Разбирая старые фотографии, нашла одну довольно милую, и вспомнилась ситуация, объединившая все троих, изображенных на ней
В простом черном платье тут моя незабываемая тетя Лиза.
#рассказ
#детство #семейные отношения
#юмор
#старые фотографии
Не будучи педагогом или психологом, эта моя самая любимая тётя однажды походя, не прибегая к инструментальным методам анализа, выявила корень добра и зла, питающий все характерные черты моей личности и объясняющий некоторые странности моего поведения, обнаружившиеся в более позднем и прогрессирующие в совсем позднем возрасте. Выявила корень, да не вырвала.
Прошли годы, а все осталось по прежнему. Я такая, какой в целом сформировалась примерно к трем годам или чуть позже, к трем с половиной. Я не принимаю на свой счет критику, то есть вообще никак, «что в лоб, что по лбу», или «как горох об стену». Меня можно испугать, убедить — нет. Воспитательного эффекта в отношении меня следует добиваться более сложными изысканными способами. Ну или оставить как есть, и так ведь хорошо. По крайней мере мне хорошо и так.
Случилось тети Лизино прозрение хмурым осенним вечером. Пришла она с работы и обнаружила дома вопиющий непорядок. Непорядок создали мы с кузиной, девочкой совершенно уже взрослой, лет девяти. Разница в шесть лет позволяла мне считать ее взрослой. Настоящим взрослым следовало бы делать скидку на её возраст и моё провоцирующее поведение. Малые дети влияют на старших детей не меньше, а то и больше, нежели старшие на младших. В тот раз мы с кузиной распотрошили тети Лизины запасы косметики. Не могу судить, велика ли была потрава, а крик по этому поводу тетя Лиза устроила выдающийся. Она обзывалась, топала, швыряла кое-какие вещи, разразилась долгой тирадой об умственных способностях кого-то, сетовала на судьбу и вопрошала «доколе?!» Плач по косметике продолжался и продолжался. Уж за окном стемнело.
Надька — кузина моя, тети Лизина дочка — сидела на стуле тихонько вполне довольная тем, что ее не бьют, а не бьют ее из деликатности. Неудобно перед гостьей. Без гостьи, без меня то есть, ее бы маманя отлупила полотенцем или веником, ну так ведь и не полезла бы кузина в тот ящик комода без меня. Как бы сильно ни хотелось, а воздержалась бы. Всю жизнь воздерживалась до этого дня. Надька позволила себе шалость только в расчете разделить ответственность надвое. Расчет оправдался — разделила. Не бьют. Сидит с нарисованными бровями, надушенная ароматом фабрики «Новая заря», с одинокой бигудевиной на челке и слушает причитания. Запал у тети Лизы не иссякал. Уж лучше бы она бы затрещину отвесила негоднице, лучше две затрещины, обеим, а нельзя.
Превратности судьбы, приведшие мою тётю в данный пункт жизненной неудачи — порчи пудры, помады и туши для ресниц - требовали осмысления и, не исключено, в дальнейшем даже оплакивания в подушку. Минуте на двадцатой непрерывных стенаний я, занятая уже совсем другими делами, чем-то вроде складывания пирамидки, оторвалась от игры и зайдя сбоку, подергала тетю за подол. Она, стоя руки-в-боки, глянула на меня сверху вниз, готовая выдохнуть: «Ну, чего еще? Не будешь больше?»
Как снизу вверх полетел обескураживающий вопрос:
- Кого ты ругаешь?
В нем не было сарказма или осуждения или пафосной риторики, уместной для переклички поколений. Ребенок на самом деле хотел знать, кого тут ругают. Никаких объектов, подлежащих обруганию я не наблюдала, изрыгаемый тетей текст на свой счет не принимала.
- Кого?
Тетю Лизу будто выключили. Поток эмоций, облеченный в слова, уперся в стену детского наива и, развернувшись, накрыл ее с головой. Будто ведром воды холодной окатили. Тетя Лиза сглотнула, пожевала губы, икнула и зашлась в хохоте, осознав тщетность своих усилий по вразумлению негодяек, перемазанных тушью для ресниц и помадой. Кое-как речам ее внимала перепуганная Надька, а я, оказывается, вовсе не принимала на свой счет. Я не знала, что меня можно ругать, не имела такого жизненного опыта. Я всегда все делала либо правильно, либо забавно и ощущали себя источником радости для окружающих.
Маму, явившуюся позже, тетя Лиза поставила в известность о случившемся и они вместе посмеялись над моей неадекватностью, договорившись о кое-какой компенсации понесенного ущерба. Помню, тетя Лиза у мамы спрашивала, горько вздыхая:
- Вы что ли никогда её не наказываете? Как она жить-то будет?
А жила-то я у деда с бабой. Кто бы меня там наказывал? Мама немножко расстроилась — вопрос задел ее за живое. Но куда больше забавляла зряшная трата Лизаветиной ругани. Мама рассказала папе о том, как я осадила родную тетку, а папа поговорил с дедушкой, бабушкой о необходимости хоть как-то строжить доверенного им ребенка. Те восприняли описанную ситуацию как анекдот. Лизавета в ближнем кругу считалась очень уж ругливой невоздержанной особой. При каждом удобном случае близкие стали ее спрашивать: «Кого ты ругаешь?» Каждый раз конфликт удавалось погасить или хотя бы снизить накал страсти. Мама же моя еще лет двадцать по разным поводам восклицала: «Господи, как ты жить-то будешь?» Обращение к господу следовало воспринимать как устоявшийся речевой оборот, и тем не менее, Господь реагировал. Вняв маминым призывам, он меня, негодящую, взял под крыло. Там, у него я и прожила большую часть отпущенных мне лет, совсем как у Христа за пазухой, не предполагая, что меня стоит за что-либо наказывать, порицать или отзываться о моих поступках неодобрительно. Тетя Лиза меня, с тех пор только хвалила да нахваливала. Ругать-то ей было кого.
фото из личного архива, ссылки в тексте на другие рассказы о семейных отношениях