Возобновление экономического
бума будет способствовать сохранению популярности кремлевских чиновников и успокоит
оппозицию. Наконец, если цены на нефть останутся на промежуточных уровнях – примерно
60–80 долларов за баррель, – вероятнее всего, наиболее очевидной стратегии Кремля будет
кое-как довести дело до конца. Это, возможно, приведет к некоторому замедлению темпов
роста, с постепенно возрастающим общественным недовольством и громким ворчанием в кругах элиты. Но если не произойдет шока, постепенного спада, это, вероятно, не спровоцирует
серьезного отклонения от сложившейся модели. Существует еще и романтическая версия военных действий в Чечне. Что-то вроде этой.
На древний мусульманский горный народ – чеченцев, живших обособлено в своих поселках,
ценящих мужество и независимость превыше всего, в XIX веке было совершено нападение,
и после доблестной сорокалетней борьбы с армией царской России народ был жестоко колонизирован. На протяжении целого века, несмотря на попытки России и советских республик объединить народы, чеченцы сохранили свою культуру и образ жизни наряду с неутолимым желанием национального самоопределения. Наконец, в 1990-х годах чеченский народ
смог вырваться на свободу. Он объединился под руководством избранного президента Джохара Дудаева, который пытался договориться о мирном отделении. Но лидеры России, полные решимости сохранить империю, вторглись на территорию Чечни в 1994 году. Несмотря на
превосходящие силы противника, чеченцы смогли отразить атаки нападавших и заставили их
в 1996 году подписать перемирие. Униженное этим поражением ревизионистское правительство России снова вторглось в Чечню в 1999 году и, превратив республику в руины, создало
марионеточный режим в лице местного авторитарного лидера, который был лоялен к Москве,
но которого ненавидело местное население.
Об этой истории можно много говорить. Она простая, последовательная и морально
однозначная. Ее вариации неоднократно освещались в региональной прессе. Критики не
имеют общепринятой альтернативы. Как, в общем-то, они также не придут к соглашению в том,
кто заслуживает их симпатии. То, что у них действительно есть, – это масса фактов и мнений,
которые, кажется, не подходят к этой истории; детали, которые выделяются в повествовании
как редакторские заметки, небрежно написанные на полях, как ключи к разгадке незнакомой
истории.
Есть воспоминания чеченской женщины с окраины Грозного, которая рассказывает, как
русские, армяне и чеченцы, жившие с ней на одной улице, имели обыкновение праздновать
свои религиозные праздники: сначала Рамадан, потом православную Пасху, как соревновались
в приготовлении вкусных церемониальных блюд, чтобы произвести впечатление на соседей.
Есть несколько нелепых ситуаций, когда боевики изменяли свое мнение о тех, за кого они
воевали – за вайнахов, ичкерийцев, чеченцев или Аллаха? Сохранилась записка 14-летнего
Ади Шарона, написанная карандашом отцу:
«Я чувствую себя здесь очень плохо. Здесь очень плохой человек. Пожалуйста, пожалуйста, дай ему денег, и я пойду домой». Многие статистические данные, собранные мужественными правозащитниками, показывают, каким образом число убийств и похищений резко
сократилось во время правления последнего чеченского царя-полководца. И картинка, которая
выделяется среди других, не потому, что она не такая, как все, а наоборот, подходит слишком
хорошо – это одиночная лезгинка, народный танец жизнерадостного Кавказа, который отстукивал на асфальте военного аэродрома в Полтаве, в Украине, советский генерал.
К 1999 году слово «Чечня» стала избитой метафорой для всего, что не получалось во
время беспокойного возрождения России – истории, имеющей множество мнимых начинаний
и не имеющей окончания.
«Куда бы мы ни посмотрели, – жаловался в октябре того года уставший премьер-министр Владимир Путин, – мы всюду видим Чечню».