Среди миров, в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у неё одной ищу ответа…
Не потому, чтоб от неё светло,
А потому, что с ней не надо света.
И.Анненский
1 сентября 1855 году в Омске, в семье высокопоставленного чиновника родился поэт и переводчик, критик, учёный-филолог и педагог Иннокентий Фёдорович Анненский (1855–1909).
Иногда еще его ( вместе с Велимиров Хлебниковым) называют одним из отцов-основателей русского поэтического модернизма, новой русской поэзии.
Родители его были далеки от поэзии, хотя мать - отдаленная родственница Ганнибала, а значит, Пушкина. -Отец Анненского - сначала советник, а затем начальник отделения Главного управления Западной Сибири. В 1860 году отца перевели в Петербург чиновником по особым поручениям в Министерстве внутренних дел.
Отличаясь предприимчивым характером, он ввязался в торговые спекуляции, наделал долгов, в итоге потерял службу, тяжело заболел. Заболел в непривычном климате Петербурга и маленький Иннокентий. Из-за всего этого э Анненский не любил вспоминать детство.
Вот что само он говорил «Моем жизнеописании»:
«...я рос слабым, болезненным ребенком и, в отношении физического развития, оставался далеко позади своих сверстников. Довольно рано начал я учиться и, сколько помнится, никогда не тяготился учением. Выучившись читать под руководством моей старшей сестры, я с удовольствием принялся за чтение книг, доступных моему возрасту и развитию. Обстановка, среди которой я рос, оказывала большое влияние на развитие во мне ранней охоты к чтению: я рос почти без товарищей, среди людей, которые были старше меня...»
Но в чем-то в его детстве Иннокентию повезло - у него был старший брат Николай. Николай Фёдорович — экономист-статистик в министерстве путей сообщения, публицист, учёный, глава «Русского богатства» — был опорой и ангелом-хранителем этой семьи.
Он и его жена, Александра Никитична, педагог и детская писательница, исповедовали идеалы народничества. По признанию Иннокентия Фёдоровича, брату и его жене он был «всецело обязан интеллигентным бытием».
Александре Анненской поэт посвятил вот это стихотворение.
А. Н. Анненской
Вечер. Зеленая детская
С низким ее потолком.
Скучная книга немецкая.
Няня в очках и с чулком.
Желтый, в дешевом издании
Будто я вижу роман…
Даже прочел бы название,
Если б не этот туман.
Вы еще были Алиною,
С розовой думой в очах
В платье с большой пелериною,
С серым платком на плечах…
В стул утопая коленами,
Взора я с Вас не сводил,
Нежные, с тонкими венами
Руки я Ваши любил.
Слов непонятных течение
Было мне музыкой сфер…
Где ожидал столкновения
Ваших особенных р…
В медном подсвечнике сальная
Свечка у няни плывет…
Милое, тихо-печальное,
Все это в сердце живет…
При поддержке брата он поступил и на историко-филологический факультет Петербургского университета, который успешно - "четверки" были только по богословию и философии - окончил со званием кандидата историко-филологического факультета в 1879 г.
Французским и немецким Анненский владел с детских лет, в университете добавил к этим языкам - латинский, греческий, английский, итальянский, польский, санскрит, древнееврейский.
«Так как в те годы еще не знали слова символист, то был я мистиком в поэзии и бредил религиозным жанром Мурильо. Черт знает что! В университете - как отрезало со стихами. Я влюбился в филологию и ничего не писал, кроме диссертаций...»
- вспоминал он позже.
После окончания университета Анненский преподавал латынь и греческий язык в частной гимназии Ф.Ф. Бычкова. Еще студентом третьего курса страстно влюбился в Надежду Валентиновну Хмара-Барщевскую, репетитором детей которой он был. Несмотря на ответное чувство, осторожная тридцатишестилетняя вдова, мать двоих сыновей, не спешила становиться женой студента, который был на четырнадцать лет моложе ее. Они поженились лишь после того, как Анненский закончил университет. Чтобы содержать увеличивающуюся семью (скоро родился сын), Анненский, кроме уроков в гимназии, начал преподавать в Павловском институте, читал лекции на Высших женских (Бестужевских) курсах.
В 1880 году у них родился сын Валентин.
Но, несмотря на сильную привязанность к сыну, счастья семейная жизнь Анненскому, судя по всему, не принесла.
Макс Волошин писал об Анненском: «Это был нерадостный поэт». Это действительно так. Мотив одиночества, отчаяния, тоски — один из главных у поэта. Он даже слово Тоска писал с большой буквы. Ажурный склад его души казался несовместимым с жестокими реалиями жизни.
В тоске безысходного круга
влачусь я постылым путём…
В своей статье «Что такое поэзия?» Анненский говорит:
«Она — дитя смерти и отчаяния».
Навязчивую мысль о смерти отмечал у него и Ходасевич, который назвал его «Иваном Ильичом русской поэзии». Неотвязная мысль о смерти была вызвана отчасти сердечной болезнью, которая постоянно держала поэта в ожидании конца, смерть могла настигнуть в любой момент.
Сейчас наступит ночь. Так чёрны облака…
Мне жаль последнего вечернего мгновенья:
там всё, что прожито — желанья и тоска,
там всё, что близится — унылость и забвенье.
Как странно слиты сад и твердь
своим безмолвием суровым,
как ночь напоминает смерть
всем, даже выцветшим покровом.
Но тем не менее, жизнь продолжалась. В 1891 году Анненского перевели в Киев на пост директора «Коллегии Павла Галагана» - частного закрытого учебного заведения, учрежденного супругами Галаганами в память об их рано умершем сыне. В Киеве Анненский решил перевести на русский язык все трагедии любимого им Еврипида, дав к ним подробный комментарий.
Этот план выполнил - перевел все семнадцать дошедших до нас трагедий, правда уже уже в Петербурге, куда вернулся после конфликта с почетной попечительницей «Коллегии».
В 1901 году вышла в свет трагедия Анненского «Меланиппа-философ», в 1902 году - «Царь Иксион», а в 1906 году - «Лаодамия». А за два года до выхода «Лаодамии» Анненский издал (под псевдонимом «Ник. Т-о») сборник стихов - «Тихие песни». Правда, кроме В. Брюсова и А. Блока никто «Тихих песен» не заметил. Но и они не разгадали, кто скрывается за этим псевдонимом.
Почему он выбрал такой псевдоним? «Никто» - так назвался Одиссей циклопу Полифему в «Одиссее» Гомера, чтобы избежать гибели. Все эти буквы есть в имени Иннокентий. А может быть, поэт не поставил настоящее имя на обложке своей дебютной поэтической книги потому, что к моменту выхода книги ему было почти пятьдесят лет.
В Петербурге Анненского назначили директором 8-й мужской гимназии, находившейся на 9-й линии Васильевского острова, но вскоре перевели в Царское Село - директором Николаевской мужской гимназии.
Там на портретах строги лица,
И тонок там туман седой,
Великолепье небылицы
Там нежно веет резедой.
Там нимфа с таицкой водой,
Водой, которой не разлиться,
Там стала лебедем Фелица
И бронзой Пушкин молодой.
Там воды зыблются светло
И гордо царствуют березы,
Там были розы, были розы,
Пускай в поток их унесло.
Там всё, что навсегда ушло,
Чтоб навевать сиреням грезы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скажите: "Царское Село" -
И улыбнемся мы сквозь слезы.
Работа, сослуживцы, любимый сын. Но все равно он чувствовал себя одиноким.
Небогатая внешними событиями, неяркая размеренная жизнь Анненского скрывала глубоко спрятанные страсти, лишь изредка вырывавшиеся наружу трагичными, полными боли стихами. Сейчас уже не вызывает сомнений, что поэт был страстно влюблён в жену старшего пасынка Ольгу Хмара-Барщевскую, часто и подолгу гостившую в Царском Селе. Это ей адресованы его строки:
О. П. Хмара-Барщевской
Меж теней погасли солнца пятна
На песке в загрезившем саду.
Все в тебе так сладко-непонятно,
Но твое запомнил я: «приду».
Черный дым, но ты воздушней дыма,
Ты нежней пушинок у листа,
Я не знаю, кем, но ты любима
Я не знаю, чья ты, но мечта.
За тобой в пустынные покои
Не сойдут алмазные огни,
Для тебя душистые левкои
Здесь ковром раскинулись одни.
Эту ночь я помню в давней грезе,
Но не я томился и желал:
Сквозь фонарь, забытый на березе,
Талый воск и плакал и пылал.
И любовь эта, хоть и платоническая, была взаимной. Сохранилось письмо-исповедь Ольги, адресованное В.Розанову и написанное через 8 лет после смерти Анненского:
«Вы спрашиваете, любила ли я Иннокентия Фёдоровича? Господи! Конечно, любила, люблю… Была ли я его «женой»? Увы, нет! Видите, я искренне говорю «увы», потому что не горжусь этим ни мгновения… Поймите, родной, он этого не хотел, хотя, может быть, настояще любил только одну меня… Но он не мог переступить… Его убивала мысль: «Что же я? прежде отнял мать (у пасынка), а потом возьму жену? Куда же я от своей совести спрячусь?» И вот получилась «не связь, а лучезарное слиянье». Странно ведь в 20 веке? Дико? А вот — такие ли ещё сказки сочиняет жизнь?.. Он связи плотской не допустил… Но мы повенчали наши души…»
Документ этот всплыл чудом. Письма Анненского Ольга Хмара-Барщевская сожгла. Но в одном из стихотворений «Кипарисового ларца» под названием «Прерывистые строки» с подзаголовком «Разлука» Анненский поведал об их любви, рисуя драму расставания на вокзале с любимой женщиной:
Этого быть не может,
это — подлог…
День так тянулся и дожит,
иль, не дожив, изнемог?
Этого быть не может…
С самых тех пор
в горле какой-то комок…
Вздор…
Этого быть не может.
Это — подлог.
Ну-с, проводил на поезд,
вернулся, и соло, да!
Здесь был её кольчатый пояс,
брошка лежала — звезда,
вечно открытая сумочка
без замка,
и так бесконечно мягка,
в прошивках красная думочка…
Зал…
Я нежное что-то сказал,
стали прощаться,
возле часов у стенки…
Губы не смели разжаться,
склеены…
Оба мы были рассеяны,
оба такие холодные, мы…
Пальцы её в чёрной митенке тоже холодные…
«Ну, прощай до зимы.
Только не той, и не другой,
и не ещё — после другой…
Я ж, дорогой, ведь не свободная…»
— Знаю, что ты — в застенке…
После она
плакала тихо у стенки
и стала бумажно-бледна…
Кончить бы злую игру…
Что ж бы ещё?
Губы хотели любить горячо,
а на ветру
лишь улыбались тоскливо…
Что-то в них было застыло, даже мертво…
Господи, я и не знал, до чего она некрасива…
Надо было жить дальше... . Иннокентий Фёдорович около 10 лет занимал должность руководителя знаменитой гимназии в Царском селе, вплоть до 1905. Но после революции 1905 года его сместили, посчитав, что он руководил ею слишком мягко. Свою роль сыграло то, что в числе революционеров были и недавние выпускники гимназии.
С 1906 года Анненский был переведён на должность инспектора Санкт-петербургского учебного округа, в 1908 году читал лекции по истории литературы Древней Греции на Высших женских историко-литературных курсах.
Умер Иннокентий Анненский очень рано и внезапно. Вот как пишет об этом его сын:
«Последний день его сложился очень утомительно... Утром и днем - лекции на Высших женских курсах Раева, Учебный округ, заседание Учебного комитета; вечером - заседание в Обществе классической филологии, где был назначен его доклад о «Таврической жрице у Еврипида, Руччелаи и Гёте», и, наконец, отец обещал своим слушательницам-курсисткам побывать перед отъездом в б. Царское, на их вечеринке. В промежутке он должен был обедать у одной дамы, близкого друга нашей семьи, жившей неподалеку от вокзала. Уже там, у О.А. Васильевой, он почувствовал себя нехорошо, и настолько нехорошо, что даже просил разрешения прилечь. От доктора, однако ж, отец категорически отказался, принял каких-то домашних безразличных капель и, полежав немного, уехал, сказав, что чувствует себя благополучно. А через несколько минут упал мертвым на подъезде вокзала в запахнутой шубе и с зажатым в руке красным портфельчиком с рукописью доклада о Таврической жрице...»
Николай Гумилев напишет в память об Иннокентии Анненском такие строки:
К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющий поэт.Десяток фраз, пленительных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространство безымянных
Мечтаний — слабого меня.О, в сумрак отступающие вещи
И еле слышные духи,
И этот голос, нежный и зловещий,
Уже читающий стихи! В них плакала какая-то обида,
Звенела медь и шла гроза,
А там, над шкафом, профиль Эврипида
Слепил горящие глаза.…Скамью я знаю в парке; мне сказали,
Что он любил сидеть на ней,
Задумчиво смотря, как сини дали
В червонном золоте аллей.Там вечером и страшно и красиво,
В тумане светит мрамор плит,
И женщина, как серна боязлива,
Во тьме к прохожему спешит.Она глядит, она поет и плачет,
И снова плачет и поет,
Не понимая, что всё это значит,
Но только чувствуя — не тот.Журчит вода, протачивая шлюзы,
Сырой травою пахнет мгла,
И жалок голос одинокой музы,
Последней — Царского Села.
И закончить я хочу тем же, что начала - тем стихотворением, вернее, песней, с которого для меня началось творчество Иннокентия Анненского.
С уважением, @maksina
При подготовке публикации были использованы материалы 1 , 2, 3 , выражаю благодарность их авторам.