Он шёл по аллее бывшего Николаевского, а ныне Красного проспекта совсем как десять лет спустя герой «Золотого телёнка» по аллее города Арбатова. Сын крестьянина Воронежской губернии Мамычев мало напоминал Остапа Бендера подходом к обогащению, гораздо ближе ему были методы подпольного миллионера Александра Корейко.
Возможно, в то утро Василий Павлович пел.
Голос он имел славный — про такие говорят «божий дар». И дела шли как нельзя лучше, а когда у человека легко на душе, песня сама с губ слетает. Закипел самовар, но Василий Павлович пения не прекратил, и только выдохнув последнюю ноту, устроился за столом со свежей газетой и чашкой ароматного чая, приправленного по сибирскому обычаю смородинным листом. Читал он «Советскую Сибирь» — орган Сибревкома и Сиббюро РКП (б), главную газету Ново-Николаевской губернии [1]. Из номера в номер журналисты жаловались, что издание не везде разносят по дворам и квартирам вовремя, но поющий нэпман таких забот не знал, ему почтальон доставлял прессу в первую очередь.
Василий Павлович глянул на дату — 5 сентября 1923 года — и начал чтение с экономических новостей: курс золотого рубля к обычному, кредитование торгово-промышленных предприятий, тарифы центральной электростанции, крупный штраф за нарушение правил расклейки афиш, наложенный городом на сад, театр и ресторан «Альгамбра». Международные новости он просмотрел бегло — военный конфликт на Балканах, землетрясение в Японии и разгром партии меньшевиков в Грузии его волновали мало. Аккуратно перелистнул страницу, мазнул взглядом по третьей полосе и неожиданно зацепился за собственную фамилию.
Некий А. Смирнов сообщал, что пожертвовал три червонных рубля на постройку «Калиныча», и призывал В. П. Мамычева, арендатора кожевенного завода за рекой Ельцовкой, сделать то же самое в десятикратном размере. Если бы в этот момент нэпман Мамычев продолжал петь, он наверняка дал бы «петуха». Нет, он был богат — и даже более чем, — но сильно не любил, когда его имя мелькало в советской прессе. Только ненужного внимания ему не хватало!
Отодвинув газету, Василий Павлович надолго задумался. Затем встал, подошёл к полке, на которой аккуратной стопкой лежали прошлые номера печатного органа Сибирского революционного комитета, и принялся внимательно изучать сообщения о сборе денег на постройку самолёта, ласково названного журналистами «Калинычем». Кампания была шумной — со статьями о будущем авиации, призывами создавать сибирский воздушный флот, коллективными письмами, рисунками и даже стихами:
Серёга Фуфрыгин вновь ходит героем!
Он носит значок доброфлотский в петлице:
«Вы знаете, все мы "Калиныча" строим!» —
Говорит он небрежно каждой девице.
Не беда, что свистит у Серёжи в кармане,
Что за месяц он должен квартирной хозяйке.
Глаза у Нинуси, у Нюси и Тани
Опять о любви говорят без утайки! [2]
Мамычев оторвался от чтения и мысленно представил, как о товарище Фуфрыгине поют с оперной сцены. «С них станется, — подумал арендатор кожевенного завода. — При таком-то пропагандистском размахе!». Конечно, он и раньше видел все эти объявления, но никогда внимательно их не изучал — своих дел хватало. Сбор оказался организован с выдумкой: пожертвовал деньги — сделай вызов, публично назови тех, кто должен твой почин поддержать. В этих вызовах то и дело мелькали имена и организации, весьма известные в городе.
«Тов. Знаменский, — читал Василий Павлович, — внёс червонец и в числе других вызвал поддержать его профессора Крячкова».
«Вегман в ответ на вызов "Большевика" внёс червонец и вызвал В. Итина, Г. Черемных, Нину Изонги, редактора омской газеты "Рабочий путь" Вл. Кузьмина, москвичку Клару Халфен и Омскую драматическую труппу».
«5-рублёвую облигацию внёс Эйхе и предложил присоединиться тов. Павловского, Беляковскую, Волохова и Бочкареву».
«При сем препровождаю деньги в сумме 400 рублей, удержанные с красноармейцев команды, работавших на достройке Дома инвалидов, недельный заработок за разгильдяйство и неисполнение приказа…»
«Сад, театр и ресторан "Альгамбра" вносит на постройку аэроплана "Калиныч" 25 червонцев. Предлагаем нижепоименованным предприятиям последовать примеру "Альгамбры": 1. Сад-ресторан "Юпитер". 2. Кафе-ресторан "Свет". 3. Кафе "Сибирь". 4. Кафе "Алтай". 5. "Россия". 6. Сад "Сосновка". 7. Железнодорожный сад и буфет. 8. Буфет ст. "Ново-Николаевск". 9. Ресторан "Пенсионер". 10. Пивной зал "Медведь", бывший "Богемия". 11. Пивоваренный завод "Богемия". 12. Биллиардная».
«Омская делегация работниц, узнав все прелести передвижения от ст. Ново-Николаевск до общежития Сиббюро ЦК РКП (б), постановила: внести посильную лепту триста рублей на часть винтика аэроплана и рекомендует продолжить начатое делегатам, приехавшим на Сибсовещание отделов работниц, дабы благополучно добраться обратно на места и на следующее совещание прилететь на аэроплане».
Василий Павлович хмыкнул, отложил газету и больше объявлений не читал. Собравшись, он вышел на улицу, сел в пролётку на литых резиновых шинах, поджидавшую его у ворот, и отправился сначала на махорочную фабрику, которой владел на паях с нэпманом Исаковичем, а затем за Ельцовку — на кожевенный завод. По пути он негромко напевал себе под нос очередную арию — утреннее настроение снова вернулось к самому богатому предпринимателю города.
Мамычев появился в Ново-Николаевске летом 1921 года, вскоре после объявления советских властей о начале новой экономической политики. Он шёл по аллее бывшего Николаевского, а ныне Красного проспекта совсем как десять лет спустя герой «Золотого телёнка» по аллее города Арбатова: «Почти на всех скамьях Бульвара Молодых Дарований сидели одинокие девицы с раскрытыми книжками в руках. Дырявые тени падали на страницы книг, на голые локти, на трогательные челки. Когда приезжий вступил в прохладную аллею, на скамьях произошло заметное движение. Девушки, прикрывшись книгами Гладкова, Элизы Ожешко и Сейфуллиной, бросали на приезжего трусливые взгляды. Он проследовал мимо взволнованных читательниц парадным шагом и вышел к зданию исполкома — цели своей прогулки». Сын крестьянина Воронежской губернии Мамычев мало напоминал Остапа Бендера [3] подходом к обогащению, гораздо ближе ему были методы подпольного миллионера Александра Корейко. Да и девушки на скамейках Красного проспекта читали совсем иные книжки. Их будущий кумир Лидия Сейфуллина работала в это время в Ново-Николаевске секретарём Сибгосиздата и ещё только начинала свою литературную карьеру.
По аллее центрального проспекта будущий нэпман вышел к бывшему торговому корпусу, на втором этаже которого располагались отделы Ново-Николаевского губернского совета народного хозяйства, сокращенно — губсовнархоза. Нэпмана город привлёк своим стремительным ростом — с переездом сюда Сибревкома и Сиббюро ЦК РКП (б) Ново-Николаевск фактически превратился в столицу всей Сибири. Воронежский крестьянин шёл по зданию и читал таблички на дверях кабинетов: губтоп, губтрамот, губкустпром...
Два первых десятилетия советской власти были царством аббревиатур. Стоит открыть справочник «Весь Новосибирск» за 1931 год, и сотни загадочных сокращений выползут оттуда, виляя заглавными буквами, словно хвостами. Человек, знакомый с родной историей, сразу признает Сибревком (Сибирский революционный комитет), Осоавиахим (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству) или Автодор (общество содействия развитию автомобилизации и улучшению дорог). Легко можно догадаться, что Перспункт — это переселенческий пункт, а Запсибкрайфу — Западно-Сибирское краевое финансовое управление. Но не стоит излишне полагаться на догадливость. Никакая сообразительность не поможет расшифровать название таких учреждений, как ОБСА (Общество борьбы с алкоголизмом), ОРУ (Объединение работников учёта), ВДОПТЭ (Всероссийское добровольное общество пролетарского туризма и экскурсий) или СИБЭПУНКПЕ (Сибирское эксплуатационно-плановое управление наркомата перевозок).
Мамычев был, как тогда любили говорить, «в курсе». Губтрамот означало губернский транспортно-материальный отдел, губтоп — топливный отдел, губкустпром — отдел кустарной и мелкой промышленности. «То, что нужно!» — подумал нэпман и решительно толкнул дверь. Он намеревался арендовать один из кожевенных заводов, попавших после национализации в ведение Ново-Николаевского губсовнархоза.
Вскоре почти остановившийся кожзавод за Малой Ельцовкой стал оживать не по дням, а по часам. Новый хозяин установил строгий рабочий порядок и дисциплину, очистил территорию от всего лишнего и занялся реализацией кожевенных полуфабрикатов — опойка, полувыростка, ялового и конского мостовья, стелечных и подошвенных полувалов, — всё это, как и многие другие товары, после гражданской войны оказалось в страшном дефиците. Однако в кожевенном производстве (как и в производстве махорки) Мамычев нуждался не столько для получения прибыли, сколько для легализации своего положения как предпринимателя.
Основной доход он получал иными путями: торговал на чёрном рынке, занимался ростовщичеством, играл на курсах валют. Особенно успешным был для этого период осени 1923 — весны 1924 года. Курс обычного рубля по отношению к золотому червонцу летел в пропасть: 1 сентября — 2000, на 1 октября — 4000, 1 ноября — 7000, 1 декабря — 13 700, 1 января — 30 000, на 1 февраля — 82 000, 1 марта — 300 000, 1 апреля — 500 000. Бывший крестьянин, не имевший специального экономического образования, оказался настоящим финансовым гением — в мутной воде послереволюционной неразберихи он богател настолько стремительно, что никакому Корейко и не снилось.
Заимев мощные финансовые рычаги, Мамычев стал вкладывать средства в процветающие фирмы по всей Сибири, приумножая и без того немалые капиталы. Со своим партнёром по табачному бизнесу Исаковичем и несколькими крупными нэпманами Ново-Николаевска Василий Павлович принялся обсуждать организацию совместной золотопромышленной компании. Владельцы капиталов собирались в неформальной обстановке где-нибудь на Лесных дачах в Заельцовском бору и после деловых переговоров по старой русской традиции устраивали застолье с шашлыками и песнями. Мамычев пел с удовольствием — он любил, когда его пение слушали другие люди. И деловые партнёры уважительно склоняли головы: вот это голос! Настоящий, оперный.
Продлевать аренду кожевенного завода Мамычев не стал. Поющий нэпман развернулся столь широко, что контролировал теперь множество предприятий в разных городах, став одним из самых успешных и богатых предпринимателей Сибири. Правда, ненадолго. В 1926 году его арестовали и… выслали из Сибири на Урал сроком на три года. Испокон века, с самого начала русской колонизации, при всех царях и после их свержения преступников ссылали в Сибирь, а Мамычева выслали из неё!
История эта закончилась хорошо.
Город получил налаженное производство и объединил его с соседними — за Ельцовкой появился целый промышленный комплекс, включавший кожевенный и хромовый заводы и шорно-седельную фабрику. Для работников этого комплекса построили два больших жилых дома — на Дуси Ковальчук, 2 и Ельцовской, 7.
Мамычева помиловали. В 1927 году по случаю десятилетнего юбилея Октябрьской революции советская власть объявила масштабную амнистию, коснувшуюся и бывшего короля нэпа. А тот неожиданно для всех круто изменил свою жизнь: финансовый гений первой половины двадцатых не желал больше заниматься предпринимательством. Этот удивительный человек забросил прежние дела и поступил в Томский музыкальный техникум, по окончании которого стал оперным певцом. На песенном поприще он не почивал на лаврах, но пел хорошо, был востребован театрами и прожил хорошую артистическую жизнь. Правда, насколько долгую, автору неизвестно.
Ну а «Калиныч»… С «Калинычем» вышло неловко. Нужной суммы в две тысячи червонцев так и не набралось. Постепенно из «Советской Сибири» исчезли всякие упоминания о сборе средств, а о том, куда в итоге пошли уже собранные деньги, читателям так и не сообщили.
Игорь Маранин