Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Прежде, чем мы продолжим листать мемуары Ф.Ф.Вигеля, по сложившейся традиции цикла приведу ещё одно любопытное мнение о нём - русского литератора и историка Николая Васильевича Берга.
"...Мелькал иногда массивный старик, помнивший бог знает какие времена, Филипп Филиппович Вигель, почему-то нелюбимый москвичами. Наконец, его почти выгнали из Москвы... Вигель любил смертельно читать свои записки — навязался с ними к Ростопчиной. Записки эти были, может быть, любопытнее всего, что читалось когда-либо у Ростопчиной и ею, и ее гостями, но неприятная личность автора и отчасти старые приемы чтения сообщали прекрасному материалу какую-то бесцветность, отсутствие интереса. Никто не хотел скучать,— а скучали... Великое дело — личность автора и его реноме. Нелюбимые, непопулярные не должны читать публично..."
Боже, можно только вообразить (и посочувствовать несчастным гостям салона Ростопчиной!) - до какой степени замучал вынужденных слушателей Филипп Филиппович своими объёмными мемуариями, особенно - теми их частями, что были касаемы описаний семейных дел автора и подробнейших политических раскладов давно ушедших времён, которые я благоразумно опускаю. Вспоминается чеховская Вера Иосифовна Туркина, терзавшая гостей своих нескончаемыми "большинскими" романами...
А мы же, послушные перу Вигеля и моим (полагаю, извинительным) монтажом его сочинения, последуем далее!
Не мог пройти мимо небольшого абзаца, в котором Ф.Ф. прямо-таки не удержался от нескромного панегирика себе, любимому:
...Я представил ему (М.С.Воронцову) свою Записку о Бессарабии. Прочитав ее, дня через два сказал он мне: «знаете ли вы, что вы с глаз моих как будто сняли повязку; так явственно изображены положение края и характеры людей». Можно представить себе что я почувствовал, услышав такие слова из уст человека, которого мнение так высоко я ценил...
Ну, разумеется, кто же ещё сумел бы раскрыть глаза наместнику на истинное положение вещей в Бессарабии лучше совсем недавно прибывшего туда Филиппа Филипповича? Чем там только генерал Инзов занимался? С Пушкиным нянчился?.. Кстати, вот и он!
Прибытие к нему под надзор вольнодумца Пушкина было как бы предвестием наступивших для него бурных дней... Нередко, разговаривая со мною, вздыхал он о Пушкине, любезном чаде своем. Судьба свела сих людей, между коими великая разница в летах была малейшим препятствием к искренней взаимной любви. Сношения их однако сделались сколько странными, столько и трогательными и забавными. С первой минуты прибывшего совсем без денег молодого человека Инзов поместил у себя жительством, поил, кормил его, оказывал ласки, и так осталось до самой минуты последней их разлуки. Никто так глубоко не умел чувствовать оказываемые ему одолжения, как Пушкин, хотя между прочими пороками, коим не был он причастен, накидывал он на себя и неблагодарность. Его веселый, острый ум оживил, осветил пустынное уединение старца. С попечителем своим, более чем с начальником, сделался он смел и шутлив, никогда не дерзок; а тот готовь был всё ему простить. Была сорока, забавница целомудренного Инзова; Пушкин нашел средство выучить ее многим неблагопристойным словам, и несчастная тотчас осуждена была на заточение; но и тут старик не умел серьезно рассердиться. Иногда же, когда дитя его распроказничается, то более для предупреждения неприятных последствий, чем для наказания, сажал он его под арест, т. е. несколько дней не выпускал его из комнаты. Надобно было послушать, с каким нежным участием и Пушкин отзывался о нём...
Неожиданно трогательно и - сколь возможно судить по иным свидетельствам - правдиво и объективно. Не исключаю, правда, вероятности написания столь тёплых слов в адрес Инзова и по следующим причинам:
...Тогда в Кишиневе было поветрие любить меня; надобно полагать, что и он подвергнулся сему не весьма пагубному влиянию: иначе как объяснить внезапную его ко мне приязнь? Я не искал его знакомства, не бывал у него, встречаясь, только что почтительно кланялся, а он осыпал меня нежнейшими ласками... Он увидел во мне чудное орудие, насланное судьбою в Бессарабию...
Из приведённой в самом начале сегодняшней главы цитаты из Н.В.Берга позволю самым серьёзнейшим образом усомниться насчёт "поветрия любить Вигеля"... И вообще - надо сказать, в этой части любезнейший Филипп Филиппович несколько, кажется, переусердствовал по части дифирамбов собственной персоне... "Чудное орудие"... Гм! Давайте уж лучше немного привычного нам "йаду"... Тем более, и семейство Раевских весьма кстати под руку подвернулось!
...Вообще все члены этого семейства замечательны были каким-то неприязненным чувством ко всему человечеству, Александр же Раевской особенно между ими отличался оным. В нём не было честолюбия, но из смешения чрезмерного самолюбия, лени, хитрости и зависти составлен был его характер... Наружность его сохраняла еще некоторую приятность, хотя телесные и душевные недуги уже иссушили его и наморщили его чело. В уме его была твердость, но без всякого благородства; голос имел он самый нежный. Не таким ли сладкогласием в Эдеме одарен был змий, когда соблазнял праматерь нашу?.. При уме у иных людей как мало бывает рассудка! У Раевского был он помрачен завистью, постыднейшею из страстей..."
... Он (Александр Раевский) стихов его никогда не читал, не упоминал ему даже об них: поэзия была ему дело вовсе чуждое, равномерно и нежные чувства, в которых видел он одно смешное сумасбродство. Однако же он умел воспалять их в других; и вздохи, сладкие мучения, восторженность Пушкина, коих один он был свидетелем, служили ему беспрестанной забавой. Вкравшись в его дружбу, он заставил его видеть в себе поверенного и усерднейшего помощника, одним словом, самым искусным образом дурачил его… Еще зимой, чутьем слышал я опасность для Пушкина, не позволял себе давать ему советов, но раз шутя сказал ему, что по Африканскому происхождению его всё мне хочется сравнить его с Отелло, а Раевского с неверным другом Яго. Он только что засмеялся..."
Да-с, Александр Сергеевич, Вас честно предупреждали - не водитесь с Раевским, он плохому научит, вот и Филипп Филипович не даст соврать... И вот что вышло!
"...Через несколько дней по приезде моем в Одессу, встревоженный Пушкин вбежал ко мне сказать, что ему готовится величайшее неудовольствие. В это время несколько самых низших чиновников из канцелярии генерал-губернаторской, равно как и из присутственных мест, отряжено было для возможного еще истребления ползающей по степи саранчи; в число их попал и Пушкин. Ничего не могло быть для него унизительнее…. Он побледнел, губы его задрожали, и он сказал мне: «любезный Ф.Ф., если вы хотите, чтобы мы остались в прежних приязненных отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце, — а через полминуты прибавил, — также и о достойном друге его Раевском»
В прошлой, кажется, главе я уже выразил осторожное сомнение в столь яростной реакции Пушкина на командировку "по служебной надобности"... Гений, поэт... всё понятно. Но - служба есть служба, жалование, как понимаю, шло исправно! Может быть, его потрясло предательство недавнего приятеля - ведь
"...По совету сего любезного друга, Пушкин отправился и, возвратясь дней через десять, подал донесение об исполнении порученного. Но в тоже время, под диктовкой того же друга, написал к Воронцову французское письмо, в котором между прочим говорил, что дотоле видел он в себе ссыльного, что скудное содержание им получаемое почитал он более пайком арестанта; что во время пребывания его в Новороссийском крае он ничего не сделал столь предосудительного, за что бы мог быть осужден на каторжную работу ..., но что впрочем после сделанного из него употребления он, кажется, может вступить в права обыкновенных чиновников и, пользуясь ими, просит об увольнении от службы"
Рискну предположить, что Пушкина возмутило не только распоряжение Воронцова, сделанное им по иезуитскому наущению Раевского, но и вынужденное расставание с тогдашним предметом своей страсти - супругой графа, и, наконец, то, как он выглядел в её глазах - всего лишь третьестепенным чиновником, которого всесильный муж её мог вот так, запросто услать на усмирение какой-то саранчи...
Мы же на сегодня заканчиваем - тем более, что пути Пушкина и Вигеля далее расходятся, первому - путь в родовое Михайловское, второй остаётся при Воронцове, близится роковое 14 декабря и... собственно, заключительная глава наших "вигелевских чтений". Впрочем, не знаю, как вы, уважаемые читатели, а я отчего-то ни капельки не устал от Филиппа Филипповича. Даже, признаться, по завершении этого цикла немного поскучаю...
С признательностью за прочтение, не вздумайте болеть и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
************* PRELUDE
************* ГЛАВА I
************* ГЛАВА II
************* ГЛАВА III
************* ГЛАВА IV
************* ГЛАВА V
"Русскiй ГеродотЪ" - гид по историческим циклам канала "Русскiй РезонёрЪ"