Борис иронизирует. Визит.
— Легче? — спросил её вечером Борис.
Наверное, это была его участь — возвращаться к Соне тогда, когда она оставалась действительно одна — в глубоком, нескончаемом одиночестве, вот как теперь. Мити у неё больше не было. Совсем не было. Он покинул её навсегда.
— Да, — задумчиво произнесла Соня. — Раньше я страдала, что ему больно, а теперь… Теперь всё кончено, и я могу жить дальше.
— А сама, небось, думаешь, не папа ли его заставил на фото позировать?
— Нет, не папа, — усмехнулась Соня. — Можно поставить людей рядом, но разве прикажешь им так смотреть? Не смог бы он… не умеет он притворяться.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19, глава 20, глава 21, глава 22, глава 23, глава 24, глава 25, глава 26, глава 27, глава 28, глава 29, глава 30, глава 31, глава 32, глава 33, глава 34)
— А чего же к тебе прибегал, психовал?
— Потому, что задело — как это я могу ему изменить! Чтобы убедиться, что я всё ещё сохну по нему. Женя и это знал.
— Ну, и как же теперь? — язвительно, но не без жалости, вымолвил лис. — Теперь уж, небось, не скажешь, что всё не зря?
Соня не сразу ответила. Потом пожала плечами.
— Скажу… Я замужем. У меня есть сын. Чего ещё надо?
— Ну, если это называется замужем… тогда я молчу… — с одесским акцентом ответил Борис.
— Вот и молчи, — отрезала Соня. — И не повторяй, что только ты один меня и не предал.
— Не буду, — с умным видом кивнул Борис. — Сама знаешь, не глупая. Я — это я.
Он скромно потупился и перевёл разговор на другую тему:
— Так что — будем к Вадику переезжать?
— Ой, не знаю, — Соня уставилась в пространство. — Понимаешь… Не могу я ехать в эту квартиру! И Вадик ещё не оформлен… я ему — никто! Узнает папаша его — начнёт палки в колеса вставлять. Леониду Михайловичу как объяснять-то? «Можно, я у вас поживу, мне больше негде?» Так он тоже решит, что я из собственной выгоды… Нет, не могу.
— И что же делать?
Соня пожала плечами.
— Завтра иду в церковь… буду просить, чтобы что-то решилось.
— В чудеса веришь, да?
— Да, — коротко ответила Соня. — И знаешь, они бывают. Вот ты, например — разве не чудо? Счастливое начало моей сказки… Кому ещё так повезло? В тот день было двести детей.
— Ну, ты же у нас Аллочкина дочка! — хмыкнул Борис. — Героической спасительницы из колодца.
— Не надо так о покойной, мать она мне или нет, — нахмурилась Соня.
— А ты-то как думаешь, кстати?
— Мара верила, а мне всё равно, — вздохнула она и посадила лиса на тумбочку.
***
Февраль пролетел незаметно и уже подходил к концу. Соня вполне освоилась на работе — Мария Фёдоровна её по-прежнему хвалила и уже не боялась доверять ей группу, а Калюжные, казалось, оставили свою горе-невестку в покое. Вадик ходил в садик и даже не сопливился, как раньше, каждую неделю, хотя и зиму, и вирусы никто не отменял.
Соня уже дважды съездила на консультацию к Илье Сергеевичу. Первый раз, после выписки, доктор изменил свои назначения — прежние лекарства слишком сильно понижали давление. Чувствовала она себя неплохо. Приступы тахикардии полностью не исчезли, но перестали быть такими тяжёлыми. Она даже не так задыхалась, подымаясь в горку. Сердце беспокоило редко, только если серьёзно понервничать.
Впрочем, Соня теперь почти что не нервничала, разве что из-за вопросов опеки. К счастью, медицинское обследование, которого она так опасалась, оказалось на редкость формальным. Соня даже подивилась, с какой лёгкостью выдали ей все справки из диспансеров, всего лишь пробив её имя по базе. На Вадика тоже нужно было получить медицинское заключение. Соня сама обошла с ним врачей, хотя по закону считалось, что делать это должна не она, а орган опеки. Все остальные документы были собраны, заявление написано. В справке, выданной на новой работе, указан соответствующий норме доход. Приходила комиссия, проверила условия проживания и ничего насчёт долевой собственности в квартире не высказала. Теперь Соня с тревогой ждала результатов.
Жилищные условия казались ей самым слабым местом в деле усыновления. Дедушкина квартира, действительно, кое-что значила — но лишь для вынесения заключения по опеке. Как только Соня оформит усыновление и пропишет ребёнка к себе, как к единственной родительнице, все его имущественные права по отношению к прежним родным утратятся. Так объяснил юрист, которому она заплатила за консультацию. Однако, добавил он, в интересах ребёнка и по просьбе дедушки за Леонидом Михайловичем могут быть сохранены права и обязанности в отношении внука, надо только, чтобы об этом указали в решении суда. Ничего нового это им не давало — Соня, разумеется, не собиралась препятствовать деду видеться с мальчиком, а квартиру Леонид Михайлович и так собирался завещать одному Вадику.
И всё-таки Соня решила, что фактическое наличие завещания может повлиять на оценку комиссии — а значит, об этом стоило позаботиться. Она переговорила с Леонидом Михайловичем. Он теперь почти всё время лежал, долго жаловался ей на здоровье, но говорил уже гораздо лучше. Дед пообещал прислать все бумаги до начала суда и сам попросил Соню присмотреть за квартирой.
Он знал, что Соня с Вадиком там не живут, потому что ей так удобнее. По большому счету его волновало только одно — раз в день услышать, как мальчик произносит «привет, деда». Сын Леонида Михайловича даже просил не звонить так часто — после каждого разговора старик по несколько часов лежал, отвернувшись к стене, и тихо плакал. Соня не стала ничего рассказывать им про свои проблемы. Она очень надеялась, что жить в этой квартире ей всё-таки не придётся.
Всё, что не касалось усыновления Вадика, отошло на дальний план. Соня впала в дремотное, вязко-спокойное состояние и радовалась ему, как спасению. Она шла на работу, возвращалась с работы, ездила в опеку, готовила, играла с ребёнком и совсем не думала про Митю.
То есть специально, по своей воле, не думала. Просто это оставалось у неё внутри — постоянно. Не любить его она не могла. Простить — тоже.
Если б не эти фотки, ей осталось бы пусть больное, но твёрдое знание, что она всё же любима, что Митя стал жертвой обстоятельств, тирании отца, ревности матери. Теперь её лишили и этого. Защитный кокон его любви оказался стеклянным; разбился, поранив её осколками. А может, его и не было вовсе. Да, обстоятельства, в которые попал Митя, не выдуманы, и, возможно, он не слишком-то любит Наташу… но он врал, он предал Соню, если он мог быть таким, как на этих снимках!
Чтобы хоть как-то примириться с реальностью, Соня старательно закрывала для себя все воспоминания. Его объятья, поцелуи, слова, а главное — его глаза. Это стало теперь ложью, этого попросту не могло быть, и всё. И если какие-то прошлые события вдруг всплывали у неё в голове, опровергая эту уверенность, Соня просто тупо гнала от себя дурные призраки невозможного больше счастья.
Луч померк — словно щель, через которую он ещё проникал, несмотря на разлуку, — заткнули грязной, вонючей тряпкой. Теперь Соня находилась в кромешной тьме и не верила, что прежний свет вообще когда-либо существовал. Зато у неё появились силы двигаться дальше, хоть спотыкаясь, на ощупь, но — идти, не оглядываясь, по чёрному безрадостному пути. Никакого проблеска в глубине своего туннеля она не видела, ничего не искала и не ждала. Просто шла. Заставляла себя идти.
Кстати, Женя не появлялся. Соня и радовалась этому, и тревожилась — спокойнее было бы знать, что он собирается делать со своей долей в квартире. Если перестал думать о Соне, то для чего ему теперь эта площадь? Если всё ещё на что-то рассчитывает — то почему не объявляется?
***
В начале марта в интернате поднялся переполох — заведующая сообщила, что заведение собирается посетить сам мэр. Городские организации намеревались оказать воспитанникам гуманитарную помощь. Разумеется, задолго до визита добрых дядь всех сотрудников подняли на уши. Всем миром надраивали стены, закрашивали на них надписи, подмазывали штукатурку.
— Лучше б денег дали сперва на ремонт, а потом уж торжественно приходили, — ворчала Соня, пытаясь оттереть жуткий, расслоившийся за многие годы, линолеум.
— Вот и выдвини предложение, — хмыкнула Мария Фёдоровна. — С мэром Калюжный приедет — у него куча бабок. Может и до приезда дать, и после.
— Кто приедет? — замерла на месте Соня.
— У-ух! — хлопнула себя по лбу воспитательница. — Я и забыла. Свёкор твой бывший, значит?
— А Ольга Филипповна в курсе?
Соне совсем не улыбалось снова остаться без работы.
— Конечно. Надо бы ей про тебя напомнить, чтобы накладки не вышло. Ты к ней сходи посоветуйся.
Напоминать Ольге Филипповне не пришлось, она в тот же день вызвала Соню к себе и попросила не показываться гостям на глаза — от греха подальше. Семёновна болела уже вторую неделю, и Соне предстояло помочь Марии Фёдоровне — убраться в группе, одеть-причесать детей, отрепетировать выступления. Оставалось надеяться, что высокие гости ограничатся актовым залом, детским концертом и раздачей подарков. Ожидалось также прибытие прессы — кто же делает доброе дело, не протрубив о нём на весь город?
В назначенный час Мария Фёдоровна повела чистых, нарядных и изрядно напуганных детей на мероприятие, а Соня взялась прибирать игрушки. Прошло минут десять, как вдруг из спальни раздались непонятные звуки. Соня кинулась туда, но никого не увидела. Тогда она притворилась, что уходит, а сама замерла на пороге. Под одной из кроватей кто-то закопошился. Соня присела и обнаружила лежащую на животе девочку.
— Валя? Это ещё что такое? А ну вылезай! — строго приказала Соня.
Беглянка выползла на белый свет. Хорошо, что Соня тщательно мыла с утра полы, а то белая блузка девочки превратилась бы невесть во что.
— Как же так — мы же всех посчитали! — всплеснула руками Соня.
— А я построилась, а потом сбежала! — гордо сообщила девочка, ни капли не растерявшись.
— И почему ты сбежала? Ты не хочешь подарков?
— Не-а! Они ср_ аные.
— Какие? — обалдела Соня.
— Ср_ аные.
— Это ещё почему?
— А мама всегда так говорила папе: забери свои ср аные подарки! Я не хочу ср_ аные!
Валя поступила в интернат в начале недели. Отец из ревности избил мать до полусмерти и сел в тюрьму. А та, выйдя из больницы, осталась инвалидом и не смогла заниматься детьми. Их было двое, старший уже два дня как давал прикурить третьему этажу. Валя вела себя тихо, но на контакт шла с трудом. Соня впервые услышала от неё такую внятную речь.
— Эти подарки нормальные, чистые, — как можно убедительнее сказала Соня. — Пошли, я тебя отведу.
— Ладно, — согласилась девочка.
Они поднялись к актовому залу, и Соня осторожно заглянула в открытый дверной проём. Мероприятие уже началось. На сцене выступали юные танцоры, а в президиуме, чуть сбоку, ближе к проходу, восседали почётные гости — пять человек, не считая охраны, четверо мужчин и одна женщина. Мэра Соня знала по фотографиям — вон тот упитанный, круглый, достаточно ещё молодой мужчина, похожий на поросёнка. Его лысина празднично блестела, отражая люстру.
Соня перевела взгляд и сразу же узнала среди гостей своего, как выразилась Мария Фёдоровна, свёкра. У неё даже что-то ёкнуло внутри — по крайней мере, издали Антон Калюжный казался копией своего сына. Он был строен, высок, темноволос и подтянут. Даже когда он сидел, выглядел спортивным и ладным. Соня знала, что ему сорок семь, но дала бы гораздо меньше. Женщина рядом с ним, конечно же, не могла быть Валентиной Юрьевной — слишком молода и некрасива, типичная канцелярская крыса, чиновница от образования, которых так много при детских учреждениях.
Отвернувшись от них, Соня поискала глазами свою группу и обрадовалась, обнаружив затылок Марии Фёдоровны — дошколят посадили у самой сцены.
— Вон, смотри, — Соня наклонилась к Вале и прошептала:
— Иди до конца, прямо в первый ряд, к Марии Фёдоровне, ясно?
— Да! — кивнула девочка.
Она, и правда, пошла по проходу, но Соня не могла уйти, не убедившись, что ребёнка забрали. Зал состоял из нескольких ярусов, каждый из которых отделялся приступкой — дурацкая идея строителей. Не заметив этой ступеньки, Валя размашисто шагнула, подвернула ногу и, упав прямо посередине лестницы, громко заревела.
Конечно, через секунду к ней кто-нибудь подошёл бы, но Соня действовала рефлекторно. Она бросилась к Вале, подняла её на ноги и стала осматривать, стараясь держаться к сцене спиной.
— Тихо, тихо, — уговаривала Соня. — Очень больно? Можешь ступить?
Валя продолжала рыдать, очень громко, и представление на сцене смешалось. Все оглядывались, пытаясь понять, что случилось.
— У нас тут маленькое происшествие, — слащавым голосом произнёс главный организатор мероприятия — зам по воспитательной работе.
Неожиданно из президиума поднялся сам Калюжный и направился прямо к ним.
— Иди ко мне, девочка, — ласково проговорил он. — Ну, что случилось, ножку больно, да?
Не успела Соня опомниться, как он тоже присел перед Валей на корточки и взял её за руку. Да, голос у него оказался тем самым — низким, твёрдым, очень начальственным, таким, как она слышала на записи его разговора с Митей. Но вот интонации… Если бы Соня не знала, в жизни бы не поверила, что этот человек хладнокровно отправил киллера к своей жене. Нет, это был добрый и щедрый дядя, глаза его светились лаской и умилением.
Соня понимала, что убегать поздно, это только вызовет подозрения. Она встала и отошла немного в сторону. Калюжный не обращал на неё никакого внимания, и Соня смогла разглядеть его получше.
Митя, оказывается, очень, очень на него похож... Те же скулы, тот же чуть монгольский разрез глаз. Но причёска у его отца была другая — аккуратная чёлка на куда более низком лбу, да и складка губ — упрямая, жёсткая, тонкая. Соня хорошо представляла, как он может говорить — цинично и грубо. А уж глаза… Совсем не такие, не Митины. Проницательные, едкие, они буравили собеседника, ничего не рассказывая о себе. Соне же и вовсе не хотелось в них заглядывать.
Он поднялся, продолжая держать девочку за руку.
— Пойдём со мной, — предложил он малышке. — Как тебя зовут?
— Валя, — смело ответила та.
— Валечка? — на лице у Калюжного появилась настоящая нежность. — Какое замечательное у тебя имя!
Взгляд у него удивительно потеплел. Калюжный перевёл глаза на Соню и улыбнулся — сентиментальной, почти смущённой улыбкой.
— Позволите мне забрать вашу воспитанницу?
Соня молча кивнула. Калюжный пошёл обратно в президиум с девочкой на руках, по дороге вытирая ей слёзы. Усадил к себе на колени и весь оставшийся концерт просидел, что-то нашёптывая ей на ушко и гладя по ручке. Корреспонденты оживились — кадры получались замечательными.
А Соня не стала уходить. Она села в последний ряд, спрятавшись за чьей-то спиной, и, как заворожённая, наблюдала за своим так называемым родственником.
Церемония подходила к концу. Соня опомнилась — Мария Фёдоровна, разумеется, не забудет про Валю. Пока все аплодировали речи мэра, Соня встала и потихоньку вышла из зала. В игровой было чисто и убрано, и она присела на подоконник в ожидании группы, пытаясь успокоиться. Ну, чего она так разволновалась? Кто ей этот Калюжный? Наплевать на него… не надо о нём даже думать — как приехал, так и…
На лестнице послышался топот ног — дети возвращались обратно. Первой в дверях появилась Мария Фёдоровна — глаза у неё были круглые, она только и успела, что сделать беспомощный жест рукой. Соня невольно подскочила: следом, окружённый детьми, шёл Калюжный. На руках он держал Валю.
Гость прошёл в игровую комнату и усадил ребёнка на стульчик.
— Ну, не болит теперь ножка? — ласково поинтересовался он.
Вообще, как мужчина он впечатлял — особенно сейчас, когда говорил так тихо и проникновенно. Соня снова вспомнила Митю, и у неё сжалось сердце. Она стояла, как вкопанная, не зная, как себя вести. У Калюжного имелись её фотографии, но в жизни-то он её никогда не видал. За его спиной переминался секьюрити, сам не понимая, от кого охраняет здесь своего шефа.
Калюжный обвёл глазами помещение.
— Да… — протянул он. — Тут ещё работать и работать… Ну, ничего! Потихоньку сделаем. Вы знаете…
Мария Фёдоровна как раз наклонилась к кому-то из ребят, и он, в поисках собеседника, повернулся к Соне.
— Знаете, — продолжал он. — В этом интернате, возможно, вот в этой самой комнате, два года пробыл мой сын. Не поверите, наверное, но так сложились обстоятельства. Что поделаешь — тяжёлые времена…
«Не в этой, — подумала Соня. — Раньше малыши были в соседнем здании».
Но вслух сказала:
— Отчего же. Охотно верю. Всякое в жизни бывает.
— Да… Вы тогда сами были ребёнком и наверняка жили с мамой и папой. А вот я не могу себе простить, что так получилось. И вот я решил, что буду помогать детям, которые вот так же остались одни. Отремонтируем здание — раз. С питанием разберёмся — два. И, знаете что… начнём отправлять детей на экскурсии. В Москву, в Питер. А может, и за границу — там видно будет. Моя невестка занимается благотворительностью, у неё в Москве собственный фонд… В столице часто забывают, что есть ещё люди и за чертою Москвы…
Он говорил и говорил — как на митинге, а Соня смотрела на него с растущим недоумением. Она не понимала, для чего он так перед ней распинается. Мария Фёдоровна давно вжалась в стенку, стараясь не привлекать внимания. Корреспондентов рядом не было, заведующей тоже. Казалось, он хочет произвести благоприятное впечатление именно на Соню. Но восхищения в её глазах не появлялось, и от этого Калюжный становился всё красноречивее.
Наконец, в дверях возникла Ольга Филипповна — она разыскивала, куда делся гость. Увидев, что он беседует с Соней, она обомлела. Следом нарисовались корреспонденты и мышиная женщина-чиновник.
— Антон Игоревич! — обратилась к нему последняя. — Нас ждут…
— Да, да, конечно, — опомнился он. — До свидания, дети! Валечка! До свидания, маленькая! Я к вам ещё приеду.
Он сделал несколько шагов к дверям, но неожиданно остановился и снова обернулся к Соне.
— Вот так… вот так вот мы и поступим. И всех, кто здесь трудится, дарит детям тепло — тоже не обидим. Вас как зовут?
Все замерли, Ольга Филипповна за его спиной стала белее мела.
— Сара, — неожиданно для самой себя ответила Соня. — Моисеевна!
— Как? — потерял дар речи Калюжный.
— А что, не похожа? — невинно спросила она.
Он несколько секунд постоял, не зная, что сказать, потом повернулся и вышел. Заведующая за его спиной сделала страшные глаза и побежала за ним следом. Вся делегация удалилась, а Соня упала на стул и залилась истерическим смехом.
— Боже мой! Это надо подумать… — хохотала она. — Мария Фёдоровна! Я ему, похоже, понравилась… ой, не могу… это у них семейное… «Сара Моисеевна»! Я уж думала, он подавится!!!
Мария Фёдоровна несколько секунд взирала на неё, а потом взяла стакан, набрала в рот воды и брызнула Соне в лицо. От неожиданности она прекратила смеяться, закрыла лицо руками и замерла.
— А ну хватит! — строго прикрикнула воспитательница. — Чего разошлась?
— Теперь он узнает, кто я, — обречённо сказала Соня, вытирая лицо. — Сообразит, не дурак. Без работы останусь, вот идиотка! Понесло меня… как обычно…
— Ничего, авось пронесёт, — успокоила та. — Небось, выйдет сейчас и думать о тебе забудет.
***
Не пронесло. Собираясь на работу, Соня старалась не вспоминать о визите Калюжного, от души надеясь, что он ничего не понял. Как только она представляла, что у её поступка будут последствия, холодок пробегал у неё по спине.
Но не успела Соня прийти в интернат, как к ней подбежала Мария Фёдоровна:
— Иди, вызывают…
Ругая себя последними словами, Соня поплелась к начальству. Оказалось, Калюжный в тот же день позвонил Ольге Филипповне — лично, без посредников и секретарей. Выяснять, кто такая Соня, ему не понадобилось — он и сам уже догадался, только потребовал подтверждений. Никаких указаний от него ещё не последовало, и умная женщина не стала бежать впереди паровоза. Отругав Соню за провокацию, предупредила: против Калюжного не пойдёт, и отправила обратно в группу.
Всё произошло в тихий час. Окна в спальне выходили на улицу, голые деревья не загораживали обзор, поэтому Соня сразу увидела подъехавшие к воротам иномарки — огромную чёрную (похоже, Калюжные особо любили этот цвет) и другую, поменьше. Из первой вышел сам Антон Игоревич, из второй — двое охранников. Один остался стоять на улице, другой прошёл в здание вслед за шефом. Интересно, подумала Соня, почему приказ об увольнении нельзя было отдать по телефону? Раньше Калюжный действовал исключительно чужими руками. А может… Она даже выпрямилась от этого предположения — может, он решил поиздеваться над ней лично? Растереть в порошок и получить удовольствие?
Без сомнения, так оно и было. Но Соня не ощущала страха, только возбуждение, почти боевой азарт. Она не знала, что придаёт ей силы, но почувствовала вдруг собственное превосходство, словно она разведчик на фашистском допросе. Нет, господин Калюжный, не дождётесь вы просьб о пощаде!
Соня вышла из спальни — навстречу. Высокий гость не замедлил появиться в дверях — без охранника. Короткий знак рукой — и Мария Фёдоровна растворилась за дверью. Свёкор и невестка остались один на один.
Здороваться никто не стал. Они стояли и рассматривали друг друга: Калюжный — тёмным, недобрым взглядом, с характерным прищуром, Соня — открыто и вызывающе. Она не собиралась начинать первая.
— Ну, садись, что ли. Перетрём, — разбил тишину Калюжный, когда пауза совсем затянулась.
— Деревья умирают стоя, — отозвалась Соня.
Не услышав в её голосе ни страха, ни волнения, Калюжный нахмурился, брови у него приподнялись вверх. А она никак не могла понять, почему не боится. Даже мелкий чиновник в паспортном столе внушал ей куда больший ужас, а тут… Наверное, это объяснялось его чисто внешним сходством с Митей. Она видела в Антоне Калюжном черты своего мужа и поэтому не могла воспринимать его по-настоящему опасным.
Он ещё немного помолчал. Прошёл к окну, постоял, глядя куда-то вдаль, потом обернулся.
— Забавно как вышло, — усмехнулся он. — Сара Моисеевна, значит? Или… Софья Васильевна?
— Да какая же разница, — не отрывая от него глаз, ответила Соня. — Для вас.
— Ладно, хорош! — он рубанул рукой воздух, как начальник на совещании. — Шутки в сторону — поговорим откровенно. Времени у меня мало, так что слушай сюда, девочка…
У Сони даже скулы свело от ненависти.
— Спасибо, что снизошли, — перебила она. — У меня, вообще-то, рабочий день, так что говорите быстрее.
От такой наглости Калюжный просто обалдел.
— Да ты, я посмотрю, борзая? Я и так слишком долго тобой занимаюсь! Да ты… Кто ты есть? Ты…
Наверное, он собирался выдать один из своих мерзких эпитетов — из тех, что она слышала о себе на записи. Но почему-то не выдал.
— А вы-то меня как достали… — устало выдохнула Соня и опустилась на стул. — Ну чего вам ещё надо? Увольняете — так увольняйте.
Он подошёл и навис над своей жертвой, положив руку на спинку её стула, словно Жеглов, допрашивающий преступника. Но это так напомнило Соне сцену на даче, когда Митя приглашал её танцевать, что она чуть было не улыбнулась.
— Не спеши, — сказал Калюжный. — Сначала надо выслушать старших, а после борз_еть. Я, может, не ссориться с тобой пришёл. А ты уже нахамила.
Соня недоуменно глядела на него снизу вверх.
— Наверное… — медленно произнесла она, не пытаясь отодвинуться и не опуская взгляда, — у меня были на то причины…
— У меня к тебе сейчас претензий нет, — неожиданно заявил гость. — Понимаю, мы тебе насолили. Но ты сама виновата — знала, куда полезла. Скажи спасибо, легко отделалась, — жёстко добавил он, наклонившись ещё ниже, почти к самому её лицу.
Соня ощутила на щеке его дыхание. Она не шевельнулась, не отстранилась. Калюжный, наконец, выпрямился, отпустил стул и сделал шаг назад, продолжая её рассматривать.
— Я Димку сейчас… понимаю. Что, удивилась? — усмехнулся он, заметив её реакцию. — Вот… увидел тебя лично — и… Но ты мне очень мешала. И сейчас — лучше на его пути не вставай. У сына моего — другая тропинка. У него всё устроено. И Наташка своё не отработала, мне нужен её фонд. Но главное — не это. Жена моя, Димкина мать — она самый дорогой для меня человек. Ради неё — задушу любого. Она тебя ненавидит и никогда не простит. На жидовку ты, конечно, не тянешь — это она зря, уж в этом я разбираюсь. Не знаю, какая ты там сектантка, а что старше… Я — мужик, я Димку понял. Она — никогда не поймёт. Запомни — от моего куска чужим не отломится, против моей воли. Брала бы, пока давали. На что рассчитывала?
Соня не отвечала.
— Но кое-что я могу для тебя сделать. Ты зря не взяла бабки — столько я тебе уже, конечно, не дам, да и не за что. Все свои неприятности ты сама заслужила. Но… — он просунул руку за пазуху и достал конверт. — Короче, на год хватит. Мой тебе совет — выходи скорей за своего гэбиста, он из кожи вон ради тебя лезет. А Димку забудь. И никому о нашем разговоре… а то… — угрожающе закончил он.
Потом вспомнил про конверт и протянул ей.
— Я не боюсь вас… давно не боюсь, — ответила Соня и вскочила, невольно пряча руки за спину. — Мне не нужны ваши деньги — тогда были не нужны, и сейчас тоже! Вам не понять этого, и мне вас жаль. Может, вы бы за деньги и отказались от своей жены… хоть так любите её горячо… я не знаю. А если нет — так чего же вы других-то за быдло считаете?
Калюжный побагровел, но сдержался. Руку с конвертом он опустил, и, прищурившись, уставился на Соню. Но её было уже не остановить.
— А сын ваш пусть живёт, как умеет, — продолжала она. — Это вы научили его лгать и идти против сердца. Не волнуйтесь, я не буду ничего у него просить! И искать его — никогда. Я слишком себя уважаю. И знаете, чего я больше всего боюсь? Что он станет Калюжным номер два! А ещё… — Соня сделала вдох, — а ещё — я и правда жидовка, хоть и не похожа. Так что в снисходительности вашей я не нуждаюсь: ненавидите, так уж ненавидьте.
— Нарываешься? — голос у него ещё больше понизился. — Со мной так не разговаривают… без последствий!
Опасность и угроза мерещились теперь во всём его облике, пластикой он напоминал хищника перед броском.
— Какие ещё последствия? — Соня чуть не рассмеялась ему в лицо. — Ну, какие? Копеек моих лишите? Которые я днём и ночью отрабатываю с тряпкой? Или одной третьей квартиры, которую мне оставили? Ну, давайте, мне не привыкать. Или — пришлёте киллера? Присылайте, я не боюсь. Вы уже убили меня один раз. Меня уже нет, я — фантом. Только сын мой осиротеет вторично. Ну, ничего. Поступит в интернат. Вот прямо сюда, как ваш Дима. Ну, так вы придёте, окажете ему гуманитарную помощь… Вы же так любите детей!
Она по-прежнему не отводила от него взгляда. Лицо у него стало страшным — лоб казался ещё ниже обычного, рот превратился в узкую щёлку, а глаза буравили Соню насквозь. Они смотрели друг на друга — кто кого переглядит, сколько, она не знала. А потом Калюжный вдруг усмехнулся. Морщина на лбу разгладилась, рот скривился.
— Ты на жену мою похожа, в молодости. Такой же характер, — внезапно заявил он. — Вот уж не подумал бы — но… Уважаю сильных людей. Ломаю, но уважаю. А ты, стало быть, не ломаешься? В огне не горишь, в воде не тонешь?
Она могла ответить ему. Что прошла школу Калюжных и внутри у неё всё выгорело, вот и нечему больше гореть. Что уважение его ей совсем ни к чему — он не тот человек, от которого хотелось бы его получить. И что она продолжает молиться за него, его жену и, конечно же, сына. Но Соня молчала.
— Вот что я скажу тебе, храбрая девочка, — он уставился на неё в упор. — Непродажных людей не бывает. У каждого есть своя цена. У кого-то деньги. У других — чья-то жизнь. Димка сломался на твоей. А тебе что — не на ком? Не страшно?
Соня с трудом набрала воздуха в лёгкие — её затрясло от гнева и бессильной ненависти.
— А тебе? Тебе — не страшно? — проговорила, почти прошипела она. — Ты ведь тоже под Богом ходишь… Только знай! Коснёшься — хоть пальцем — кого-то из моих близких… хотя б только мыслью своей злобной дотянешься… пожалеешь, что на свет появился! Проклянешь этот день… будешь проклят… навечно!
Губы у неё дрожали, глаза метали молнии. Угрозы её были, конечно, пустыми… Как и тогда, в детстве, с Вовой — она говорила сейчас от бессилия и жуткого страха, по наитию. Но вложенная в её слова ярость подействовала и теперь.
Калюжный даже отшатнулся под её взглядом.
— Вот ведьма… — процедил он. — Но хороша, чёрт возьми!
Выражение его лица на секунду стало то ли испуганным, то ли восхищённым. Но уже в следующее мгновенье на нём появилась привычная маска. Перед Соней снова стоял большой начальник, вальяжный и строгий. Может казнить, а может и миловать.
— Ладно. Давай к делу, — неторопливо начал он, словно ничего и не произошло. — Не хочешь денег — дело твоё. С работой я тебе помочь не могу — тут Валя всё контролирует. Но про то, что ты здесь — она не узнает. Тряпкой махать, конечно же, не для тебя. Оклад тебе подымут, работай с детьми, раз умеешь. Мне с тобой делить больше нечего, но к Димке не лезь. Такие, как ты, до добра не доводят. А мне нужен мой сын — мой, поняла?
Он сделал акцент на слове «мой». Ещё несколько секунд Калюжный стоял, разглядывая её, потом круто развернулся и вышел прочь.
Продолжение - глава 36.
(начало - глава 1, глава 2, глава 3, глава 4, глава 5, глава 6, глава 7, глава 8, глава 9, глава 10, глава 11, глава 12, глава 13, глава 14, глава 15, глава 16, глава 17, глава 18, глава 19, глава 20, глава 21, глава 22, глава 23, глава 24, глава 25, глава 26, глава 27, глава 28, глава 29, глава 30, глава 31, глава 32, глава 33, глава 34)
Навигация по каналу Галины Маркус
Обложка - Елена Юшина, иллюстрации - Олег Ильдюков