Был у мамы ещё один брат — Александр, у которого мы жили в Зеленогорске. Он несколько отличался от Коли. Это был, в общем-то, хороший, честный и добрый человек. Но была в нём какая-то легкомысленность. Он любил повеселиться в компании, в горячительных напитках себя не ограничивал. В молодости он обладал очень симпатичной внешностью и нравился женщинам. Внешне и по манере говорить сильно был похож на популярного до войны киноактёра Алейникова. Дядя Шура, так мы его звали, любил пошутить, иногда довольно странно. Мама рассказывала: когда ему было лет 19—20 (они тогда жили в Холме), дядя Шура познакомился с молодой женщиной, которая работала в том же Холме председателем райисполкома. Она была, конечно, старше его. И вот у них дошло дело до того, что решили они пожениться. Чтобы не вызывать лишних сплетен по городу, эта дамочка устроила себе перевод на такую же работу в другой город. На вокзале их провожали моя мама, дядя Коля и моя бабушка. Дядя Шура посадил невесту в поезд, занёс её вещи в вагон, а сам вышел на перрон попрощаться с родными и почему-то прихватил с собой свой чемодан.
Прощание затянулось, паровоз тронулся, но дядя Шура никак не мог оторваться от своей мамы. Невеста высунулась из окна вагона и закричала: «Саша, прыгай скорей в вагон, отстанешь ведь!» На что дядя Шура послал ей воздушный поцелуй и воскликнул с неподдельным чувством: «Прощай, любимая!». А родным сообщил, что раздумал ехать и решил остаться с мамой. Вот такая характерная шутка.
Когда началась война, он тоже пошёл воевать. Но, насколько я понял из разговоров, на передовой он не был. Наверно, где-нибудь писарем на воинских складах воевал. Это на него похоже. Кстати, его первая жена тоже была финка, и у них был сын Гена. Я его хорошо знал — отличный парень.
Мы провели в Ленинграде целый счастливый месяц. С тех пор я навсегда полюбил этот город.
Через месяц мы вернулись в Москву. Папа поехал в свой Дагестан и обещал, что скоро мы будем жить все вместе, а где — он пока не знает. Я снова впал в тоску и обречённо пошёл в четвёртый класс.
Наступил 1959 год. Где-то после унылого Нового Года неожиданно пришла радостная новость: папа позвонил и сообщил, что его переводят на новую должность — районным военкомом в Краснодар. Друзья в Кадрах Советской Армии сдержали обещание. Мама сначала испугалась, так как спутала тёплый Краснодар с холодным сибирским Красноярском. Разница, конечно, большая.
Мы собрались, мама забрала наши документы из образцовой 703-ей школы. В этой школе я приобрёл только одно хорошее качество — отвращение на всю жизнь к любым танцам. За нами приехала машина с каким-то офицером. Мы привычно погрузились в поезд и опять отправились к новому месту службы. Конечно, все были очень рады и взволнованы. Наконец-то будем жить все вместе, с отцом. К тому же папа сказал, что теперь у нас будет собственная квартира из двух комнат и кухни. Мама давно об этом мечтала.
Приехали мы в Краснодар. Тут всё было не как в Москве: много солнца, арбузы по 5 копеек за килограмм, тепло и Чёрное море рядом. Определили нас с Лёвой в школу №54. Она и сейчас существует на улице Школьной. А дом наш находился в самом конце центральной улицы Красной (№165), на окраине города. Построен этот дом был немцами-пленными после войны — трёхэтажное здание. Мы жили на первом этаже. Недалеко от дома был пустырь, мы там ловили кузнечиков. На этом пустыре стоял большой гранитный камень, на котором было написано, что на этом месте будет сооружён памятник героям гражданской войны. Потом, через несколько лет, на этом месте построили большой кинотеатр «Аврора». По тем временам это было грандиозное сооружение, с буфетом и даже с системой кондиционирования воздуха. Перед кинотеатром поставили огромную девушку из алюминия с горящим факелом-звездой в руке. Видимо, она должна была символизировать стремление нашего народа к восходящей звезде социализма. Или даже коммунизма. Однако и билеты были очень дорогие, аж 75 копеек (15 кг арбузов!). Слышал, что в этом году этот кинотеатр будут демонтировать по причине ветхости. А я думаю, просто политическая ориентация в стране изменилась. Социализм не построили, а монумента, символизирующего дикий капитализм, ещё не придумали.
За «Авророй» улица Красная заканчивалась и начиналось шоссе на Ростов. Места тут уже были дикие. Справа от шоссе были камыши и несколько озёр, где мы ловили карасей. Посреди одного озера стояла опора линии электропередач, с которой мы, пацаны, прыгали в воду. Тут я научился плавать. В общем, после Москвы мне жилось тут привольно: природа, тепло, фрукты, в школе никакой дисциплины и никаких бальных танцев, в большом дворе полно детей. Здесь можно было подраться и тут же подружиться с пацанами. А главное — отец, наконец-то, рядом.
В школе (я пошёл в 5 класс) нас не особо угнетали уроками. Я быстро приподнялся с троек до устойчивых четвёрок. Эта школа запомнилась мне двумя замечательными учителями: Михаил Александрович — преподаватель немецкого языка и учитель ботаники (как звали не помню). О них нужно рассказать отдельно.
Михаил Александрович был природным немцем со всеми вытекающими последствиями. Сухощавый, аскетического вида мужчина, лет под 50. С самого первого урока он почему-то обратил именно на меня своё суровое внимание и стал буквально вдалбливать в меня родной для него и чуждый мне немецкий язык. На уроках он не произносил ни одного русского слова, всё на немецком. Меня он вызывал к доске каждый урок. Сначала я рассказывал то, что было задано на сегодня. Потом то, что нужно было выучить к прошлому уроку, а иногда и к позапрошлому. Стоило мне только немного ошибиться или притормозить в изложении (я всё-таки русский, а не немец), как он тут же говорил на своём родном языке: «Зэр шлехт! Зитцен зи. Цвай хойтэ!» (Очень плохо! Садитесь. Сегодня двойка!). Меня, конечно, возмущало такое предвзятое отношение. Я даже пытался жаловаться отцу. Но отец, наоборот, похвалил учителя и сказал, что может быть хоть этот меня чему-то научит. Хотя сам в результате войны не мог переносить немецкую речь.
Надо отдать справедливость этому Михаилу Александровичу: за два года немецкий стал мне почти родным.
Был со мной такой интересный случай. Это было в 6-м классе. По дороге из школы домой я зашёл на улице Школьной в парикмахерскую, чтобы постричься. Там работали парикмахерами два старых еврея. Пока один из них стриг меня, они, презрев мою национальную гордость, разговаривали на своём еврейском языке. И тут я с удивлением обнаружил, что понимаю почти всё, о чём они говорят. Только некоторые слова они как-то коверкали. Дома я спросил отца, почему эти старики говорят в парикмахерской на немецком. Это пленные что ли? Папа посмеялся и объяснил мне, что это такой еврейский язык — идиш. Очень похож на немецкий.
Даже сейчас, через много лет, в определённые моменты у меня прорываются немецкие фразы. Особенно когда нужно сказать что-нибудь особенно выразительно, типа команды. А, когда проклятые немецкие фашисты в военных фильмах разговаривают между собой, я понимаю почти всё.
Через два года, при переезде на новую квартиру, меня переводили в другую школу и отец пошёл забирать мои документы из школы. Учебный год ещё не закончился, поэтому папа встретился со всеми моими учителями, чтобы они выставили мне оценки в аттестационный лист. Все учителя меня хвалили и обзывали лодырем. Никто особенно не расстроился, что я ухожу. Зашли и к учителю немецкого. Он попросил отца присесть и, к моему удивлению, сообщил, что ему очень жаль со мной расставаться, что я — его лучший ученик, оценка моя — 5 баллов. Ещё добавил, что, если я, с моими способностями, не буду говорить хотя бы на двух языках, то ему будет стыдно за меня. Это было неожиданно. До этого дня я и не подозревал, что у меня вообще есть какие-то способности.
После такого интенсивного изучения немецкого мне позже было легче освоить в морском училище английский язык. Просто я понял, как надо осваивать чужой язык. До сих пор благодарен Михаилу Александровичу за науку.
Ещё мне запомнился учитель ботаники. Как его звали, я, повторюсь, не помню. Это был крупный широкоплечий мужчина с круглым лицом и кудрявой головой, лет 45—50. На войне он потерял одну ногу и поэтому ходил на протезе и с одним костылём. Он нам как-то сказал, что, хотя ноги у него уже нет, она постоянно болит. По этой причине характер у него был вспыльчевый, несмотря на то, что от природы он был очень добродушным человеком. Когда кто-то из пацанов баловался на уроке, он, бывало, хватал его за шкирку и, доковыляв на костыле до двери, выкидывал того из класса. В то время это было в порядке вещей. Никто и не думал жаловаться на него.
В то же время наш фронтовик беззаветно любил ботанику и, надо сказать, прекрасно её нам преподавал. С большой любовью он очень интересно рассказывал нам про пестики-тычинки, про то, что настоящий хлеб делается из твёрдых сортов пшеницы — а это может быть только яровая пшеница, но никак не озимая — и про многое другое из жизни колосков и огородов. При школе имелся небольшой опытный земельный участок, на котором под любящим надзором ботаника произрастали самые разные злаки и корнеплоды в качестве наглядных пособий. Иногда мы целый урок проводили среди этих растений.
Умел этот человек преподавать свой предмет — на какое-то время ботаника стала моей любимой наукой. Под руководством этого замечательного учителя я приобрёл массу полезных знаний, столь необходимых в повседневной жизни:
— например, что касторовое масло делается из клещевины. При этом это единственное растительное масло, которое не испаряется и не густеет, поэтому его его использовали в авиации на заре воздухоплавания;
— в репчатом луке содержится больше сахара, чем в сахарной свёкле. Но до сих пор не разработана технология по извлечению этого сахара из лука;
— Герой Социалистического Труда академик Лысенко — шарлатан. Его учение о постепенном изменении свойств растений под воздействием окружающей среды и о возможности «воспитания» садовых и злаковых растений — сущий бред;
— яблоко и груша по типу плода — это «коробочка», также как хлопок, а арбуз и дыня — это ягода;
— для повышения количества крахмала в картошке необходимы азотные удобрения. Того же эффекта можно добиться, если чередовать ежегодно посадки картошки с фасолью, которая резко увеличивает концентрацию азота в почве;
— если вы посадите косточку от яблока сорта «шампанское» в землю, то это не значит, что вырастет яблоня того же сорта. Вырастет, скорее всего, дичка. Всё зависит от пчелы, то есть с какого дерева произошло опыление;
— и наконец, самое главное. Он посвятил нас в тайну недавнего научного открытия: наследственность растений и человека заложена в таинственных и не совсем ещё изученных наукой дезоксирибонуклеиновых кислотах (которые в наше время называют просто «ДНК»).
Обогащённый этими знаниями, я пронёс любовь к ботанике через всю жизнь. Других учителей этой школы я как-то не запомнил. В то время я не особенно увлекался учёбой. У меня хватало других дел.
В том же доме, на Красной 165, в нашем подъезде жил один очень интересный человек — Владимир Иванович Куприянов. Ему тогда было где-то 34 или 35 лет. Молодой, в общем, мужчина, высокий, красивый, похож на Чапаева и даже с такими же фельдфебельскими усами. По натуре — весёлый оптимист. Работал он начальником цеха на Краснодарском компрессорном заводе. За свои недолгие 35 лет он много чего успел повидать и сделать. Начать с того, что в неполные 17 лет его в 1943 году призвали в армию, быстро обучили на артиллериста, и он попал на фронт. Воевал в гаубичном батальоне наводчиком. Летом 43-го года наши войска вышли к Днепру и готовились форсировать реку. Как-то лунной ночью артиллеристы получили приказ занять скрытно позицию на берегу Днепра, чтобы завтра поддержать огнём наши войска при переправе через реку. Две гаубицы на лошадях выкатили на высокий лесистый берег Днепра, сняли орудия с передков, начали раскладывать боеприпасы. И тут заметили, что от противоположного берега отошли и направляются в их сторону два огромных надувных десантных плота. Они знали, что в каждом таком плоту помещался один десантный батальон немцев. Наши быстро перевели одну гаубицу на прямую наводку, зарядили фугасным снарядом, и молодой солдат Володя стал к прицелу. Он вспоминал, что у его командира даже голос дрожал от волнения: «Володя, родной, только не промахнись! У нас времени только на два выстрела…» У семнадцатилетнего солдата нервы были крепкие: «Ничего… не промахнусь!» При луне было хорошо видно идущие под моторами плоты. С лунным освещением немцы, конечно, допустили оплошность. Первым выстрелом разнесло один плот, вторым, через несколько секунд — другой. Два батальона немецких десантников погибли в считанные секунды. Наши пушкари быстро накинули орудия на передки и галопом помчались по лесу подальше от этого места. Буквально через полминуты на том месте, откуда они стреляли, поднялись десятки разрывов от снарядов. Деревья взлетали на воздух вместе с землёй. Немцы за минуту снарядами перемешали там всё в кашу. Так Владимир Иванович в 17 лет стал кавалером ордена Боевого Красного Знамени. Ему повезло, он дошёл до конца войны и даже не был ни разу ранен.
Примерно в это время, когда мне было лет одиннадцать, наша мама начала сильно меняться в характере. До этого она была ласковая жена и терпеливая мама. Но после сорока лет за какой-то непродолжитеный отрезок времени она превратилась в прямую противоположность тому, что было. Настроение у ней менялось резко по нескольку раз в день. Начались семейные сцены. Я просто не знал, что подумать, просто не узнавал свою маму. Как будто в неё вселился другой человек. Это было очень тяжело. Отец видел, как мы с Лёвой страдаем от этого. Мне объяснил в чём дело: в сорок лет маме сделали операцию по женским делам, а это часто сильно влияет на психику женщин. К тому же сказались тяжелейшее детство, переживания войны и драма с Виталием. Я сначала очень переживал. Но через некоторое время понял, что так жить нельзя, в глубине души я понимал, что матери у меня в том смысле, как я понимал, уже нет. Выход был один — я как бы отгородился от неё непроницаемой стеной и стал жить без мамы. К счастью, со мной теперь был отец, и брат всегда рядом. Вот такая жизнь: почти всё детство жил без отца, а теперь с 11-ти лет до конца жизни без мамы. Это было нелегко. Я старался как можно меньше времени проводить дома.
У нас был большой двор, окружённый трёхэтажными домами. Во дворе было много пацанов и красивых девочек (почти все, конечно, кубанцы). Я приехал из Москвы и поэтому сильно отличался от местных казаков. В то время они говорили на языке, который лишь отдалённо напоминал русский. Телевидение тогда только что появлялось в домах, радио никто не слушал, поэтому казаки продолжали говорить на том диалекте, который они вынесли в 18-м веке из Запорожской Сечи. Это создавало некоторые трудности в общении.
К тому же мне как новичку нужно было занять достойное место в этом сложившемся сообществе. Поначалу было нелегко. Дрался с казаками чуть ли не каждый день. Мама даже как-то попросила отца вмешаться. Но отец был умным человеком и к тому же хорошо разбирался в людях. Он ей ответил: «Не надо! Вовка такой, что он сам разберётся». И я разбирался.
В условиях тёплого южного климата и наличия большого количества витаминов я рос и крепчал очень быстро. У меня было прямо физическое ощущение, что я расту и здоровею не по дням, а по часам. В конце концов, в течение года я тем или иных способом поставил всех мальчишек на соответствующее место. В 13 лет под воздействием окружающей среды (может быть академик Лысенко был в чём-то прав?) я превратился из ребёнка в довольно крепкого и наглого бронеподростка. В итоге уже все казачата не прочь были со мной дружить. Кроме одного. Был такой Генка Земляной, длинный как жердь боксёр, старше меня на два года и со скверным воспитанием. Кубанцы — вообще странный народ. Воспитание у них своеобразное, не как у русских.
И вот этот Гена, на свою беду, однажды побил моего брата Лёву. Когда я это увидел, во мне впервые в жизни возникло желание убить человека. Я неспешным шагом, чтобы не спугнуть, подошёл к Гене (очень трудно было сдержаться и не кинуться на него издалека) и, когда подошёл на расстояние прыжка, бросился на него, повалил на землю и стал избивать его с несвойственной мне жестокостью. Гена быстро понял, что я решил его убить. Этот знаменитый боксёр догадался, что рядом нет рефери, который смог бы остановить этот неравный бой. Он заорал не своим голосом: «Заберите его! Он меня убьёт!» Мальчишки набежали толпой, с трудом оторвали меня от Гены и держали меня, несколько человек, пока я не успокоился. Гена стоял в нескольких шагах, весь в крови, с ужасом смотрел на меня и шептал: «Не отпускайте его, он меня убьёт…»
После этого случая все казачата стали со мной дружить. Кроме Гены, который как-то немного привял и старался со мной не встречаться. Да я и не настаивал на дружбе с ним.
Так плодотворно я прожил в этом дворе больше трёх лет, жил интересно и счастливо. И чем дальше, тем больше мне тут нравилось. К тому же девочки-казачки в этом дворе были очень красивые. Но, как известно, счастье не бывает долгим. Нашему папе присвоили звание полковника и назначили военкомом самого большого района Краснодара — Ленинского (сейчас это Центральный район). По этому случаю ему выделили трёхкомнатную квартиру в центре города на пересечении улиц Советской и Шаумяна (Рашпилевская), по адресу Советская 20 кв. 37, на четвёртом этаже. Я немного загрустил. Неохота было покидать этот двор. Только что я навёл здесь порядок, столько друзей у меня тут внезапно появилось, столько сил было потрачено, и вот теперь бросай всё и начинай опять всё с начала: пятый раз меняю школу, опять новые учителя, новые пацаны. Папа видел, что мне не хочется уезжать, утешал меня, говорил, что школа №8, в которую я пойду, очень хорошая, там собраны лучшие учителя города. Меня это как раз меньше всего интересовало. Больше волновало — что будет с этим двором без меня.
Через пару недель после переезда в другой район я не выдержал неизвестности, сел на троллейбус и поехал в старый двор. Зашёл к своему приятелю и однокласснику Женьке Пугачёву, который жил в том же подъезде, только на втором этаже.
Женька рад был меня видеть. Я стал расспрашивать, что тут без меня происходит. Женя увлечённо стал мне рассказывать: «Да! Вовка, слушай! Зря ты отсюда переехал! На днях я слышал один разговор. Вечером лёг спать. Жарко было, и я окно открыл. А внизу, как раз под моим окном, лавочка стоит. А на ней вечером в темноте собрались все девчонки с нашего двора и начали о любви говорить. А ночью тихо, мне всё слышно. Стали они выяснять, кто в кого влюблён. И ты знаешь! Оказалось, что они все поголовно влюблены в тебя! С двенадцати до пятнадцати лет — все! Даже Наташка Земляная! Зря ты уехал!» А Наташка была младшей сестрой избитого мной боксёра Гены. Ей тогда было 15 лет, и она на полголовы была выше меня.
Лучше бы Женька ничего этого мне не говорил. У меня чуть слёзы не полились от тяжести утраты. Обидно всё-таки, столько сил потрачено впустую! Но сделать ничего уже было невозможно. С грустью в душе я уехал и больше в этот двор не приезжал. Не знаю уж, как девушки там пережили разлуку.