Бастовали терские казаки, если получали приказы пороть своих русских людей, тем более , стрелять в них.
Милый мой правнучек, цари и дворяне сами это прекрасно понимали и понимают. Они сами презрительно относятся к тем, кто выполняет их волю по усмирению непокорных подданных. Ты запомни то, что я тебе сейчас скажу. Наши терские казаки и кубанцы служат у царей в личной охране. Это гвардейцы царского конвоя. У царя были две таких сотни конвойцев. Одна сотня казаков набиралась из наших терцев, а другая из кубанцев. Никаких других казаков цари не брали в свой конвой. А вот почему, я тебе сейчас расскажу. Мне об этом рассказывал в свое в свое время под большим секретом твой прадед Игнат Петрович. Когда он служил в конвое, то ему часто приходилось стоять на часах в царском дворце, как и всякому царскому конвойцу. И вот однажды стоит он на часах и слышит как разговаривают между собой царские вельможи. Один спрашивает другого:
– А почему это в конвое у императора только терцы и кубанцы
– А это потому, что мы не можем терпеть около себя палачей! А терцев и кубанцев почти невозможно заставить пороть, а. тем более рубить или стрелять бунтовщиков. Вольница еще в них гуляет, а приручить никак не удается. Поэтому Император и уважает свой конвой и без него никуда не выезжает. Хватает нам и донцов. Тех уж приучили хорошо.
Так вот, после Японской войны и революции пятого года из Терской области царское правительство выселило в Сибирь тысячи казаков с семьями за то, что они отказались быть палачами при подавлении бунтов и забастовок после Японской войны. А сколько революционеров из города Кисловодска скрывалось у нас в станице в это время, кто знает? И у нас прятались городские социалисты, так твой отец работал тогда слесарем при котельных и нарзанных ваннах и знал многое, и не дал никого в обиду и не выдал. Да и атаман нашей станицы знал про это, что скрываются в станице революционеры, и знал у кого, но делал вид, что ему ничего не известно.
Говорят, что царь потому установил в терской сотне своего конвоя красные черкески, что терцы самые свободолюбивые из казаков. Они до самого последнего времени были в отдалении от царской власти, на передовых позициях против горцев, и так как они первые принимали на себя набеги горцев и сдерживали их, то царское правительство до поры, до времени многое им прощало и смотрело на нашу вольницу сквозь пальцы, выжидало, пока не приберет к рукам Кавказ.
Еще рассажу я тебе, как один наш казак, наш однофамилец, Казменко, что жил в Кимберлеевке (так назывался один из районов нашей станицы, расположенный на окраине, рядом с курганом, на котором гуляют казаки, провожая служивых в полки), отличился при царском дворе во время убийства царя Александра II.
Когда взорвалась бомба, брошенная под царскую карету, и царь, обливаясь кровью, упал, наш станичник Казменко соскочил с коня и первый подхватил и так донес его во дворец к царице. За это царица наградила его и дала отпуск в станицу. Приехал Казменко в станицу с большими деньгами подарками от царицы и так загулял, что через месяц свезли его в белой горячке в военный околоток в крепость, и там он отдал свою душу Богу.
Жена, конечно в слезы, и давай ныть на всю станицу. Тот Казменко все пропил и ничего ей не оставил, а у нее трое детей – две девочки и казачонок, озорной парнишка. Атаман станицы отписал в Петербург, в конвой, что Казменко помер, и чтобы его не ждали, что все царские подарки казак пропил и семья осталась в нужде. Доложили об этом царице, и приказала царица всю семью Казменко привезти в Петербург. Привезли их и представили царице. Посмотрела царица на них и говорит:
– Хоть и расторопный и храбрый был у тебя муж, а глупый. Зачем же он так пил, что даже умер и вам ничего не оставил? Плохой муж! Ну, я, – говорит, – это поправлю. Я оставлю твоих детей в Петербурге и отдам их учиться в хорошие руки. Девочки будут учиться в институте благородных девиц, в Смольном, а казачонка я прикажу отдать в пажеский корпус. После окончания учения я прикажу им присвоить дворянское звание, и будут они служить при дворе. Девочек я выдам замуж за хороших людей, а мальчик сам найдет себе жену. Я прикажу следить за их воспитанием и назначу им пенсион, чтобы им на все хватало. А тебя я хочу наградить особо. Чего ты просишь, говори.
А баба, рассказывают, тут же на глазах царицы завыла как резанная, упала царице в ноги и давай просить царицу не отнимать у нее детей, отпустить ее обратно в станицу. Да так она выла и причитала что царице стало противно, и говорит царица:
– Ну, так чего же тебе надо? Говори, дура, я сделаю все, что ты попросишь.
Атаман нашей станицы там был при этом представлении у царицы и рассказывает, что наша дура перестала выть, встала с колен и попросила у царицы дать ей пару быков, так как у нее быков нет, а пахать и возить ей надо, как и всякой казачке, у кого нет мужа.
– Увезите ее с ее детьми обратно. Дайте ей 500 рублей денег и три пары быков. Постройте ей в станице новую хату и чтобы я ее, дуру, больше не видела.
Так и приехала она обратно в станицу. Все, конечно, было сделано, как велела царица. И хату ей построили, и быков дали, и 500 рублей денег выдали, да и еще много подарков она привезла из Петербурга. Только не пошло все это в прок. Вдовой она не осталась. Вышла замуж снова , а новый муж оказался не лучше прежнего. Деньги ее он пропил, быков тоже продал и деньги прогулял, а ее вскоре насмерть забил, приговаривая, что она, дура, привела ему на прокорм трех детей, а сама ничего делать не умеет.
– Не могла понимать царское благодеяние. Ведь твои дети были бы теперь дворяне, а выросли бы они, и мы бы около них не знали ни нужды, ни забот, ни горя. А ты, корова, быков себе потребовала. Да ты бы со своими и не знала бы, как быкам хвосты крутить, позабыла бы. Убивать таких дур, и то мало.
Так и пропала баба, рассказывала дальше моя прабабушка. Уж мы ее и жалели, и советовали ей просить атамана, чтобы он отписал в Петербург царице о ее горе и просил переложить гнев на милость. Но, видимо, как и нашим первым поселенцам не повезло с поселением станицы, так и ей не повезло с улыбнувшимся счастьем.
Через 30-40 лет всем в станице стало ясно, что прогадали казаки, не послушавшись совета наместника на Кавказе. Казаки видели, как у них на глазах отставные солдаты, осевшие вокруг крепости, всего в трех верстах от станицы, богатеют. Продавая часть земли, солдаты отстраивались так, что любо-дорого посмотреть. Дома каменные двухэтажные, по десятку комнат в доме. Летом солдаты сдавали свои дома курортникам за большие деньги, а зимой дома пустовали. И жили те солдаты припеваючи, быкам хвосты не крутили, огородов не заводили и баб своих на тех огородах не мучили. А мы должны были жить только на те деньги, которые своим горбом зарабатывали на продаже овощей и ягод курортникам. Да и коровы нас мучили. Мы поили весь курортный городок молоком и кормили маслом. А это, внучек, ох каких трудов нам стоило. Казаки нам ничуть не помогали, а на деньги, заработанные нами, гуляли. А загулявши, кляли того графа, наместника царского, что не поселил их силой на том самом нарзанном золотом дне. Ну, а мы, казачки, мучились, а над своими мужьями потешались так, что иногда они нас и за это били.
Так и та самая казачка, которая отказалась от царской милости, спохватилась поздно. Когда атаман отписал в Петербург нашим конвойцам, чтобы они там похлопотали за эту глупую бабу, то царицы уже не было в живых, а дети ее про то ничего не знали, да и знать не хотели. Однако и в этот раз прислали ей через атамана 100 рублей, которые она вместе со вторым мужем и прогуляла. К тому времени она уже привыкла к вину и заливала свое горе, выпивая вместе с ним. За детьми она не следила, и выросли они такими же неграмотными, как и их отец с матерью. Девки повыходили замуж и стали самыми обыкновенными бабами, а хлопчик, как подрос, так стал задаваться своим отцом. Его казаки стыдили и говорили ему, что не принято хвастаться предками, если сам ничего не сделал путного, если сам не умеешь как следует коня заседлать.
– Твой отец был джигит. Он в конвой попал одним из первых, вот и поддержи славу своего батьки, добейся, чтобы и тебя в конвой взяли служить. А там только будь на глазах у начальства и будешь добрым казаком, если не дурак.
Но он, видимо, был дурак. Атаман похлопотал за него, когда пришла его очередь призываться. Взяли его в конвой в память о его отце. А в Петербурге он в первый же месяц и показал себя так, что его с позором, по этапу, направили в наш Первый Волгский полк рядовым казаком.
Волгский полк наших казаков назывался так потому, что наши предки пришли в ставропольские степи с Волги, когда там разбили Емельяна Пугачева, а казаки его разбежались. В память того, что гуляли казаки по всей Волге и назвали они свой полк Волгским. А когда переселились в Теркскую область, не захотели менять название своего полка. Так оно и осталось. Всего полков Волгских в Теркском казачьем Войске было три – Первый Волгский, который формировался из казаков в возрасте от21 года и до 25 лет (этот возраст проходил действительную службу) и всегда стоял где-либо на границе России. До Турецкой войны 1877 года наш первый полк всегда стоял тут же на границе с Кабардой, Карачаем и другими соседними горскими землями. А после Турецкой войны наши казаки почти всегда стояли на границе с Австрией и Венгрией.
Вот и пригнали его туда и сдали в сотню, а там его засмеяли за его дурость, которую он показал в конвое, да так засмеяли, как умеют только казаки, и погиб парень ни за грош. Обозлился, да кого-то и пырнул в живот кинжалом, а парень-то тот и Богу душу отдал. И пошел он под суд, и приговорили его в Сибирь на каторгу. Там и помер.
А дурость его в конвое была такая. Каждого казака учат, что его конь не должен ничего бояться и скакать прямо напролом. Это надо в бою, чтобы кони казаков не сворачивали во время лавы. Казаки в атаку ходили всегда лавой, развернувшись по фронту. И вот, чтобы не рвать лаву, все кони должны были идти, не взирая ни на какие преграды. А для этого надо коней приучать, чтобы они ничего не боялись. Ну, тот молодой Казменко однажды ехал с группой казаков по какой-то Литейной улице, а его конь испугался одной барыни, которая шла в огромной шляпе. Конь шарахнулся в сторону и смял ряды казаков в строю. Тогда молодой Казменко хлестнул своего коня плетью и, вырвавшись из строя, стал наезжать прямо на барыню, которая шла по тротуару. Барыня перепугалась, а вместе с ней перепугался и державший ее под руку молодой человек. Барыня падает в обморок, а казак нахлестывает коня и едет прямо на нее. Тут уж переполошились все, кто был рядом. Засвистели полицейские, схватили коня подузцы, казака стащили с коня и передали офицеру, который вел казачий отряд куда-то на караул. Офицер отправил его обратно в сотню под арест. Доложили начальнику конвоя, и тот стал допрашивать Казменко, зачем он это сделал.
– Так что, Ваше благородие, по уставу.
– Как по уставу?
– А так, что конь спужался барыневой шляпы, а конь не должен бояться ничего, и потому я его приучал не бояться барыни.
– Ну, и болван же ты, братец, ну, и болван. Но наказать-то тебя по уставу я тоже не могу. Но вот служить тебе в конвое уже не придется. Таких болванов в конвое держать нельза.
(продолжение следует)