В нее влюблялись даже по фотографиям, ее боготворили и воспевали. Она была одной из наиболее заметных фигур Серебряного века, и не только потому, что ей посвящали стихи поэты. Тамара Карсавина стала олицетворением этого времени и в России, и за рубежом, где успех труппы Сергея Дягилева поднял искусство балета на новую высоту и открыл моду на все русское.
Текст: Арина Абросимова, фото предоставлено М. Золотаревым
В 1920-х эмигрантская газета в Берлине опубликовала небольшую статью Ю. Офросимова «Карсавина в «Винтергартене» о выступлении бывшей примы-балерины Мариинки в программе кабаре, составленной из номеров фокусников, акробатов и танцовщиц варьете: «Что нам особенно дорого в творчестве Карсавиной? – должно быть, то, что в создаваемых ею образах ярко сквозит и ласкает этот облик настоящей русской женщины. <...> Аромат Карсавиной – аромат России, пускай ныне утерянной, но разве может угаснуть навеки дух? Творчество Карсавиной в нашу эпоху – это «свет и во тьме светит». <…> И не от нашего гудящего века этот образ, заставляющий забыть окружающее».
НАСЛЕДНИЦА ПАЛЕОЛОГОВ
Тамара Карсавина родилась в Петербурге 25 февраля (9 марта) 1885 года. Ее отец, Платон Карсавин, окончивший в 1875 году Петербургское театральное училище, занял положение первого танцовщика и исполнителя мимических ролей Мариинского театра. Женился он на Анне Иосифовне Хомяковой – внучатой племяннице известного философа-славянофила Алексея Хомякова. Мать ее, Мария Семеновна, урожденная Палеолог, приезжала к Карсавиным на Рождество, рассказывала внукам Леве и Тате о балах-маскарадах в Благородном собрании, где за ней ухаживал император Николай Павлович. Муж Марии Семеновны умер рано, промотав состояние и оставив без гроша молодую вдову с тремя детьми. Марии Семеновне пришлось определить сына в Морской корпус, а дочерей – в сиротский Институт благородных девиц.
Анна Иосифовна воспитывала своих детей дома, с нянями, но без гувернанток. «Мама часто говорила, что испытывает к детям «разумную» любовь. Я помню ее порой суровой, но шутливой или нежной – никогда, она умела подавлять мои порывы, и это делало меня вдвойне застенчивой, а порой толкало на детский бунт против нее. Однако со временем я поняла, что ради нас она готова пойти на любую жертву, и в глубине души восхищалась и гордилась ею», – писала Тамара Карсавина в своих мемуарах «Театральная улица». Семья долгие годы жила в квартире дома №170 на набережной Екатерининского канала – напротив каланчи пожарной станции.
Платон Карсавин, ученик и любимец всесильного Мариуса Петипа, частенько высмеивал мэтра как танцора: «дрожащие колени, блуждающий взгляд, зубовный скрежет и топот ног». Его детей такое представление веселило, а жена увещевала: «Лучше бы ты, Платон, держал язык за зубами; твои добрые друзья и веселые собутыльники с радостью донесут о твоих насмешках». И действительно, Платона Константиновича отправили на пенсию в самом расцвете сил, устроив в 1891 году прощальный бенефис. Тогда Тата впервые увидела его на сцене: «Отец показался мне совершенно непохожим на себя, я не узнала его и постоянно теряла из виду, <...> После вариации отцу устроили овацию, мы тоже хлопали. <…> Доход от бенефиса был значительным – кроме серебряных подношений от публики, отец получил изумрудное кольцо-печатку и украшенные бронзовым орнаментом часы от царя, а также тысячу рублей из «собственной шкатулки его императорского величества». Кольцо вскоре исчезло, оставив после себя на память о своем кратком пребывании квитанцию из ломбарда вдобавок к большой кипе подобных напоминаний. Но часы оставались с нами много лет». На пенсию и жалованье преподавателя училища отец не мог полноценно обеспечивать семью, а между тем детям пришло время получать образование. Карсавины переехали в более дешевую квартиру в том же доме.
Тата с детства отличалась любознательностью и богатым воображением, что позволяло ей жить своей внутренней жизнью, часто непонятной ее матери. Та удивлялась, что дочь рано перестала играть в куклы. Самым близким человеком для Таты был старший брат, Лева – будущий известный историк и философ. Когда 7-летнего Леву мама стала учить читать, сидевшая рядом 5-летняя Тата все легко усваивала. Первая книга, которую девочка, картавя, попросила у родителей самостоятельно почитать, – криминальный роман «Жертва страсти». Отец хохотал до слез, а мама онемела от изумления… Дети полюбили чтение, копили копеечки, которые им иногда давал отец, чтобы покупать тоненькие дешевые издания классиков. «Настолько божественно проста поэзия Пушкина и так кристально прозрачна его проза, что даже мне, шестилетнему ребенку, она была понятна. И хотя я еще не была способна в полной мере оценить красоту его произведений, но ощущала ее инстинктивно, и с тех самых пор их магическая власть надо мной никогда не ослабевала. Я знала поэмы Пушкина наизусть и любила их декламировать. <…> Кто-то подарил нам подборку журналов «Вокруг света» за несколько лет. Там печатались приключенческие рассказы, переводы произведений Жюля Верна, Фенимора Купера и других авторов подобного жанра. Я также прочитала целиком «Серапионовых братьев» Гофмана. Смысл его произведений был мне не вполне ясен, но меня чрезвычайно привлекало соединение фантастики с повседневной реальностью. Это придало моей жизни совсем иную окраску. Все перестало быть будничным, только казалось таковым; отныне я жила в мире, полном тайн, и постоянно ожидала чуда. Будучи довольно скрытной и сдержанной по природе, я никогда не выставляла напоказ своих эмоций и тайных желаний».
Мемуары «Театральная улица» Карсавина начала писать в 1928 году в эмиграции, уже после ухода из жизни обоих родителей – мать умерла в 1918 году, отец – в 1922-м. Книга вышла в свет в 1930 году в Англии, предисловие написал автор знаменитого «Питера Пэна» Джеймс Барри. У нас в стране перевод был опубликован лишь в 1971-м, с купюрами о революции и мытарствах отъезда из России…
ИСТЯЗАЮЩИЙ СЕБЯ ФАКИР
Идея отдать дочку в балет пришла матери – казенное обеспечение, профессия, постоянный доход в будущем. Отец возражал: «Я не хочу, чтобы мой ребенок жил среди закулисных интриг. Тем более что она, как и я, будет слишком мягкой и не сумеет постоять за себя». С зимы 1893 года Тамара бесплатно занималась у бывшей партнерши отца Жуковой, причем втайне от него. Она быстро все схватывала и результатами этих уроков Платона Константиновича убедила: «Что ж, пусть будет по-вашему. Тогда она станет третьим поколением в нашей семье, которое взойдет на подмостки».
Отец сам готовил дочку к экзаменам в училище: «Под музыку его скрипки я старалась изо всех сил, но он никогда не был доволен мною, если лицо мое не покрывалось потом. <…> Аккомпанируя моим экзерсисам, он наигрывал множество мелодий – фрагменты из разных балетов и из опер «Фауст» и «Лючия ди Ламмермур», порой напевая слова. <…> я же чаще всего просила его сыграть «Марсельезу». <...> «Руки держишь словно канделябры; у тебя колени согнуты, как у старой клячи». Я негодовала, когда он изредка прерывал меня ударом смычка. Отец принадлежал к старой педагогической школе, основанной на жесткой дисциплине. Он научил меня вкладывать максимум усилий в выполнение поставленных задач».
В Императорское театральное училище приняли всего 10 девочек, в том числе и Тату. Поначалу успехов не было, но она фанатично работала даже по вечерам, и одноклассницы, обычно отдыхающие после занятий, прозвали ее «истязающий себя факир». Ближе к выпуску ее педагогом стал выдающийся мастер Павел Гердт. У Карсавиной появились артистизм, уверенность, она танцевала главные роли в ученических спектаклях. И вот она дебютирует на императорской балетной сцене: это было исключением, говорящим публике об особых способностях исполнителя. Ведь обычно выпускники училища пополняли ряды кордебалета, годами ожидая миниатюрной вариации, чтобы хоть как-то выделиться. За несколько лет до Карсавиной этой чести был удостоен и Михаил Фокин – теперь первый танцовщик театра. В завершающем сезон спектакле они танцевали pas de deux «Рыбак и жемчужина» – так познакомились будущие звезды Русских сезонов. Публика приняла застенчивую девочку с восторгом: «Настоящая овация, дитя мое», – кивнув мне, бросила Анна Павлова, направляясь в свою артистическую уборную».
В 1902 году Карсавина вошла в труппу Мариинского театра, насчитывавшую тогда 180 танцовщиков. Большинство из них – женщины, так что устроить успешную карьеру было непросто. Но Тамара была сразу принята на должность корифейки (танцовщица кордебалета, занимающая первые места в группе танцующих. – Прим. ред.) и получила повышенное жалованье – 720 рублей в год: «Эта сумма для первого года казалась мне огромной, по сравнению с 600 рублями, получаемыми обычно дебютантками. И дома мои 60 рублей в месяц восприняли как хорошую прибавку к семейному бюджету. Я, разумеется, отдавала все деньги маме, а она каждое утро выдавала мне сумму, необходимую на проезд. И это были единственные мои карманные деньги, поэтому я не могла ничего себе купить, хотя и любила рассматривать витрины магазинов. <…> Я жила в то время совершенно не думая о деньгах и была счастлива в своей бедности. Окружающий мир приносил мне много радости, и я ощущала себя его центром».
Вскоре Тамару заметила фаворитка Романовых, всесильная Матильда Кшесинская: «Если кто обидит, скажи!» Она же подарила Карсавиной восхитительный костюм. Наивная Тата уверилась в доброте звезды, но старшая коллега, Надежда Бакерина, открыла ей глаза: «Посмотри на себя в темно-лиловом! Этот цвет годится лишь для обивки гроба, а не для костюма молодой барышни!» К тому же на сцене она была «смертельно бледна, несмотря на румяна на щеках. И в этом не было ничего необычного – после напряженных занятий в классе, когда девочки становились красными как свекла, я только бледнела еще больше. Бледность у меня была и признаком волнения».
Сольным дебютом Карсавина нажила себе откровенного врага – прима Анна Павлова всячески препятствовала назначению ее на роли, которые сама исполняла. И однажды с криками набросилась на юную соперницу: «Довольно бесстыдства! Где ты находишься, что позволяешь себе танцевать совсем голой?..» Тата просто не заметила, как во время танца у нее обнажилось плечо из-за соскользнувшей бретельки корсажа: «Я стояла на самой середине сцены онемевшая, растерянная под потоком брани, срывавшейся с жестоких губ. Подошел режиссер и увел пуританку, а меня окружила толпа сочувствующих коллег». Павлова очень переживала из-за своих «недостатков» – худоба считалась врагом красоты. Еще полвека назад, в эпоху Марии Тальони, на балетной сцене царил романтизм с его бесплотными видениями и точеными силуэтами. Теперь же мода изменилась: на первый план вышла «итальянщина» с акцентом на трюковую технику, отчего дамы на сцене стали более «земными» – с крепкими фигурами и жгучим темпераментом, как виртуозная Кшесинская. Чуть позже изящная легкость, томная хрупкость и грациозная серьезность Анны Павловой, Ольги Преображенской, Тамары Карсавиной, Ольги Спесивцевой, Иды Рубинштейн вернут на русскую сцену очарование неоромантизма с его неразрешимыми драмами…
Несмотря на интриги, Карсавина много работает, оттачивает технику на дополнительных занятиях и вскоре получает главные роли в балетах «Жизель», «Лебединое озеро», «Раймонда», «Дон Кихот». Поддерживал ее и сменивший Петипа балетмейстер труппы Николай Легат. Постепенно Карсавина стала любимицей и дирекции, и труппы, и публики. В ней наконец наметилась индивидуальность, крывшаяся в нюансах движений и поз, в мягких пластических переходах. Но, скорее всего, Карсавина так и осталась бы одной из многих балерин, чья слава меркла вместе с уходом со сцены, если бы антреприза Сергея Дягилева с новаторскими постановками Фокина на сенсационных гастролях в Париже и Лондоне не возвела бы ее в статус звезды.
В ТАИНСТВЕННОЙ КУЗНИЦЕ
Хореографические идеи Фокина в Мариинке понимали и принимали далеко не все, хотя модернистский «Умирающий лебедь» с Павловой на музыку Камиля Сен-Санса всех очаровал. Карсавина же была в числе активных сторонниц Фокина, а тот, в свою очередь, видел в Тамаре идеальную исполнительницу: она чутко воспринимала его творческие фантазии, обогащая роль артистизмом и грацией, никогда не капризничала, ничего не требовала. Сотрудничество принесло обоим настоящую славу.
Содружество Бенуа, Дягилева, Бакста, Фокина, вынашивавших идею Русских сезонов, представлялось Карсавиной «таинственной кузницей», где ковалось новое искусство. В 1909 году по приглашению Дягилева балерина, оставаясь первой солисткой Мариинского театра, в период летнего отпуска гастролировала в составе труппы «Русские балеты», согласившись на вторые роли. «Таточка стала действительно одной из нас, – писал Александр Бенуа. – Она была самой надежной из наших ведущих артистов, и все ее существо отвечало нашей работе». Уже на втором году сезонов прима Павлова покинула эту антрепризу, чтобы организовать свою, и Карсавина заняла ее место в паре с Вацлавом Нижинским.
Одноактный балет «Жар-птица» с Карсавиной в главной роли произвел в Париже фурор: по словам Бенуа, Тамара походила на «огненного феникса». Успех превзошел все ожидания, газеты писали фамилию русской балерины с артиклем – La Karsavina, что означало особое уважение. Жизнеутверждающая «Жар-птица» Карсавиной, как и декадентский «Умирающий лебедь» Павловой, стала одним из символов времени. Француженки бросились покупать яркие наряды под стать Деве-птице – в русском стиле.
Талант балерины к перевоплощению позволял ей танцевать как лирических, так и экспрессивных героинь. Парижский рецензент писал, что на сцене «Карсавина похожа на танцующее пламя, в свете и тенях которого обитает томная нега... ее танцы – это нежнейшие тона и рисунок воздушной пастели».
Тема роковой и губительной красоты довлела в образах Карсавиной: обольстительница Армида в «Павильоне Армиды», принцесса Флорина в «Пире», озорная Коломбина из «Карнавала», уснувшая после бала мечтательница в «Призраке розы», нимфа Эхо в постановке «Нарцисс», царица Ореада в «Мидасе» и Мельничиха в «Треуголке», Шамаханская царица в «Золотом петушке» и Пимпинелла в «Пульчинелле», Хлоя и Саломея… Фокин считал ее непревзойденной исполнительницей Куклы-балерины в русском балагане «Петрушка».
С русской труппой сотрудничали многие талантливые иностранцы – Дебюсси, Равель, Кокто, Пикассо, Шанель, Гофмансталь, Хиндемит, Руо, Сати, Респиги. Однако «самый великий кудесник искусства» Дягилев на протяжении двадцати лет существования Русских сезонов все-таки предпочитал объединять вокруг себя соотечественников. Он привлек к созданию балетов Стравинского, Прокофьева, Романова, Мясина, Баланчивадзе, Лифаря, Гончарову и Ларионова.
Карсавина была настоящим украшением труппы. Она ладила и со вспыльчивым, влюбленным в нее и отвергнутым Фокиным, и с непредсказуемым Нижинским, а имя Дягилева всегда произносила с восторгом. Ее любили и уважали. В балетном театре 1920-х «царицу Коломбин» признали родоначальницей принципиально новых течений исполнительства. Ей поступали предложения из Англии, Италии, Америки, Австралии. А балерина давала этим внешним восторгам вполне трезвые оценки: «Я часто задавала себе вопрос, изучается ли за границей наша история так, как у нас изучается история всех народов. <…> Вполне возможно, что о русском искусстве – этом самом ярком проявлении нашей сложной и пылкой души – едва ли подозревала Европа».
Карсавина позировала Баксту, Добужинскому, Серову, Судейкину, Серебряковой. Хорошо известны две работы Савелия Сорина: ее арабеск в «Сильфидах» (1910) и портрет вполоборота. Французский режиссер и драматург Николай Евреинов вспоминал: «Сорин – верный паладин искусства Карсавиной <...> с максимальным наслаждением писал одно время ее и только ее. Карсавина!.. какая чудесная, какая волшебная форма для Соринского содержания!» По уверениям некоторых современников, в знаменитом петроградском кабаре «Бродячая собака» разгоряченная Тамара иной раз танцевала на столе, а аплодировать ей могли все завсегдатаи – от Северянина, Мандельштама и Гумилева до Маяковского и Мейерхольда.
С 1915 года Карсавина не танцевала в труппе Дягилева. Но это не было связано с творческими спорами. Просто она развелась с первым мужем и второй раз вышла замуж, родила сына, пережила революции и уехала в эмиграцию. Сотрудничество возобновилось в Лондоне в 1919-м: она станцевала в постановке Леонида Мясина «Треуголка».
На следующий год она, к восхищению парижской публики, танцевала в «Пульчинелле», «Женских причудах» и «Песни соловья». В 1926-м в Риме и Лондоне дягилевская труппа выступала с сюрреалистическим балетом Брониславы Нижинской по мотивам трагедии Шекспира в декорациях Эрнста и Миро: в финале одетый в форму летчика Лифарь–Ромео увозит на самолете Карсавину–Джульетту. Аплодисменты, цветы, крики «браво»...
В канун католического Рождества 1928 года в рамках 22-х Русских сезонов прошел «Вечер Стравинского», включавший «Жар-птицу», «Аполлона Мусагета» и «Петрушку» с несравненной Карсавиной. И снова оглушительный успех.
1929 год был юбилейным, двадцатым для Русских сезонов. В день открытия, 1 июля, «Ковент-Гарден» был полон. В программе «Весна священная», триумфальное появление Тамары Карсавиной в «Петрушке» и Ольги Спесивцевой в «Лебедином озере». В планах новые постановки, переговоры с композиторами, предложения от меценатов. Но...
Третью часть своей «Театральной улицы» Карсавина предваряет эпиграфом: «Я закончила писать эту книгу 20 августа 1929 года, в тот самый день, когда услышала о смерти Дягилева. Посвящаю эту последнюю часть его незабвенной памяти, как дань моего бесконечного восхищения и любви к нему»…
ДРУЗЬЯ И СОВРЕМЕННИКИ
В эмиграции Карсавина продолжала блистать на сцене, в 39 лет выступила в театре Ла Скала, два года танцевала в британской труппе «Балле Рамбер», занялась преподаванием, разработала новый метод записи танцев, возобновляла балеты Фокина, служила вице-президентом Британской Королевской академии танца, в числе ее учениц – Марго Фонтейн. Она смогла полюбить Англию, хотя не без иронии заметила о британцах, что в глубине души они всегда бывают несколько удивлены, когда обнаруживают, что иноплеменники пользуются ножами и вилками, как и они сами. Она часто диктовала статьи, которые охотно публиковались в прессе, но на радио ее поначалу не приглашали – из-за акцента. Но, лишь однажды выступив в цикле «Друзья и современники», Карсавина завоевала аудиторию, и с тех пор многие журналисты мечтали заполучить ее в собеседницы. Ей было что вспомнить и о ком рассказать.
Когда-то ее расположения добивались многие незаурядные мужчины. Будущий президент Финляндии Карл Маннергейм готов был ради нее навсегда закрыть свой донжуанский список. Михаил Фокин, первый ее партнер и хореограф, не простив отказа, долгие годы не разговаривал с Тамарой ни о чем, кроме работы. «Для всей балетной труппы не было секретом, что М.М. был много лет безумно влюблен в совсем юную и очаровательную Карсавину, однако на три его предложения руки Тамара Платоновна ответила отказом, после чего он женился на Вераше (балерина Вера Антонова. – Прим. ред.), затаив долго не остывавшую обиду на свою прежнюю пассию, и вымещал свою обиду <...> во всяких придирках», – вспоминал Александр Бенуа.
Ее первым избранником стал небогатый дворянин и страстный балетоман Василий Мухин, пленивший ее добротой и глубокими познаниями в музыке. Но их союз был недолгим. В 1913 году балерина пришла на прием в британское посольство в Петербурге и познакомилась с начальником канцелярии. Генри Джеймс Брюс, сын баронета и выпускник Итона, с первого взгляда влюбился в столичную красавицу и увел Тамару из семьи. В 1916-м Карсавина родила ему сына Никиту, а в 1918 году стала женой британского дипломата. После революции семья выбиралась из России с приключениями: они держали путь в Мурманск, с замиранием сердца проезжая попадавшиеся на пути деревни: кто там – белые или красные? Для первых был припасен дипломатический паспорт мужа, для вторых – подорожная, подписанная наркомом Чичериным. До пристани в Мурманске они добрались за несколько минут до отхода последнего британского парохода, «Вивисбрук».
После Второй мировой войны, уже на пенсии, Брюс начал писать мемуары. В «Тридцати дюжинах лун» он признался, что досрочно прервал свою дипломатическую карьеру ради триумфов любимой жены. Супруги прожили в лондонском Хампстеде более тридцати лет. В сентябре 1951 года полиция сообщила Карсавиной, что ее муж найден на улице мертвым. Тамара Платоновна замкнулась в своем доме, уставленном русской антикварной мебелью и эскизами Сомова, Челищева, Бенуа на стенах. Свое добровольное заточение она прервала лишь в 1954 году, когда приняла участие в устройстве первой Дягилевской выставки. К концу жизни Карсавина впала в нужду и с горечью расставалась со своими любимыми вещицами, продавая их скупщикам.
Карсавина всегда бывала на гастрольных спектаклях русских театров: в 1956-м радовалась триумфу Галины Улановой, часто вспоминала балерин родной Мариинки (Кировского театра) Аллу Осипенко и Наталию Макарову, смотрела спектакли Большого театра «Конек-Горбунок» и «Лебединое озеро» с Майей Плисецкой. В гостях у нее бывал Марис Лиепа. Осенью 1961 года сбежавший из СССР Рудольф Нуреев дебютировал в Лондоне, и, разумеется, Карсавина не могла пропустить спектакль! По дороге в театр она вспоминала, как отец играл на скрипке рas de deux из «Жизели», когда она репетировала его с Вацлавом Нижинским в октябре 1907 года. Теперь она репетировала с Марго Фонтейн, которая на Новый год будет танцевать в «Ковент-Гардене» с Нуреевым «Жизель» и «Лебединое озеро».
9 марта 1965 года Королевская академия танца устроила торжественный банкет по случаю юбилея Тамары Платоновны – бесконечные корзины и букеты заполонили дом, но самым эффектным был куст белой сирени, преподнесенный Нуреевым. Балетмейстер Фредерик Аштон зажег свечи на огромном торте и произнес: «За 80 лет красоты и верности!»
Однажды ее пригласили на премьеру «Свадебки» Игоря Стравинского, где собрались старые дягилевцы – Бронислава Нижинская, Борис Григорьев, Лидия Чернышева. Все говорили по-русски. Аштон вывел Тамару Платоновну на сцену: «Это госпожа Карсавина, самая великая из всех!» – зал разразился овациями...
26 мая 1978 года в газете Times было объявлено о кончине Карсавиной: «Брюс: в возрасте 93-х лет, Тамара, вдова Генри Джеймса Брюса, горячо любимая мама и бабушка». Именно так, по завещанию Тамары Платоновны, без упоминания девичьей фамилии. Она покоится рядом с мужем, на Хампстедском кладбище. На ее плите выбито: Whosoever Believeth in Me shall Never Die – «Всякий верующий в Меня, никогда не умрет»...