И душенька-лапушка говорит таковы слова: Сикихики хазадеро. Омр, бром, мэу, цицилици ци! Цуги буги хорм! Барг! Брезг! дзо! Аракаро дзуго дзи! бздрак! Что в переводе на язык Ожегова и Ушакова означает: „А ну, быстро в Бомбей, лысый-дырявый. Я кому сказала в Бомбей. Ещё огрызается. Поговори мне”.
И тому подобные мысли-черновики. Рой мыслей-черновиков, пурга мыслей-черновиков. Но любая муть со временем разделяется на прозрачную влагу и отстой, даже муть в голове. Муть в голове писателя может отстояться строкой бессмертной чистоты. Если это настоящий писатель, конечно. Настоящий Хлебников или нет — лично мне наплевать. Это дело Фомы, судить-рядить. Но муть о ковре-самолёте отстоялась вот чем: Верю сказкам наперёд: / Прежде сказки — станут былью.
Фома тоже верит сказкам. Соколик наш. Я походкой длинной сокола / Прохожу, сутул и лих. Стало быть, Фома подражает походке Хлебникова? Ничего подобного. Фома сызмалу не верит сказкам огульно и чохом. Ни наперёд, ни вспять, ни вбок, ни по Лобачевского кривым не верит. Никаких сказок оптом. Лишь те достойны счастья и свободы, что каждый день идут за них на бой.
Ну и что идут на бой. Пришла биться, а вокруг ни души. И стоит с мордой, упёршейся вниз. На взгляд Фомы, весь Чехов и даже весь Лев Толстой — это сказки с мордой, упёршейся вниз. Небо Аустерлица? И что на нём, на этом небе? Небольшая облачность.
