Образы Васнецова, Северцова, Павлова у Нестерова непререкаемы: такими, какими видим мы их на портрете, они были в жизни и иными быть не могли; с этим чувством непререкаемости, несомненности отходит зритель от этих нестеровских портретов, навсегда унося с собой живые образы. А «Держинская»? Быть может, да, такая, как на портрете; а может быть, и нет, не такая – иная. Портрет дает зрителю право гадать о том, какой же была певица-артистка Держинская на самом деле. Это гаданье – самая возможность его – есть уже неудача портретиста, хотя это вовсе не означает неудачи живописца.
Нестеров это чутко понял и навсегда отвернулся от портрета.
Он избегал разговоров о нем. Нового портрета ему не суждено было написать.
Но к портрету Ксении Георгиевны Держинской Нестеров вернулся еще раз – не к самой артистке, а к созданному ею образу: он написал «в двух вариантах» Держинскую в роли Ярославны из оперы «Князь Игорь» – в одном из самых поэтических образов, созданных талантливой артисткой. В акварели сквозь женственную верность и прекрасную мужественность древнерусской княгини, рвущейся сердцем к своему князю, сражающемуся в половецкой степи за Русь, проступают и черты самой артистки, которую Михаил Васильевич душевно уважал как человека и сердечно ценил как чуткого художника, сросшегося сердцем с высшими вдохновениями Глинки, Бородина и Чайковского.
Мы прошли по длинной галерее портретов, написанных в течение многих лет, и не нашли пи одного портрета, который Нестеров написал бы по заказу. У каждого портрета, как мы видели, есть не только творческая, но и сердечная история, у каждого есть свое большое или малое место во внутренней автобиографии художника.
Но был случай, – кажется, единственный, – когда Нестеров не «отклонил» писанье портрета с лица, ему тогда лично незнакомого.
Это был портрет академика Отто Юльевича Шмидта.
21 мая 1937 года на Северном полюсе высадилась советская экспедиция, руководимая О.Ю. Шмидтом.
Нестеров с большим подъемом отнесся к этому событию, столь неожиданному для всего мира.
Оно было в его духе: в смелом замысле, в еще более смелом и мужественном успехе этой неслыханной воздушной высадки на Северном полюсе Нестеров видел торжество того неудержимого, все преодолевающего волевого порыва, который свойствен русскому народу в его сложной и трудной истории.
Нестерова восхищало спокойное мужество, с которым была произведена эта советская высадка на недоступный полюс. «Вчера встречали полярников», – пишет он дочери В.М. Титовой 27 июля, и близкие Нестерова помнят, как интересовался он подробностями этой народной встречи с героями неслыханного полярного полета.
Когда немного спустя один из устроителей Выставки индустриализации предложил Нестерову написать портрет О.Ю. Шмидта, он не отказался, как все ожидали, от него, а сказал, что «подумает».
В августе 1937 года Михаил Васильевич уехал в Колтуши гостить к осиротевшей семье Павлова и там «думал» над портретом Шмидта. В альбоме художника сохранился маленький набросок портрета, сделанный пером и карандашом и помеченный: «10 августа 1937. Колтуши». Шмидт изображен здесь в профиль, ниже пояса, в меховой одежде летчика-полярника, с правой рукой, поднятой вверх, как бы указуя путь к полюсу. Замысел портрета был эффектен, но Нестеров отказался от него – быть может, именно из-за его эффектности: в портрете он широко применял творческий домысел, но не терпел вымысла. Он не видал Шмидта в этой летной полярной одежде, с головой, прикрытой меховым капюшоном, он не видел его в летных условиях – и не хотел поэтому «сочинять» то, чего не видал.
Шмидта он решил писать в прямом смысле слова с натуры – в московских условиях его повседневного труда по должности главного начальника Северного морского пути.
21 сентября 1937 года Нестеров писал дочери:
«Что тебе написать о себе? Я работаю, мне предложено написать портрет с О.Ю. Шмидта (полярного героя), и я пишу его уже 8 сеансов. Сам Шмидт интересный, красивый, привлекательный человек, пишу его с удовольствием. Портрет большой (размер тот, что Держинской, только в длину). Позирует охотно».
23 сентября 1937 года Михаил Васильевич писал мне:
«Половина дела сделана, но сейчас предстоит наиболее трудное – окончить портрет. Сделать настоящего Шмидта, а это не так уж легко, хотя портрет ему и нравится, а нужно, чтобы он нравился и мне, – это трудней.
Портрет, по моему обыкновению, не заказной, а будет мой, а там что бог даст…
Вот видите, я какой, а вы все меня не хвалите…»
Сообщая мне тут же о намерении написать портрет с К.С. Станиславского, Михаил Васильевич признавался:
«Эти оба портрета меня интересуют – хватит ли «силенки» – посмотрим, увидим».