Украшений такой величины у своих знакомых Люба никогда не видела.
Мать не приехала, сославшись на нездоровье. Зато папа и брат выпивали и закусывали, словно не замечая смены лиц вокруг.
Девчата, ещё вчера щебетавшие и отплясывавшие вовсю в Любином доме, сегодня уже нахохлились, как воробышки под зорким кошачьим взглядом. Сегодня им вдруг показалось, что и одеты они слишком откровенно, и волосы-то у них коротко стрижены, да и танцуют они не так искусно, как родня жениха.
В тот момент, когда свидетель взял в руки гитару, пробежал пальцами по струнам, любовно погладил её изгиб, напоминающий формами девичий стан; в тот момент, когда вышла Гришкина сестра и сначала медленно, а потом всё быстрее пошла в пляс; тогда-то девочки и почувствовали разницу между собой и теми, кто гораздо смуглее их. А разница была существенная.
И только Люська сумела ответить на невероятно эмоциональный танец. Она тряхнула плечиком, вздёрнула личико, повела бровью и пошла-пошла-пошла. Свидетель даже задохнулся, глядя на неё. Встали и присоединились другие молодые цыганки. А там глядишь, на подмогу, в отчаянный перепляс и другие Любашины подружки вступили. Да ещё как! Мол, знай наших! Не дадим подружку в обиду! Не уступим в танцах никому!
И тут, будто что-то проверяя или подначивая, свидетель объявил: «А сейчас невеста потанцует с женихом!» Невеста встала и негромко сказала: «Потанцуем! Только под другую музыку. У нас есть любимый вальс!»
Тут находчивая Люська завела припасённый заранее патефон, поставила пластинку. И тут все увидели, как слаженно, как красиво двигаются в такт «Вальсу цветов» такие разные жених и невеста. «Тада-да, да-да-да, там-там…» Глядишь, и появились другие танцующие пары, и вся обстановка разрядилась и подчинилась мелодичному течению музыки вальса.
Мама жениха сразу поняла: никакие её надежды на перевоспитание русской невестки в послушную цыганскую не оправдаются. Гришкина жена всем и сразу дала понять, что подчиняться никому и ни в чём она не будет. Всегда и всё будет делать, минуя их традиции, на свой собственный вкус и цвет.
Да и брат её, одетый всё в ту же парадную милицейскую форму с кобурой на боку, настораживал своим серьёзным, совсем даже не праздничным видом. Словом, нашла коса на камень!
Неодобрительно сверкнули глаза свёкра. Затуманенным влюблённым взглядом смотрел на Любу молодой муж. Укоризненно качала головой свекровь. Судьба уже готовила множество испытаний, тревог, радостных событий и горьких разочарований на её долю. А Люба улыбалась и думала, что всё обойдётся, что сумеет она преодолеть все невзгоды и не сильно расцарапает её нежную кожу долгожданное, яркое, блестящее, но такое жёсткое и колючее парчовое счастье!
Если вам нравятся житейские истории, ставьте лайк и заходите на Вишнёвую улицу
Автор: Галина Логвинова
Интервью с автором:
Когда женщинам жилось счастливее: сейчас или в СССР?
Ещё истории:
Как внучка фрейлины корову пасла
Секреты еврейской бабушки, как быть счастливо замужем
Анекдоты на Вишнёвой улице. Жена просит денег.