- Потерь не избежать. Но если их мало, то они не смогут перезаряжать быстро ружья. Мы сумеем прорваться.
- Значит, десяток-другой воинов — это крохи голодной птице смерти? А то, что в воде, да еще на этой быстрине кони не могут идти быстрее и мы всю реку окрасим нашей кровью, тебя не смущает.
- К тому же очень не удобный спуск к воде.
- К тому же очень не удобный спуск к воде! - мурза передразнил сотника, - и при этом ты предлагаешь вновь идти тем же способом.
- Но о каком другом способе я могу подумать, почтенный?
- Ты прав. - Кантемир сдержал приступ ярости, - думать тут должен я. Я один! Шайтан вас всех задери!
- Может собрать совет? - сотник привстал в стременах.
- Совет...хм. И мы долго будем говорить о том, какой не удобный спуск.
- А как бы поступил славный хан Джанибек?
- Я знаю, Амир, как бы он поступил. И мы поступим по его методу.
- Как? - сухо спросил сотник и побледнел.
- Помнишь древние законы: если побежал один, то казнить весь десяток, побежала сотня, побежал десяток, казнить сотню.
- Почтенный мурза, - сотник еле выговаривал слова, так сильно вдруг засушило горло, - но ты ведь только что говорил о потерях. И этим законам давно никто не следует.
- И плохо, что никто не следует. Конечно, я не собираюсь накануне большой войны терять понапрасну людей. Но наказать палками...
- Всесильный, но и это наказание на какое-то время выбьет из строя.
- Как-то ты сипишь, мой Амир? Ладно. Джанибек всегда заменяет наказание чем-то вроде риска. А удаль в бою смывает позор. Не так ли?
- Так, Кантемир-мурза!
- А если так, тогда мы не будем дожидаться восхода солнца. Пойдем ночью, точнее под утро, когда начнет гаснуть луна, но солнце еще будет далеко.
- Это мудро, почтенный. И им будет сложнее попасть в нас.
- Ты еще не до конца дослушал, Амир. Первые два десятка твоей сотни пойдут пешими. Вода здесь по плечи, а значит русским гяурам будет действительно сложно попасть.
- Но ведь вода ледяная. Мы можем потом потерять оба десятка. Они просто заболеют и не смогут продолжать поход.
- А что ты мне прикажешь делать! - голос Кантемира чуть не сорвался на визг.
- Ты совершенно прав.
- Следом за ними пустим еще три десятка конными. Они не успеют перезарядить ружья. - мурза посмотрел в сторону леса и про себя добавил, - и у них нет столько пуль.
- Первым двум десяткам в вымокшей одежде будет нелегко сражаться с противником, если того вдруг окажется хотя бы столько же.
- Ты ноешь, хуже бабы, сотник. Воины пришли воевать, а не греться под юбкой. Вымокнет одежда, говоришь? Значит, пусть идут без нее. Быстрее дойдут. Потом обсушатся. А я обещаю, при условии быстрого взятия реки, каждому по серебряной монете.
- Я так и скажу. - сотник осекся, - так и прикажу от твоего лица.
- Вот и хорошо, Амир. А сейчас пусть все отдыхают. Кого увижу шляющимся от костра к костру дам палок.
- Слушаюсь, повелитель! - сотник склонился в седле и поскакал прочь.
Давным-давно где-то в Персии, а точнее приблизительно около 1184 года в городе Ширазе в семье одного очень уважаемого атабека появился на свет мальчик, которому суждено было стать известным на весь Восток сочинителем касид и газелей. Неизвестно как проходило нежное детство будущего гения и властителя дум, но юность, это явствует из его же рассказов о себе, прошла в стенах известной багдадской академии «Низамиэ». Звали этого человека Саади. Ему много пришлось очень много пройти испытаний. Чего только стоит разорительная война с рыцарями-храмовниками, в результате которой поэт оказался в плену и провел там несколько лет. Но было еще и нашествие войск Чингис-хана. И тоже Саади попал в плен и едва не угодил на рабовладельческий рынок. Но удача все же сопутствовала ему. Находясь в плену у рыцарей, он времени даром не терял, а каждую свободную минуту посвятил изучению западной культуры, традициям и нравам народов закатных стран. Когда пленили монголы, Саади пошел к одному из сыновей Чингис-хана и предложил бесплатно учить представителей степной знати разным наукам. Монголы откликнулись на предложение. Много юношей из монгольских аристократов прошли курс обучения у известного тогда уже поэта Востока. И снова Саади на свободе, осыпанный почестями и подарками. Но вот что странно, ни в одном из своих поэтических произведений Саади не говорит о других науках, кроме одной — науке жить. Он очень дидактичен, как свойственно человеку своего времени. Но ни единым словом он не обмолвился ни о теософии, ни о философии, ни об астрономии, последняя, кстати, была очень популярна в те времена. Чуть немного о зороастризме, да и то на уровне среднего обывателя и все! Вот тебе и академия! Отношение к женщинам, тоже понятно для человека восточных убеждений, очень, мягко говоря, почтительное. Хотя в каких-то строках, очень редких, он говорит о «хороших женах». В целом же видит в женщине больше отрицательного и часто рассматривает только как источник соблазна и причину многих кровопролитных войн.
Но почему полное молчание в произведениях о других науках, которые он вроде как должен был прилежно изучать? Конечно. Все так. Саади был очень прилежен, но не считал науки помощниками в жизни. Еще до первого пленения, будучи студентом, он помногу времени проводил на рынках, толкаясь среди посетителей, обсуждал с купцами последние новости, смотрел на скованных рабов. Его интересовала только текущая вокруг него жизнь и ничего больше. Вот и весь ответ на то, почему он молчит о науках. Еще он не был силен в касидах, то есть обнаружить поэтические открытия в них не удастся, а вот газели — это было воистину его пространство. Можно много говорить о достоинствах недостатках поэзии Саади. Можно долго восхищаться его дидактическими, легкими и остроумными строками, которые стали цитатами и правилом жизни для многих. Все так.
Одним из тех монгольских аристократов, которые проходили курс у Саади еще при Чингис-хане, был далекий предок Кантемира-мурзы. С тех пор из поколения в поколение мужчины их рода чтили ширазского поэта и верили, что когда-нибудь милость Аллаха снизойдет и на них. И вот наконец-то и у них появился будущий великий поэт. Маленького Кантемира любили, мужчины часто приглашали его выступить со стихами на своих собраниях. Некоторые даже советовались с ним. Ему пророчили славное будущее мыслителя и поэта. В 17 веке Восток все еще оставался средоточием духовных и культурных ценностей, но поднимал голову и Запад. Поэтому среди татарской знати была дилемма: куда пойти учиться? Некоторые ехали получать знания в Багдад, другие стремились в Прагу и Варшаву. Естественно, что Кантемир-мурза оказался на Востоке, поскольку мечтал о славе поэта куда больше, чем о славе полководца.
Во имя создавшего душу творца,
В уста нам вложившего речь мудреца!
Он нам прегрешенья прощает и нам
Во все помогает и внемлет мольбам!
Кантемир часто вспоминал эти строки великого Саади. Небольшой томик в кожаном переплете с одами незабвенного мастера он брал с собой во все походы.. И когда выпадала минута-другая, то вновь и вновь перечитывал эпос «О справедливости и правилах мировластия». И, конечно же писал сам.
Провожая однажды в дорогу меня,
Молвил старец, присев у порога:
Твое только то, что видишь с коня.
А прочее не от бога!
Но следовал ли Кантемир-мурза своим же строкам? Внутренний разрыв рано или поздно станет его трагедией. И он лучше других понимал это.
Быстро смеркалось. Зачепа не переставая разговаривал с Лагутой, не давая тому провалиться в забытье. Буцко возился с ружьями. Кородым напряженно следил за противоположным берегом.
- Ну все. Кажись отбились. Похоже идти они пока не собираются. - Кородым покусывал фалангу своего указательного пальца.
- С чего ты так решил? - Зачепа высунулся и посмотрел сквозь маскировочные ветки.
- Да вон, - Кородым указал пальцем, - костры запалили и лошадей отогнали пастись.
- Тогда может Лагуту в студеное оттащить пока. Там найдем какую хату.
- В хатах нет никого. Все же ушли. - сказал Зачепа.
- Ну и чего! - Буцко втянул носом воздух. - Вон как холодает. В хате все ж потеплее.
- Верно говоришь, Буцко! - Кородым посмотрел на Лагуту.
- Я вам уже здесь не помощник. - тихо сказал Лагута. - Только мешаться буду. Но и до хаты тащить, значит здесь оголить.
- Я все четыре ружья перезарядил, проверил. Я ж быстро.
- Один справишься? - спросил Кородым.
- Да чего там, - Буцко кашлянул в кулак, - потихоньку взвалю на спину и донесу. А там уж как Бог распорядится.
- Тогда мы с Зачепой здесь останемся, а ты неси Лагуту. - Кородым вздохнув, посмотрел на Башкирцева.
- Зачепа, остаешься старшим. - говоря эти слова Лагута посмотрел на Кородыма, дескать, извини, но ты не казак. С радостью, да не могу.
Кородым кивнул, мол, понял, не совсем уж дурак.
- Ну тогда пошли по тихому. - Буцко был здоровенным парнем и без труда помог встать худородному Лагуте, а потом, словно легкую ношу с сеном положил себе на плечо и понес.
Кородым показал Зачепе рукой на мертвого татарина и поднес палец к губам, что означало: не шуми, коль даже не понятно будет! Зачепа кивнул.
На берегу, у самой кромки воды темнели два трупа: лошади и человека. Два странных чужеродных пятна на фоне серебряной чешуйчатой глади.
Кородым поплевал на ладони, выдернул одну из рах и пополз к реке. Татарин лежал с открытыми глазами, чудовищно вывернув голову на бок. Два черных навеки закатившихся глаза блестели тем самым огнем, который отражает свет потусторонней, загадочной жизни. Одна ичига слетела с ноги и валялась рядом с конским копытом; смуглая, покрытая земляными коростами, нога с растопыренными пальцами торчала против звездного неба на весу. Кородым достал нож, срезал ремни, державшие на поясе ножны с саблей — видно не бедным был татарин — отложил трофей в сторону и стал дальше оглядывать убитого. Понравился лук в бронзовом чехле. Парень аж причмокнул. Хорошее оружие. Граненые наконечники стрел. Таким любая кольчуга ни по чем. Чуть в стороне валялась легкая, сделанная из вишневого дерева, пика. Наконечник круглый, насажен глубоко и надежно. Кородым покрутил в руках лук, чуть задумался, а потом усмехнувшись про себя стал снимать с пояса веревку. Разлохматил конец косицы, вытянул из нее несколько тонких веревочек, проверил на прочность, потянув в разные стороны. Затем положил древко лука на раху, которую упер в землю под наклоном к воде. Какое-то природное чутье подсказало крестьянскому сыну, что наладить самострел следует на уровне груди человека. Натянул тетиву, зацепил к корню, прихватил веревочкой, обвел вокруг пня и примотал к палке, которую глубоко утопил в кромку берега. Затем присыпал свое сооружение прошлогодними травами. ...Ну теперь пусть отведают угощеньица!..Отер пот со лба и, прихватив саблю с пикой пополз обратно.