Собрав волю в кулак, я вошла в предназначенную для выступления комнату.
Мастер — пожилой человек в строгом костюме — поднялся навстречу. От его улыбки по спине пробежал холодок.
Переводила Канти. Это оказалась непростая работа: гость не говорил по-русски. А я не могла читать по его губам. Поэтому и беседа была короткой, рубленой.
Усадив Мастера, Канти кивнула. Помощники уже расставили чаши на низком столе. Я передвинула их так, чтобы было удобнее. Потом, подумав, налила в некоторые воды: её плеск добавить свежие нотки. И, выдохнув, провела стиком по краю.
Стены исчезли, окна приняли невообразимые размеры, стекла растворились, выпуская звуки наружу. Люди тоже пропали. Не осталось ничего.
Только я и чистые, яркие обертоны. Они перетекали один в другой, набирали мощь или затихали, если я касалась пальцами чаши.
Время тоже исчезло. Растворилось в мелодии и вернулось, лишь когда затих последний звук.
Тишина окутала привычным коконом. После концерта она всегда являлась, заставляя сердце замирать. А потом взрывалась овациями. Но я все равно волновалась: а вдруг в этот раз будет иначе?
Теперь, чтобы узнать, приходилось открывать зажмуренные глаза. Я осмотрелась, готовая принять приговор.
Лица. Нет — маски. Они хорошо скрывают эмоции, и даже по глазам не понять, о чем думают люди. Страх свернулся в животе липким клубком.
А потом маски исчезли. Растворились. Растаяли. Ладони неистово ударялись друг о друга, а глаза горели восторгом.
Память немедленно подсказала, как это звучит. Овации, крики «бис» и «браво». Мастер что-то говорил. Его губы быстро двигались, но я не понимала ни слова. Канти напряженно вслушивалась, а потом засветилась от счастья. Руки тут же замелькали, сообщая неожиданное:
— Он говорит, что не сможет тебя научить. Что сам готов записаться в ученики. А еще... еще зовет в Тибет!
Людей пришло немного. Вечер устраивался только для «своих». Но оттого был не менее важным. Наводились мосты, заключались сделки, принимались договоренности...
Мастера со сложным именем, которое я не смогла произнести даже в мыслях, жаждали заполучить специально приехавшие люди, но им пришлось терпеливо ждать своей очереди. А он желал общаться только со мной. Канти не успевала переводить.
— В должны познакомиться с моим другом — ламой. В его дацане как святыня хранятся древние чаши. Уверен, услышав вашу игру он позволит вам...
Чаши? Настоящие? Из семи сплавов, а не из бронзы или меди?
— Именно так. А еще лама утверждает, что железо в них — метеоритное. Мне так и не разрешили к ним прикоснуться. Только увидеть.
Мастер был убежден, что мне-то сыграть позволят. Потому что талант. Гений. И его уверенность передалась даже Канти.
— Алина, только представь! Горы, реки, чистый воздух... Песнопения монахов и твои любимые чаши! Это же мечта!
С этого момента желание прикоснуться к святыням переросло в одержимость.