В марте 1991 года Горбачёв провел референдум79, на котором спросил:
«Считаете ли Вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик
как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной
мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» Конечно, альтернативный вопрос по поводу разделения выступал в наиболее привлекательном свете. Грузия,
Армения, Молдова и страны Балтии отказались от референдума. Но в девяти республиках,
которые принимали участие, значительное большинство поддерживало сохранение СССР. В
Беларуси это был выбор 83 % (69 % имеющих право голоса), а в России 71 % (54 % имеющих
право голоса). В каждой из пяти центральноазиатских республик и Азербайджана более 90 %
проголосовали в поддержку разделения.
Но тогда настроения менялись в одной республике за другой, казалось, что это скорее не
взрыв, а эстафета. Во-первых, в апреле 1989 года убийство советскими войсками 19 безоружных демонстрантов вызвало внезапное ужесточение народа в Грузии: в сентябре 89 % полагали,
что республика должна быть независимой. Затем присоединилась Прибалтика. К лету 1990
года по крайней мере 80 % этнических эстонцев, латышей и литовцев выступали за полную
независимость. В течение следующего года этому примеру последовали и другие республики.
К августу 1991 года 79 % жителей Молдовы всех национальностей способствовали отделению
от Союза. В октябре того же года 94 % избирателей на референдуме поддержали туркменскую
независимость, это было только на 4 % меньше, чем те, кто проголосовал за сохранение Союза
в марте. В Украине, где в марте 70 % человек проголосовали за сохранение СССР, в декабре
уже 90 % высказались за то, чтобы отделиться от Союза.
Чем же можно объяснить эти внезапные повороты? Вполне возможно, что до середины
1991 года большинство советских граждан были слишком напуганы, чтобы признаться в сепаратистских наклонностях исследователям общественного мнения. Однако в тех же опросах
они свободно критикуют практически все функции правящего режима. Представляется более
вероятным тот факт, что настроение просто изменилось. Гласность не развязала националистических настроений, которые поджидали снаружи. Она каким-то образом породила сепаратистские устремления, которые в большинстве мест не были широко распространены. И так
же, как смещались границы постижимого, смещались и границы общественных потребностей.
Эти изменения в общественном мнении отражаются в структуре уличных демонстраций. Марк Бейссинджер собрал информацию о более чем 6000 массовых акций протеста, которые произошли в Советском Союзе в 1987–1992 годах. Его данные, наиболее достоверные и
доступные, показывают, как количество участвующих в демонстрациях выросло практически
с нуля в январе 1987 года и достигло пика примерно в 7,7 миллиона в ноябре 1988 года, когда
сотни тысяч людей вышли на улицы Еревана, Баку, Тбилиси и Риги. Требования, предъявляемые в протестах, изменялись волнами между 1987 и 1990 годом (рис. 5.1) – от прав человека и политических свобод, сохранения исторических памятников и уважения к нероссийским языкам и культурам до прямого выхода из состава СССР. Поскольку жизнь ухудшилась
с начала 1989 года, началась новая волна демонстраций, связанная с экономическими вопросами. А обострение антисоветской агитации вызвало контрдемонстрации в поддержку советской власти. Такие волны по всей стране были неодинаковыми. Масштабные демонстрации за
отделение произошли сначала в Грузии, затем распространились в страны Балтии, Армению,
Украину и в конце концов в Молдову.
Такие события никогда не происходили в
Центральной Азии.