Потрясённый, он стоял, замерев на месте. Глаза его потемнели и потухли, цвет лица стал совершенно серым, землистым. Щеки обвисли, складки губ — опустились вниз, как от внезапного горя. Соня ещё несколько секунд смотрела на него, удерживаясь от дикого искушения прижаться к нему, врасти в него и никогда, никогда не отпускать — пусть её убивают в его объятьях! А потом бросилась вниз по ступенькам, забыв про лифт, не оглядываясь, теряя дыхание, рискуя сломать ногу, и вспоминая все свои бегства от него — всякий раз — вот так же, в темноту… в пустоту.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19, глава 20, глава 21, глава 22, глава 23, глава 24, глава 25, глава 26, глава 27, глава 28, глава 29, глава 30, глава 31, глава 32, глава 33, глава 34, глава 35, глава 36, глава 37, глава 38)
Но на этот раз Митя за ней не пошёл. Она не знала, где припаркована его машина. На остановке недалеко от больничных ворот уже раскрыла дверь, набирая народ, маршрутка. Соня влетела в неё последняя и плюхнулась на сиденье, пытаясь отдышаться. Жара на улице спала, но в маршрутке стояла духота, пахло потом, воздух не поступал даже в открытое окно. Автомобиль поехал. Отдышаться никак не получалось, а она ведь почти забыла об этих ужасных приступах. Соня полезла в сумочку за таблеткой. Одновременно зазвонил телефон — это был доктор. Несколько секунд Соня колебалась, но всё-таки взяла трубку.
— Да, Илья Сергеевич.
— Софья Васильевна, ради Бога, простите меня! Вы только скажите сейчас — как вы?
— Ничего, — выговорила она.
— Я же слышу — вы задыхаетесь. Послушайте, он… он только что ушёл. Давайте, вы вернётесь, и мы сделаем вам укольчик.
— Нет, нет, я проглотила таблетку, я уже в маршрутке… — она сделала паузу и вместе с ней вдох. — Не волнуйтесь.
— Вы сможете меня простить?
— Вы ни в чём не виноваты.
Она хотела добавить, что Митя всегда добивается своего — не силой своей воли, а силой страстного желания — у тех людей, кто способен на ответный порыв. Но не смогла произнести такую длинную фразу.
— Понимаете… я не мог отказать вашему мужу. Он мне звонил — начиная с прошлой зимы, после каждого приёма. Знаете, я просто поставил себя на его место. Врачебную этику я нарушил, слов нет. Но ведь он обещал… я не думал, что он приедет, устроит вам встряску. Он звонил, я сказал, когда у нас будет приём. И вот как всё получилось! Перед вашим приходом я его прогнал, сказал, что больница — не место… Но… я не знаю, возможно, вам стоило разобраться между собой, разве в моей власти решать…
— Я всё понимаю. Не переживайте.
— Как вы? Таблетка уже помогла? Вы когда приедете домой? Минут через двадцать? Киньте мне смс-ку хотя бы… И сразу ложитесь. Если что — звоните хоть ночью, я требую!
— Илья Сергеевич, не беспокойтесь, — сказала она и добавила, понижая голос:
— Только очень прошу… Не разговаривайте с ним больше — обо мне.
Доктор замялся.
— Софья Васильевна… Я, конечно, обязан подчиниться, но… он же будет о вас беспокоиться. Я видел — он в отчаяньи. Вы не боитесь, что он… Такой импульсивный парень.
— Господи, Илья Сергеевич! Вы-то хоть… без шантажа, ну пожалуйста!
Соня опустила трубку на колени. Она и сама очень боялась за Митю. Одной своей частью — боялась. В душе её уживались сейчас любовь и ненависть, гнев и отчаянье. Лучик света, показавшись на миг, снова скрылся — навеки. Что толку, что она теперь знает, что Митя не был с Наташей? Какая ей разница, с кем он был… их судьбы катятся под откос, налетая на камни, быстрее, быстрее… Как и что будет завтра — какая же разница? Предстоит дальше вымучивать эту жизнь, где-то брать на это новые силы. И ведь у неё уже хорошо получалось. Почти получалось… И вот…
Соня выпрыгнула из маршрутки и в очередной раз — хотя прошло уже столько времени — повернула направо, к своему прежнему дому. Опомнилась, кинулась обратно через дорогу и быстро добежала до подъезда. Таблетка помогла — спасибо Илье Сергеевичу, подобрал ей лекарства. Надо ему отзвониться, чтобы не чувствовал себя виноватым. Сколько он ей сделал хорошего — и всё бескорыстно. Ну, правда, не только ей…
Соня остановилась перед дверью. Нельзя заходить домой в таком состоянии: Анька поймёт, и Вадик почувствует. Совесть схватила Соню за горло — разве не Вадик её единственный лучик? Разве не ради него она живёт? Разве его нежные ручки, ласковые объятья, чистый взгляд — не всё, что ей надо в жизни? Разве это не радость?
Надо забыть, забыть о Мите, не тревожиться о нём больше — не мучиться за свои жестокие слова. Они ничего не изменят, эти слова. Ничего не ухудшат. Разве что только теперь он оставит её в покое. Потому что ещё одна такая сцена… и снова больничная койка.
Соня решительно повернула ключ в замке.
В этот вечер никто ничего не понял. Она пожаловалась Аньке, что неважно себя чувствует, при ней позвонила доктору. Сестра быстро ушла — Костик её уже ждал. Вадик заснул.
Только Борис, разумеется, обо всём догадался — его не проведёшь. Соня легла в постель и, не сдержавшись, протянула к нему руку, посадила к себе на живот. Но ещё несколько минут смотрела мимо него. Представляла, что им с Митей удалось бы придумать, как встретиться за эти два дня. Мечтала о том, как они стали бы снова близки, вернули бы себе друг друга и даже задохнулась от счастья, которое могло быть испытано — сегодня, завтра… Если б только она согласилась… пусть тайком, пусть наспех… но ведь он её муж, был и останется им!
Соня перевела взгляд на Бориса.
— Ты знал? — спросила она с укоризной. — Знал, что Митя меня не предал?
— Ну уж, не предал… — хмыкнул тот.
— С Наташей — не предал! Он считал женой меня, не её! — сама того не замечая, она повторяла за Митей его бредовую отмазку. — Ты же всё знаешь всегда! Почему ты молчал?
— Ну уж и всё… — пожал плечами Борис. — Если на то пошло, я знаю только то, что знаешь ты.
— Нет! Ты всегда говорил мне, про Митю… что он принесёт мне беду. Что он уйдёт.
— Ну и что из этого? Ты и сама могла догадаться.
— Сейчас… сейчас я ничего не понимаю. Скажи мне хоть что-нибудь.
— Всё ты понимаешь.
— Да, — призналась Соня. — Я правильно ему всё сказала, правильно! Ничего больше не будет. «Оставь надежду всяк сюда входящий…» Так ведь?
— А ты оставила?
— Да!
— Жизнь ещё не кончилась, Софья Васильевна! — укоризненно покачал головой лис. — Уныние и отчаянье — это грех, не мне тебя учить.
— А что же мне остаётся? Только не говори про Вадика, работу, наслаждение каждой секундой. Я не про это… это всё верно, но… Какая может быть у меня надежда? Её не было — с самого начала… Даже если бы нас не разлучили. Долго бы он любил меня, разве не предал бы?
— Что ты говорила, когда клялась в церкви?
— В болезни и здравии, в горе и радости… — автоматически повторила Соня.
— Вот там и ищи, — туманно ответил Борис.
Больше она ничего от него не добилась.
Зато на другой день Соня нашла в почтовом ящике паровозик. Она не стала гадать, как он туда попал — наверное, Митя раздобыл адрес, отправил посыльного с поручением. Сердце её сжалось от горя: Митя с ними попрощался.
***
Соня бросает Бориса
Паровозик Соня спрятала, чтобы не нашёл Вадик, убрала в одну из коробок на шкаф. Но мальчик нашёл его буквально на следующий день. Глупо получилось — Анька с самого переезда не вспоминала про старые диски, а тут вдруг полезла искать, достала всё сразу — ну и Соня не успела её предупредить. Вадик всегда с любопытством залезал в любые ящики и шкатулки и, пока Анька рылась в дисках, обнаружил свою старую игрушку.
Соня была на кухне, когда услышала его восторженный вопль:
— Мама, мамочка! Смотри!
Она тут же влетела в комнату.
— Смотри, мам, Митя мне паровозик привёз! Наверное, ночью, да? А почему он меня не разбудил?
Соня боялась, что Вадик упрекнёт её во лжи, но мальчику даже в голову не пришло, что мама могла скрыть от него такое! Он сиял от восторга.
— Мам, а когда он снова придёт?
— Заинька, я не знаю… я не видела… — залепетала Соня.
Сестра подозрительно уставилась на неё, но догадалась смолчать.
— Ух ты, работает! — Вадик передвинул маленький рычажок, и паровоз испустил тонкую струйку дыма, завертел, как и раньше, колесами. — Эх, жалко, дороги-то теперь нет…
Дорога из китайской пластмассы и правда, давно сломалась, а вагончики растерялись.
Соня молча вернулась на кухню, чтобы скрыть слёзы. Анька вышла следом за ней.
— Это чё было? — спросила сестра.
Соня не отвечала.
— Он чё — в городе? Вы встречались?
— Нет, — она отвернулась.
Пересказывать встречу в больнице она была не в состоянии. Анька молча её разглядывала. Сестра очень изменилась за последнее время — завязала с гулянками, забросила всех подружек. Времени на всю эту ерунду у неё больше не оставалось — они с Костиком работали днём и ночью. Соня и не надеялась, что парень сможет так раскрутиться, она уже поставила крест на выданных ему деньгах. Но весь этот год Костик пахал, как проклятый, и добился, надо сказать, результатов. Его сайт хорошо посещался, интернет-магазин приносил доход, а весной даже пришлось нанимать курьера и секретаршу на телефоне, так много стало клиентов. Анька не просто помогала, она вела всю бухгалтерию, обрабатывала заказы и сама уже неплохо разбиралась в оргтехнике.
И теперь, к удивлению Сони, сестра не стала ничего выпытывать.
— Костик отправляет меня на море, — как ни в чём не бывало начала она. — До сентября пока затишье, поехали, а?
— Езжай, — пожала плечами Соня.
— Вместе поедем, — приказным тоном объявила та. — У тебя весь отпуск в городе прошёл, ребёнку нужен морской воздух.
— А Костик чего? Не хочет?
— Он в Расков намылился, за товаром.
— Нет, Ань, это сколько денег надо — а мы только к школе на десять тысяч собрались, и то ещё не всё купили.
— Ничего, я добавлю. Хозяйка берёт только за комнату, живи хоть вдесятером, домик у самого моря. Удобства, правда, на улице, да нам не привыкать.
Соня замотала головой — никуда ехать она не хотела. Но, с другой стороны… здесь сейчас очень тяжело. Может, и правда, сбежать — хотя бы на неделю? Митя на днях уедет из города. Невыносимо будет жить и думать о том, где он сейчас, что делает и с кем. Особенно после того, как он был так близко… и так далеко одновременно — потому, что остался чужим, недоступным. И не прощённым.
Соня искренне хотела простить его, она думала об этом всю ночь, объясняла себе всё его же словами — и не верила, не чувствовала так, как он. Ведь самой ей ни разу, ни единого разу не захотелось другого! Взять любого приятного ей мужчину — да вот хотя бы Илью Сергеевича — Соня не желала ни от него, ни от кого бы то ни было, даже прикосновения. Верно подметил доктор: её словно заморозили, превратили обратно — только не в Снегурочку. А в неживую снежную бабу.
Иногда, давая советы, он по-дружески накрывал её руку своею — Соню это тяготило, она не знала, как реагировать. Ни один мужчина, кроме Мити, не смел к ней прикасаться, все её желания оставались связаны только с ним, только он обладал правом на неё, только его ласки ей были нужны. Как, как он мог выносить чужих женщин рядом, целовать их, пользоваться их телом? Не лукавит ли он, говоря, что ничего к ним не испытывал? Если бы он по-прежнему любил Соню, он бы просто их не увидел, не взглянул на них под определённым углом. Значит, он хотел и искал для себя этих удовольствий! Она знала, что нельзя судить по себе, повторяла чужие слова про мужское восприятие близости. Но не понимала, не хотела понимать! Закон общий для всех, нигде не написано, что мужчине можно и нужно больше!
— Тебе что твой Сергеич советовал? — не унималась сестра. — Отдохнуть и развлечься.
— Не знаю. Надо подумать.
— А тебя и не спрашивают — я уже подумала!
Соня пожала плечами — ну что ж, может, и правда?
— Когда же билеты-то брать? Если ехать — то не сегодня-завтра, до первого сентября три недели осталось, — проговорила она.
— Сегодня же и возьму — на воскресенье. Не получится на жэдэ, поедем автобусом, у Костика есть приятель, организует. А вы собирайтесь пока. Вадь, ты хочешь на море? — крикнула Анька, чтобы мальчик услышал.
Вадик тотчас же прибежал к ним — в руке у него всё ещё был паровоз.
— Поедем, зайка? — жалобно предложила Соня. — Ты ведь ещё ни разу море не видел.
— А вдруг Митя придёт? А меня тут нет?
Мать и сын глядели друг на друга — Соня так его понимала! Но…
— Он не придёт, малыш. Он… он очень спешил и уехал обратно в Москву.
— Почему, почему он меня не разбудил! — топнул ногой мальчик.
— Не знаю, детка… наверно, не мог… — выдавила Соня.
— Так, хватит! — пресекла их Анька. — Достало уже, чес-слово! Не хочу даже слышать теперь это имя! Вадь, и ты прекращай — тошно уже от твоего Мити дурацкого! Я за билетами, собирайтесь давайте. В воскресенье будем в море купаться, вот об этом и думайте.
***
Соня, хоть и выросла в почти южном городе, жару переносила плохо. К тому же надо было следить, чтоб Вадик не обгорел, поэтому на море они ходили или ранним утром, или поздним вечером. Зато Анька весь день проводила на пляже, подставляя палящему солнцу все части тела по очереди, и слушать ничего не желала. Соня терпеть не могла солнечных ванн — ей не нравилось тратить на это время, не нравился и результат. Наверное, Митя снова помянул бы Снегурочку.
Митя, Митя… везде и всюду — один только Митя. Соня и в самом деле надеялась тут отвлечься, но… Её бросало из крайности в крайность — то она мучилась ревностью и ненавидела его, представляя, как он возвращается в Москву — то ли к Наташе, то ли к своей последней любовнице. А то вдруг начинала страдать, что так обошлась с ним, что оставила его несчастным, обиженным, одиноким. Даже испытывала муки совести, что не согласилась встретиться с ним ещё раз, провести ночь — пусть одну только ночь за весь год, но ведь он её муж, он имеет право… И тотчас же одёргивала себя: никакого права он не имеет, он сам отказался от всех прав, вступая в близость с чужими женщинами. Разве она могла быть теперь с ним, зная, что его руки обнимали и ласкали кого-то ещё? Она пыталась молиться о нём в эти дни, но в душе находились одни лишь упрёки, а гнев и обида становились только сильнее, вытесняя другие чувства.
Анька видела, что сестра продолжает себя изводить, злилась, но по-прежнему ничего не выспрашивала, наверное, надеялась, что само рассосётся. К тому же, ей было не до чужих страданий. Анька умела пользоваться радостями жизни и всюду устраивать праздник, она быстро завела себе компанию — молодёжи вокруг было хоть отбавляй, весело проводила время и ничуть не скучала по Костику, который названивал ей из Раскова по три раза в день.
А у Сони имелась ещё одна причина для страданий: она не взяла Бориса. Не забыла, а попросту не взяла. Что-то вдруг переключилось у неё в голове, и, когда Соня думала, как сэкономить место в чемодане (в новую сумку, купленную взамен подаренной Митей, лис не влезал), то почему-то решила, что Бориса на этот раз можно бы и оставить. Для чего таскать его по поездам, держать в чужом доме, пока они будут на море? И потом, у Сони теперь есть ребёнок, у ребёнка — игрушки, и как-то странно самой, словно маленькой, возить с собой лиса. Такое «взрослое» мироощущение по его поводу пришло к ней впервые. Ей даже показалось, что она не чувствует никакой потребности в его присутствии. Неужели кончилась её сказка, неужели — переросла? Правда, оставляя Бориса на комоде, Соня его поцеловала, но так и не смогла посмотреть ему в глаза.
Мучиться она начала ещё в поезде, точно зная, чего ей не хватает — привычного, надёжного ощущения, что Борис с ней, что он её поддерживает. Она ругала себя, повторяя, что верующий человек должен всегда уповать только на Бога, не придумывать себе суеверных примет, и старалась забыть об оставленном друге. Но душа была не на месте — из-за какого-то необъяснимого страха, что теперь в дороге или на отдыхе случится что-то плохое.
В первую же ночь на курорте Соня не смогла заснуть. Они в тот день умотались: договаривались с хозяйкой, сбегали на рынок за продуктами, приготовили что-то, потом сходили на море, с трудом нашли место на пляже и окунулись по одному разу.
Соня двигалась и действовала, как на автомате. Уложив уставшего мальчика спать, она вышла на улицу и уселась на скамейку — дохнуть свежим ночным воздухом после душного, невыносимо жаркого дня. Но тут же тучей налетели злобные комары, и насладиться тишиной и звёздами не получилось. Она вернулась, легла в кровать и уставилась в низкий белёный потолок. Вадик посапывал рядом, а Соне казалось, что южная ночь давит на неё, не оставляет воздуха, нагнетает что-то страшное, приближающееся к ним. Она крепко обняла ребёнка и пролежала так до утра, пытаясь унять дрожь.
Последующие дни она чувствовала себя не лучше — дикая жара днём, комары и духота ночью. И — полуночный психоз, который Соня научилась глушить хорошей дозой снотворного. Анька показывала ей на мозги: люди за южный отдых деньги платят, а ты, мол, словно тебя пытают...
Конечно, купаться в море было приятно, а самое приятное — радовать Вадика. Вот кто забыл обо всём на свете и в полной мере наслаждался новыми ощущениями! Он даже оторвался от Сони, постоянно торчал возле Аньки — та учила его плавать, бегала с ним по пляжу и уговаривала сестру отпустить их покататься на водных горках и на «банане».
«Банан», конечно же, Соня допустить не могла, но на аттракционы и в аквапарк они вместе сходили. Сама она с удовольствием осталась бы дома, но боялась расстаться с Вадиком даже на пару часов и, перемогаясь, плелась за ними из последних сил, закрываясь от солнца зонтиком.
Но главное — её постоянно тянуло домой. Дома не ждало ничего хорошего — только тоска и серые будни. Но там на тумбочке сидел Борис, одинокий, преданный, брошенный, с которым именно сейчас так хотелось поговорить. А здесь… Здесь полагалось радоваться, а радоваться Соня не могла — даже бескрайнему морскому простору, который прежде всегда поражал и наполнял её сердце восторгом.
Чем красивее казалась природа вокруг, тем хуже становилось Соне. Она страдала от этой красоты, не могла воспринимать её благодарно. Понимала, что получает всё это в дар, что не заслужили такие пейзажи уныния и безразличия. Но она не могла смеяться, плавать, гулять — ничего не могла. Не по Сеньке шапка… не по настроению отдых. Все мысли были там, в городе. Хотя Мити уже давно в нём нет, но… Соня всей душой рвалась обратно, словно неведомая сила притягивала её туда.
В начале второй недели Соня поняла, что больше не выдержит. Ей было плохо — и физически, и морально. Она сама не понимала, что происходит. В голове вертелась одна маниакальная идея: срочно домой.
Услышав это, Анька просто взбесилась. Кричала, что осталось каких-то несчастных восемь дней. Упрекала в эгоизме. Но от Сони уже ничего не зависело. Во вторник она собралась на вокзал — менять билеты. Анька, разумеется, никуда уезжать не собиралась.
— Ребёнка-то хоть не бери! Он-то при чём? — злая, расстроенная, сестра не знала, как до неё достучаться.
Оставить с ней мальчика Соня, конечно же, не решилась бы. Анька здесь снова стала похожа на прежнюю, шебутную девчонку, у которой на уме лишь ночные дискотеки да бар с караоке.
— Вадик… ты хочешь со мной домой или здесь с тётей Аней? — Соня задавала глупый непедагогичный вопрос, прекрасно зная, что Вадика заберёт.
— Хочу здесь с тобою…
— Вот видишь! — повторяла Анька.
— Вадичек, мы всё равно уедем. Прости меня, зайка, так надо, — качала головой Соня. — Мы с тобой лучше в лесу погуляем, на речку сходим…
— Нет, ну это просто ни в какие ворота! — возмущалась сестра. — Взять и испортить ребёнку отдых!
В конце концов, видя, что Соню не остановить, злая, расстроенная, она заявила:
— Хрен с тобой! Сумеешь обменять билеты — езжай! Я и без тебя покайфую.
Соня боялась одного — что билетов на поезд не будет, а трястись восемь часов на автобусе с мальчиком было бы нелегко. Но ей повезло — в кассе прямо перед ней сдавал билеты мужчина — решил продлить отпуск, а кассирша никак не могла найти ему другие. Соня даже не удивилась — она сразу поняла, что это для неё.
Билеты оказались на пятницу, так что выигрывала она всего-то несколько дней. В четверг Соня уже сидела на чемоданах. Сходили на море — но купаться она не стала, только смотрела за Вадиком. Ничего ей не хотелось. Домой, только домой!
Рано утром они вошли в душный, липкий от грязи вагон, а уже в шестом часу вечера за окном замелькали знакомые пейзажи. Скучный, расстроенный Вадик сидел на полке, послушно стараясь не прислоняться щекой к пыльной оконной раме. Чувствуя себя виноватой, Соня пыталась его утешить, рассказывая, как хорошо они проведут время до школы. Добрый, некапризный мальчик выслушивал её сказочные, заманчивые предложения и согласно кивал:
— Хорошо, мам, ладно… А когда мы опять — на море?
Море стало теперь его новой мечтой. Соня только вздыхала. Она с нетерпением поглядывала на часы и строила планы. Первым делом — бросить вещи и забежать в магазин, купить хлеб, сыр, что-то на ужин. Уезжая, дома оставили бардак, но ничего, прибраться можно и утром. Несмотря на все обещания, Соня пока не знала, что они будут делать в городе в последнюю неделю отпуска. Наверное, и правда, просто погуляют с Вадиком, подготовятся к школе, докупят то, что ещё не купили.
Наконец, поезд прибыл на их старенький, обшарпанный перрон. Соня вылезла из вагона, вытащила небольшой чемодан и помогла спуститься мальчику. Отмахнувшись от носильщиков, отрицательно помотала головой навязчивым таксистам: чемодан был на колёсиках, а до остановки — метров двести, не больше. Проходя мимо платформы пригородных поездов, Соня ещё издали заметила знакомую фигуру — ну разве можно ни с кем не встретиться на этом вокзале?
Соня хотела пройти незамеченной, но Надька её уже увидала.
— Привет! С моря приехали? Загорелый-то какой, Вадька!
Мальчик спрятался за спиной матери.
— А ты чего, как сметана? Под зонтом, что ль, отсиживалась? — критически осмотрела её Надежда Петровна. — В группе народу прибавилось, устала, как собака. Возьму в понедельник больничный. Парня, небось, уже не приведёшь, перед школой-то?
— А смысл… я ещё в отпуске. А ты — в деревню?
— Да вот, продукты везу! На огороде сидят, свиней держат, а пацана им, видишь ли, покормить нечем!
А, ну конечно, Надька ехала к сыну, живущему на каникулах у отцовой родни.
— Вот я матери своей говорю, — деловито начала женщина, словно продолжая только что прерванный разговор, — твой сынок ненаглядный колбаску себе покупает, а нет чтоб племяннику родному денег подкинуть. Нет, всё на себя, любимого. А кто ему стирает, кто готовит? Копейки не отстегнёт, хамло неблагодарное!
— А откуда же у него деньги? — удивилась Соня.
— Пенсию оформил и сторожем устроился — в кооператив гаражный, ну, знаешь, за котельной который. Анекдот просто — сторож! Кого он поймает — калека безногий?
— Значит, не пьёт?
— Трезвенником притворяется! Ну, это до первого случая. Нет, прикинь, нашли, кого взять! Тачки крутые — а на стороже экономят. Смех один. Так вот я и говорю — смотри, подорвут там все гаражи ваши, как у Калюжного, даже убежать на одной ноге не успеешь!
— Как… — застыла на месте Соня. — Как… какого — Ка...люжного? Как — подорвут?
— А ты что — не в курсе? — удивилась Надька. — А, так вы ж уезжали! Да взорвали нашего хозяина жизни — прямо у себя в гараже, вместе со всеми тачками!
— В смысле… н-н-насмерть?
Вадик дёргал Соню за руку, требуя идти дальше, но она ничего не замечала.
— Ну а то! Пожарище был — весь город дымом затянуло, мы ходили смотреть.
Соня глядела на неё, пытаясь осознать, что услышала. Калюжного больше нет в живых? Как такое возможно? Что это значит для неё? А для Мити? Так он, наверняка, снова в городе, вернулся — раз такая трагедия. А когда же это случилось?
Внезапно всё внутри неё похолодело от жуткой мысли. Страх иголками впился в голову, вмиг занемели руки.
— А… Надя… а…. — Соня ухватила её за рукав, не в силах произнести свой вопрос, слова застревали у неё на языке. — Надя… это давно было… это…
— Сейчас, подожди… Ну, не помню… не на этой неделе точно. А, ну да — в понедельник прошлый. Часов в пять утра рвануло. Да так шугануло! Я в первую смену работала, и вот иду… не пойму — гарью пахнет. А ведь далеко же…
Соню покачнуло. Но она ещё надеялась, что Митя успел уехать. Или не успел, но его там просто не оказалось. Нет, незачем спрашивать… Что делать ему в гараже? Машина у Мити в Москве.
Она сделала над собой усилие и выдавила:
— Он… один… погиб? Кто-то ещё… пострадал?
— Ну… — Надька смотрела на неё в сомнениях, — кажется, шофёр там погиб, из родни кто-то был… всё ведь скрывают, то скажут — пожар, то взрыв газа…
— Надя… — Соня готова была встать на колени. — Умоляю… что говорят? Кто из родни?
— Ну, я не знаю! — решительно дала отмашку Надька. — Кто тебя поймёт — вроде тебе он никто больше. Вроде как отомщена ты теперь. А может — всё-таки жалко тебе его станет...
Ноги у Сони подогнулись, платформа поплыла перед глазами, Вадик тряс её руку, а она ничего не видела перед собой, свет померк у неё в глазах, потом откуда-то сбоку выплыло лицо Надьки, и её голос проговорил словно издалека:
— Загублена жизнь-то. Молодому парню — на кой так жить, коли ещё очухается. Хотя он уже и нагулялся, небось, как никто. Ты, я смотрю, расстраиваешься — ну а по мне, радуйся, что это теперь не твой крест. Жена есть. Она пусть и возится…
Предметы вокруг выплыли из темноты и зачем-то заняли свои места, Надькино лицо теперь маячило прямо напротив — белый блин с бесцветными ресницами и невыразительными глазами, прыщ на щеке, такое будничное, банальное, настоящее. И однако Соня не могла осознать реальность, в которую вдруг погрузилась, как в самый худший кошмар.
— Что с ним… — не своим голосом выговорила она.
— Да кто ж его знает. Вроде как выжил, но до сих пор в коме, всякое болтают. По телевизору-то не показывают. Местные новости — как воды в рот набрали.
— Он живой?! Он точно — живой?!
— Да отпусти ты меня, больно же! — дёрнула руку Надька. — Не знаю я. Все обсуждают, кто теперь город купит. Ну чего ты, чего так реагируешь? Кто он тебе? Вон мой — даром что мужем был настоящим, отцом моего ребёнка — так вот мне на него наплевать, хоть жив, хоть помрёт. Может, и жалко, ну, как человека, конечно, но с ума-то не сходи!
Соня отпустила её и медленно, словно зомбированная, двинулась по платформе. Она тянула Вадика за руку, на автомате стараясь, чтобы на него не налетели.
— Чемодан забыла! — крикнула вслед Надька.
Соня, не понимая, что делает, вернулась за чемоданом. Вадик что-то говорил, просил, хныкал, потом замолчал. Они влезли в подошедший автобус, Соня усадила мальчика на сиденье, впихнула в проход чемодан. Ей хотелось орать — вопить на одной ноте, скрючиться, упасть, биться в истерике, лечь, умереть, чтобы ничего не знать, забыть, и в то же время бежать, рвать куда-то, где всё станет понятно, где она сможет увидеть его, в любом виде — в каком бы он ни был, убедиться, что он ещё существует на этом свете! Как она могла, как смела сидеть у моря, улыбаться, любоваться закатом, когда с ним случилось такое… как могла так расстаться с ним… злиться на него… А если он умер… если умрёт — она этого не вынесет… Нет!!! Его не может нигде не быть! Надька сказала — кома. Кома, кома, что такое кома? Из неё выходят когда-нибудь? Если это было больше недели назад… если… Господи! Помоги, помоги, пожалуйста, только бы он был жив, пожалуйста, пожалуйста…
Соня повторяла эти «пожалуйста» — ей казалось, что про себя, но люди вокруг глазели на неё, как на ненормальную. Ей было всё равно. Вадик снова что-то спросил, она только мотнула головой — то ли кивнула, то ли наоборот. Сердце сдавило — так, как давно не сдавливало.
— Вам плохо? — поинтересовалась стоящая рядом женщина. — Смотрите, её трясёт…
— Может, у неё эпилепсия? — другая боязливо отодвинулась.
— С ребёнком ведь. Может, скорую вызвать?
— Глянь, с чемоданом — а вдруг прилетела с Тайваня какого — а там птичий грипп?
Дышать было нечем, жить стало невозможно, разве что только одной надеждой — той, которая умирает последней. Если Митя жив… как, как ей попасть к нему, как пробиться, её же не пустят, не пустят! Надо только удержаться сейчас на ногах — довести Вадика до дома, да, главное, довести, а потом… Но как — как ей что-то узнать?
Весь автобус оглядывался на них, но они уже подъехали к своей остановке. Кто-то помог снести чемодан, кто-то поддержал на ступеньках ребёнка. Они двинулись к дому, но у самого подъезда Соня остановилась: она снова, в очередной раз ушла в другую сторону — к своей прежней квартире, где теперь проживали Женя, Танечка и их малышка.
Соня хотела повернуть обратно, но внезапно передумала. Она вдруг поняла — Вадика надо к кому-нибудь отвести, сейчас ему с ней нельзя. Ира — далеко, а Танечка… Она его воспитатель, с ней он останется. Плевать, что там Женя. А может… может, Женя что-нибудь знает — больше, чем Надька?
— Мам, мы куда идём, к нам в старый дом? — услышала она тревожный голос Вадика. — Мам, ты опять заболела?
Мальчика нельзя было пугать — он уже жил с неадекватной матерью.
— Нет, киска, у меня дела… Посиди с тётей Таней, с Татьяной Викторовной, хорошо? Я вечером приду.
— Я кушать хочу… и пить.
— Не капризничай, маленький… пожалуйста… мне сейчас очень плохо.
Он сразу понял и обнял её обеими руками.
— Мамочка, не плачь, — сказал он. — Я просил в церкви, чтобы мой Митя приехал, и всё стало хорошо. Ты же говорила, проси, и Боже поможет…
— Митя? — Соня резко остановилась, ухватившись за дверную ручку. — Почему ты сейчас про него, почему ты сказал?!
— Потому что ты всегда плачешь, что его нет. Я знаю.
Одно колёсико у чемодана отломилось — кажется, ещё в автобусе, и теперь он кренился на бок. Сердце у неё сжалось от страха — в каждом слове ей мерещился угрожающий смысл.
— Не говорит так! Он есть, есть! — её затрясло мелкой дрожью. — Пойдём, пожалуйста, скорее!
Соня дёрнула дверь, упустила чемодан, и он завалился, скатился со ступеньки и упал на асфальт. Соня смотрела на пустую детскую площадку — на ней Митя оставил ей надпись цветами. Господи, да как это возможно — поскорее бы проснуться! Может, всё это неправда? Мало ли что там наболтала Надька!
— Соня? Ты что здесь? — услышала она знакомый голос.
Продолжение - глава 40.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19, глава 20, глава 21, глава 22, глава 23, глава 24, глава 25, глава 26, глава 27, глава 28, глава 29, глава 30, глава 31, глава 32, глава 33, глава 34, глава 35, глава 36, глава 37, глава 38)
Навигация по каналу Галины Маркус
Обложка - Елена Юшина, иллюстрации - Олег Ильдюков