Лично у меня нет сомнений, что Донна Тартт – величайший писатель современности. Лучше всего об этом говорят два аспекта ее прозы: непринужденность, с которой она обращается с реальностью (не превращая ее при этом в фарс) и символические ружья на стенах, которые в итоге так и не стреляют. Кто может себе такое позволить, не опустившись до убогого подросткового протеста? Только Донна Тартт. Джоан Роулинг, чтобы обрести свободу, потребовалось создать другой мир, а Донна Тартт делает, что хочет, здесь и сейчас, но мир в ее прозе не искажается, а почему-то остается самим собой. Она на затягивает нас в свой мир, но меняет мир читателя. Именно поэтому 827 страниц «Щегла» читаются… нет, не на едином дыхании. Мы же не живем на едином дыхании. «Щегол» не читается – он проживается. Иногда во время чтения становится скучно – как в жизни, иногда накатывает апатия – как в жизни. Но мы продолжаем жить, и приходят моменты бурных эмоций, уверенности в себя и легкости бытия. В «Щегле» мы проживаем не столько сюжет, сколько эмоциональную сторону жизни, во всей ее многогранности.
Сюжет – еще одно чудо, сотворить которое никто, кроме Тартт, не смог бы. Роман начинается с теракта в музее Метрополитэн. Для 100 процентов авторов минус Донна Тартт сюжет бы строился на расследовании теракта. А для нее это всего лишь повод ввести в роман новое действующее лицо – маленькую картину 17 века кисти «малого голландца» с изображением птички. Ее кража – случайна и бессмысленна с точки зрения логики, но вокруг этой птички выстроится архитектурный ансамбль сюжета. Сколько страстей, сколько сломанных жизненных парадигм – и все так или иначе связано с маленькой картиной. Ну а теракт останется тем самым ружьем на стене, которое так и не выстрелит.
И все же мир «Щегла» абсолютно реальный. И нью-йоркская жизнь, и лас-вегасская – точное воплощение американских реалий, тех полярных внутриамериканских миров, проекции которых мы видим в событиях, которые год за годом разворачиваются в США. И тема медицинских наркотиков (опиумная эпидемия), показанная через призму главного героя – тоже на острие времени. В романе поражает непривычная плотность повествования: на страницах все время что-то происходит. Но эта плотность не идет в ущерб атмосферности и трехмерности мира, в котором разворачиваются события.
Тартт не только создает по-настоящему живых, необычных и ярких героев, но и обычных, типических персонажей поднимает до уровня очень интересных. Делает она это, в первую очередь, через бесчисленные сюжетные оси напряжения.
И персонажи, и события в «Щегле» дьявольски убедительны. Тартт в одном из интервью говорила, что подготовка к написанию романа для нее – пытка, потому что она исследует, проверяет и перепроверяет до бесконечности. Видимо, поэтому пока она издала всего три романа, тогда как та же Маринина лепит их, как пельмени. Только один герой – Борис, получился несколько лубочным, но учитывая его русско-украинское происхождение, трудно было бы ожидать от Тартт полного правдоподобия.
Гениальность и смелость автора бросаются в глаза даже в названии. Огромный роман называется просто «Щегол» - не «Сага о..», не «Война и мир», не «Гордость и предубеждение», а всего лишь название маленькой птички.