Эпоха модерна, подарившая науке прогрессивные идеи правового государства, гражданского общества и «человекомерности» права, во второй половине XX века уступила постмодернистской концепции развития правовых систем на фоне глобализации пространства смыслов и цивилизационного столкновения национальных идей.
Лаконичный взгляд на конституцию как ограничитель деспотии монарха в первом поколении конституционных документов в рамках модернистской парадигмы сменился пониманием конституции как катехизиса прав человека и гражданского общества. Но уже в правовом дискурсе постмодерна антропоцентричность конституций становится обезличенной, теория прав человека трансформируется порой в провокационные формы: гоббсовская «война всех против всех» предстаёт как борьба разнообразных меньшинств против традиционных устоев, с одной стороны, приводящая к гиперболизации идеи ценности человека, а с другой — искажающая до противоестественных смыслов исконное наполнение основных прав и свобод. Свобода в современном мире часто понимается как право на духовно-культурную раскрепощённость и полную автономию, не подпадающую под императив права. В этих условиях традиционные ценности отдельно взятого общества становятся подвижной и хрупкой субстанцией, которая в широком и неконтролируемом дискурсе должна находить опору в национальном праве, в первую очередь, в его конституционном ядре.
Аксиологический взгляд на конституцию в науке конституционного права получает развитие в конце прошлого столетия как ответ на вызовы постмодернистских идей, обращённые к ценностям национальных сообществ. Одной из тенденций постмодернизма является высокая степень атомизации общества, связанная с изменением способов коммуникации, с цифровизацией праворегулируемого пространства и стиранием границ внутри него. В этих условиях регулятивная способность права в его традиционном позитивистском понимании значительно нивелируется. Правовая нигилизация, релятивизация традиционных ценностей — ещё один постмодернистский тренд.
В этой парадигме именно конституция может и должна выступать не только как регулятор общественных отношений, обладающий верховенством и высшей юридической силой, но и как инструмент охраны и защиты ценностей конкретного общества. В конституционно-аксиологическом концепте юридическая и нравственная нормы переплетаются наиболее тесно, но лишь в этой коллаборации право способно дать достойный ответ вызовам времени.
С аксиологической точки зрения в развитии современных конституций наблюдаются полярные тенденции: с одной стороны, универсализация конституционных ценностей, обусловленная глобализационными процессами, с другой — стремление государств к сохранению собственной идентичности, включающей национальную правовую культуру [1]. В свою очередь, в национальном правотворчестве наряду с тенденцией к смещению ценностного вектора в сторону либеральной широты, обнаруживается и консервативное стремление сохранить цивилизационные достижения правовой мысли и упрочить внутренние стандарты конституционного правопорядка. Уникальность российской конституции состоит в том, что процесс её принятия и последующего преобразования в полной мере воспринял обе эти тенденции.
Конституция Российской Федерации входит в число так называемых конституций четвёртого поколения, принимавшихся на исходе XX века, когда западная цивилизация уже жила по конституционным стандартам демократии и правового государства, а бывшие союзные республики только ступили на этот путь. В тот период процессы конституционализации в государствах-членах СНГ происходили в основном за счёт имплементации в национальных правовых системах международных стандартов правового демократического государства. Экстраполяция единых правовых стандартов — яркая тенденция, присущая праву постмодерна, для которой уникальность исторического опыта и национальные особенности отдельного государства являются скорее проблемой, чем достижением. С другой стороны, чрезмерная акцентуация уникальности и неповторимости государств снижала бы договороспособность международного сообщества при выработке правовых стандартов для сближения основополагающих принципов правовых систем. В этой связи, принимая Конституцию, в тот исторический период Россия не могла избежать импорта европейских стандартов конституционализма: утверждения характера демократического правового государства (статья 1), признания человека, его прав и свобод высшей ценностью (статья 2), декларирования социальности и светскости государства (статьи 7, 14) с рыночной экономикой (статья 8), идеологическим и партийным плюрализмом (статья 13).
Интеграция России в международную правовую реальность сопровождалась поистине революционным переходом общества к совершенно новой ценностной парадигме, образовавшейся не из преемственности собственного конституционного развития, а благодаря более или менее релевантной рецепции чужого опыта. Процесс этот сопровождался резким отказом от идей коммунизма и, в целом, от артикуляции преемственности с советским государством. Перед правотворцем стояла главная задача всемерной демократизации конституционного регулирования с учётом того, что российский народ является полноправным членом мирового сообщества, а стремление выразить культурно-духовную самобытность отходило на второй план.
Тем не менее, было бы несправедливым утверждать, что, вновь обретя суверенную государственность, Россия избрала путь полной унификации с международными и западно-европейскими правовыми системами, скорее, на этом этапе были заложены предпосылки дихотомического развития современного российского конституционализма, поскольку, осознав себя частью мирового сообщества, российский народ принял конституцию не только в заданной постмодернизмом парадигме абсолюта свободы, но и с осознанием (или скорее, ощущением) своей национальной идентичности, что нашло отражение в преамбуле.
Хотя преамбула не обладает нормативным характером (поскольку не содержит конкретно-регулятивных предписаний), без оценочного восприятия упоминаемых в ней категорий (соединённость общей судьбой, память предков, исторически сложившееся государственное единство) «нельзя уяснить содержание и ценностное значение основ конституционного строя, прав и свобод человека и гражданина, иных жизненных благ и возможностей, упомянутых в Конституции»[2]. Преамбула Конституции 1993 года выступает призмой, сквозь которую основной текст документа воспринимается не как «среднестатистическая» конституция четвёртого поколения, а как ядро российской правовой системы, ведь содержащиеся в ней категории есть не что иное, как маркеры российской государственности и идентичности многонационального народа России.
До конституционной реформы 2020 года они были слабо проявлены в основной части конституционного текста, поэтому невозможно не признать, что система ценностей российской Конституции рассматривалась в основном как либерально-человекоцентристская, в первую очередь на том основании, что единственной провозглашённой в ней ценностью является человек, его права и свободы (статья 2), все иные ценности, выявляемые из конституционного текста или практики его официального нормативного толкования, становятся вторичными.
Безусловно, приоритет ценности человека, его прав и свобод остаётся незыблемым. Вместе с тем поправки-2020 детерминировали путь ценностного «выравнивания» либерального контекста за счёт включения в Конституцию различных положений, наполненных идеями сильного государства, имеющего богатую историю и культурные традиции.
Так, статья 67.1 Конституции становится большим российским нарративом: охват тысячелетнего периода государственности отсылает к монархическому прошлому с его историей, подвигами народа при защите Отечества, сделан акцент на ценности памяти защитников Отечества и, в целом, памяти предков, передавших идеалы и веру в Бога, особо оговаривается связь с Союзом ССР, правопродолжателем которого является Российская Федерация. В этой небольшой, но очень ёмкой статье читается стремление правотворца вместить весь духовно-исторический путь государства к его современности, восстановить справедливую расстановку приоритетов, утвердив, что не вседозволенность и своеволие являются признаками свободного общества, а уважение к своим корням и традициям.
Интенции законодателя ясны и в попытке дать конституционную защиту исторической правде (часть 3 статьи 67.1), и в закреплении статуса русского языка как языка государствообразующего народа (часть 1 статьи 68), однако наполнение этих категорий конкретным содержанием неочевидно. На наш взгляд, существует риск неоднозначной трактовки, поскольку невозможно утверждать о догматическом характере исторической правды, о наличии её единого понимания. Также не вполне понятен характер соотношения категорий «многонациональный народ» и «государствообразующий народ» (последний обозначен как народ, входящий в «многонациональный союз равноправных народов»). Если «многонациональный союз равноправных народов» и «многонациональный народ» являются синонимами, то неизбежно восприятие «государствообразующего народа» как части многонацинального народа Российской Федерации, пользующейся особой конституционной защитой. Стоит надеяться, что такое понимание не будет использовано ультраправыми националистическими силами в ущерб важнейший основе конституционного строя: «носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является её многонациональный народ» (часть 1 статьи 3 Конституции).
Говоря о переосмыслении значения культурных кодов, лежащих в основе российской государственности, нельзя не упомянуть и такие новые для Конституции категории, как «культурная самобытность всех народов и этнических общностей Российской Федерации» и «общероссийская культурная идентичность». Эти понятия, появившиеся в главе 3 «Федеративное устройство», обогащают российскую конституционную традицию в духе отношения к собственной культуре как к ценности всего многонационального народа России.
Несомненно, положения статей 67.1 и 68, 69 относятся к категории конституционных норм общерегулятивного характера, поскольку в их реализации участвуют все институты гражданского общества и в первую очередь многонациональный народ Российской Федерации. В этой ситуации в общественном дискурсе неизбежна вариативность смыслового прочтения указанных статей, но такая вариативность выходит за рамки конституционно-правового регулирования, это вопрос совести, культуры и воспитания человека. Справедливо заключить, что данная проблематика лежит в плоскости правоприменения и носит казуальный характер.
В целом же, рассматривая обновлённую Конституцию как палитру социальных ценностей, нужно отметить, что поправки 2020 года укрепили идейный каркас в части ценностей нравственности, государственности, национальной идентичности. В действующей редакции Конституции мы наблюдаем динамичную балансировку ценностей либерализма и коммунитаризма, ценностей свободной личности и сильного государства, выстроенного на фундаменте культурно-духовного опыта своего народа. На наш взгляд, здесь нет противоречия: личность может быть поистине свободной в государстве, имеющем конституционную традицию, а значит способном обеспечить защиту человеческого достоинства.
Философы права предрекают скорое окончание эпохи постмодерна, на смену ей приходит новая парадигма — право метамодерна. В этом концепте государственная идентичность как ценностный комплекс обретёт достойное место. Среди конституционалистов одним из первых к проблематике права метамодерна обращается В. Д. Зорькин[3]. Автор говорит о двух линиях конституционного права метамодерна. Во-первых, конституционная идентичность отдельного государства, признающего своё прошлое, свои идеалы и фундаментальные основы общественного устройства, является основанием конституирования новой правовой системы. Но это основание не противопоставляет государство и его общество другим субъектам международных отношений, напротив, разнообразие идентичностей обогащает международно-правовую картину, в целом. Во-вторых, по мнению Председателя Конституционного Суда Российской Федерации, «понимание идентичности в праве будущего — это осознание ценности индивида и его dignitas (социального достоинства человека — прим. В.Б.)»[4].
Поправки 2020 года, обогатившие ценностную модель Конституции, позволяют достичь сбалансированного отношения как к человеку, остающемуся в центре системы конституционных ценностей, так и к национальной идентичности российского народа. Дуализм ценностной основы Конституции создаёт предпосылки для развития конституционного права России за рамками постмодернистской концепции на уровне метамодерна, и значительную роль в этом играет эволюционное преобразование Конституции, которое продолжается после внесения поправок в общественном дискурсе, практике правоприменения и официального толкования.
[1] Подробнее об этом см. Невинский В. В. Сущность и универсализация конституционных ценностей в современном обществе // Lex russica. — 2018. — № 11 (144). — С. 106-121.
[2] Крусс В. И. Российская конституционная аксиология: актуальность и перспективы // Конституционное и муниципальное право. — 2007. — № 2. — С. 8.
[3] В. Д. Зорькин. Право будущего в эпоху цифр // URL: https://rg.ru/2020/04/15/zorkin-pravo-budushchego-eto-te-zhe-vechnye-cennosti-svobody-i-spravedlivosti.html (дата обращения: 19 ноября 2020 года)
[4] Там же
Для цитирования: Бурла В. Ценности новой Конституции: возвращение к истокам в эпоху постмодернизма // Новеллы Конституции Российской Федерации и задачи юридической науки : материалы конференции : в 5 ч. Ч. 2. – Москва : РГ-Пресс, 2021. С. 178-183