Из воспоминаний Александра Петровича Распопова
В 1824 году, в губернском городе Могилеве расположена была главная квартира 1-й армии. При главной квартире 1-й армии состояла учебная кавалерийская команда, для усовершенствования по службе молодых офицеров, в числе коих находился тогда и я, состоя на службе в Лубенском гусарском полку.
6-го августа 1824 года, когда перед манежем полковая музыка играла вечернюю зарю, а публика, пользуясь праздничным днем и приятной погодой, гуляла по Шкловской улице, проезжала на почтовых, шагом, коляска; впереди шел кто-то в офицерской фуражке, шинель в накидку, в красной шелковой, русского покроя, рубахе. Коляска поворотила по Ветряной улице на почту; я немедленно поспешил вслед за нею, желая узнать, кто проезжает. Смотритель сказал мне, что едет из Одессы коллежский асессор Пушкин; я тотчас бросился в пассажирскую комнату и взяв Пушкина за руку, спросил его:
- Вы, Александр Сергеевич, верно меня не узнаете? Я племянник бывшего директора лицея Егора Антоновича Энгельгардта (мать моя, рожденная баронесса фон дер Пален, сестра жены Егора Антоновича); по праздникам меня брали из корпуса в Царское Село, где вы с Дельвигом заставляли меня декламировать стихи.
Пушкин, обнимая меня, сказал: - Помню, помню, Саша, ты проворный был кадет.
Я, от радости такой неожиданной встречи, не знал что делать; опрометью побежал к гулявшим со мною товарищам (Елисаветградского гусарского полка штабс-ротмистр князь Оболенский, переяславского конно-егерского капитан Домашнев (Яков Петрович), Московского драгунского поручик Пеутлинг и юнкер Рожков, Виртембергского конно-егерского прапорщик Иванов, Нарвского драгунского поручик Врангель (Карл Егорович) и прапорщик Сеножский, Мариупольского гусарского поручик Юрьевич (Станислав Осипович) и корнет Лубенского гусарского Куцынский (Андрей Александрович)) известить их, что проезжает наш дорогой поэт А. С. Пушкин (в то время все заинтересованы были Евгением Онегиным, вышла VI-я глава этого романа о дуэли Евгения с Ленским). Все поспешили на почту.
Восторг был неописуемый. Пушкин приказал раскупорить несколько бутылок шампанского. Пили за все, что приходило на мысль: за здоровье няня, Тани и за упокой души Ленского. Но это для нас не было достаточно: в восторге, что между нами великий поэт Пушкин, мы взяли его на руки и отнесли, по близости, на мою квартиру (я жил вместе с корнетом Куцынским).
Пушкин был восхищен нашим энтузиазмом; мы поднимали на руки дорогого гостя, пили за его здоровье, в честь и славу всего им созданного. Пушкин был в самом веселом и приятном расположена духа, он вскочил на стол и продекламировал:
Я люблю вечерний пир,
Где веселье председатель,
А свобода, мой кумир,
За столом законодатель.
Где до утра слово пей
Заглушает крики песен,
Где просторен круг гостей,
А кружок бутылок тесен.
Сняв Александра Сергеевича со стола, мы начали его на руках качать, а князь Оболенский закричал: - Господа, это торжество выходит из пределов общей радости, оно должно быть ознаменовано чем-нибудь особенным. Господа! Сделаем нашему кумиру ванну из шампанского!
Все согласились, но Пушкин, улыбнувшись, сказал: - Друзья мои, душевно благодарю; действительно, было бы отлично, я не прочь пополоскаться в шампанском, но спешу: ехать надо. Это было в 4 часа утра. Мы всей гурьбой проводили его на почту, где опять вспрыснули шампанским и, простившись, пожелали ему счастливого пути.
В 1825 году некоторых из нас отправили в полки, в том числе меня и Юрьевича (Юрьевич впоследствии был губернским предводителем дворянства Витебской губернии). Мы вместе выехали из Могилева, заехали к дяде его, Деспоту-Зеновичу (И. С.), в село Колпино, который и рассказал нам, что в прошлом 1824 году А. С. Пушкин, проезжая из Могилева в свое имение Михайловское, проездом заехал к нему в село Колпино, но не застал его дома; ключница угостила Пушкина обедом, которым он остался вполне доволен, и на ломберном столе мелом написал четырехстишие, но, к сожалению, прислуга стерла его.
Деспот-Зенович, восторженный посещением его уголка Пушкиным, предложил нам вместе с ним навестить Александра Сергеевича.
Мы с удовольствием в тот же день отправились, переночевали в гор. Опочке, а на другой день, не доезжая села Михайловского, встретили в лесу Пушкина: он был в красной рубахе, без фуражки, с тяжелой железной палкой в руке. Он нас сейчас узнал, а Зенович, неповоротливая и неловкая фигура, от радости стал бросать свою шапку вверх, крича: "Виват, Пушкин!", но никак не мог на лету схватить ее.
Пушкин от души хохотал, потом обнял его, и благодарил за хороший прием в его доме. Когда подходили мы к дому, на крыльце стояла пожилая женщина, вязавшая чулок; она, приглашая нас войти в комнату, спросила: - Откудова к нам пожаловали?
Александр Сергеевич ответил: - Это те гусары, которые хотели выкупать меня в шампанском. - Ах ты, Боже мой! Как же это было? - сказала няня Александра Сергеевича, Арина Родионовна.
В селе Михайловском мы провели четыре дня. Няня около нас хлопотала, сама приготовляла кофе, поднося, приговаривала: - Не прогневайтесь, родные, чем Бог послал: крендели вчерашние, ничего, кушайте на доброе здоровье, а вот мой Александр Сергеевич изволит с маслом кушать ржаной....
Александр Сергеевич выходил к нам около 12-ти часов; на нем виден был отпечаток грусти; обедали мы в час, а иногда и позднее.
Я знал все почти стихотворения его наизусть, в числе прочих декламировал VI-ю главу о дуэли Евгения с Ленским; он слушал с удовольствием; эта глава была последняя, написанная им в Одессе.
На другой день нашего приезда, Александр Сергеевич пригласить нас прогуляться к соседке его, П. А. Осиповой (которой посвятил "Подражание Корану"), в Тригорское, где до позднего вечера мы провели очень приятно время, а в день нашего отъезда были на раннем обеде; милая хозяйка нас обворожила приветливым приемом, а прекрасный букет дам и девиц одушевлял общество. Александр Сергеич особенно был внимателен к племяннице Осиповой, А. П. Керн, которой посвятил "Я помню чудное мгновенье".
Няня, Арина Родионовна, на дорогу одарила нас своей работы пастилой и напутствовала добрым пожеланием.
В тридцатых годах я служил в гвардии, бывал у Александра Сергеевича и встречался с ним в нескольких домах, а также и у дяди, Егора Антоновича Энгельгардта. Один раз я застал у него Пушкина, графа Сперанского и министра финансов графа Канкрина. Александр Сергеевич, здороваясь со мною, рассказал им, как он в проезд его, в 1824 году, через Могилев чуть-чуть не выполоскался в шампанском. Сперанский, взяв меня за руку, сказал: - Так вы такой были гусар?
А Канкрин спросил: - В котором вы, батушка мой, служили полку? Я ответил, что в Лубенском гусарском. Граф, как будто что-то припоминая, сказал: - Это был вербованный Мелиссинский полк, храбрый, лихой, но бедовый (14-го августа 1807 года император Александр I повелел генералу Мелиссино сформировать новый гусарский полк, названный Лубенским; полк был сформирован в самое короткое время, из людей свободного состояния, большей частью из малороссиян и жителей Новороссийского края, в двухбатальонном, или десяти -эскадронном составе, и вскоре стал вровень с отличнейшими гусарскими полками русской армии.
После сражения 14-го августа 1813 года под Дрезденом, на следующий день, генерал Мелиссино снял фас неприятельского каре и один из первых ворвался в середину, но за смелый и славный подвиг заплатил геройскою смертью. Он пал пораженный тремя пулями и вскоре испустил дух).
После роковой дуэли, когда Александр Сергеевич Пушкин был на смертном одре, и я вошел к нему. Поэт, увидев меня, улыбнулся, кивнул головой, но сейчас же закрыл глаза и тихим протяжным голосом сказал: "Прощайте".