Все говорят о том, что надо дарить родителям любовь и тепло, разговаривать с ними, просить прощения за свои грехи, которые совершили по отношению к ним со зла, а вернее от дурости. Наверное это правильно, но все это я могу делать и сейчас, хотя много лет прошло с тех пор, как они умерли. Я могу рассказать любому из них, как я живу, попросить прощения, даже поделиться мечтами и планами. Я уверена в том, что они рядом и меня слышат. Знаете с чем у меня засада? Я ничего не знаю о своих родителях, а спросить уже не могу. Нет, спросить могу, но никто не ответит, и это меня печалит.
Ведь тогда, когда например папа был жив, мне все это было неинтересно. Он умер, когда мне было всего 18 лет. Разве в этом возрасте интересна жизнь родителей? Да нет, в этом возрасте интересен мир, человеческие отношения, будущее, но не родители. Тебе же они кажутся уже отжившими свой век. А мои родители родили меня поздно, папе было 41 год, когда я родилась, а в мои 18, он был ровесником мне теперешней. Да и умер он за неделю до моего восемнадцатилетия. В общем в то золотое время не было интереса у меня узнавать, кто такой мой папа, и как он прожил свою жизнь.
Зато к моим пятидесяти девяти годам у меня к нему накопилось столько вопросов, что если бы можно было вернуть то время, мои 18 лет, то мы бы беседовали до моего девятнадцатилетия! Ведь все, что я знала про моего папу, это то, что он хороший сантехник, что я у него единственная дочь, что родился он в Краснодаре, в станице Пашковская и что его ещё мальчишкой выслали в Сибирь, за то, что он от голода стырил на рынке булку хлеба. Если бы я знала папа, что мне в шестьдесят лет станет интересна та жизнь, которую ты прожил, да я бы от тебя ни на шаг не отходила, слушала бы твои истории, но в моем детстве и юности мне это было не интересно.
Я знаю папа, что у тебя было две младшие сестры двойняшки, и что маму звали Дарья. Так же знаю, что они все умерли в тридцать третьем году от голода. Знаю, что деда моего звали Емельян, и он как то выжил и помог выжить тебе. Знаю, что ты убежал из дома потому что боялся обезумевших от голода людей , которые искали сьестное везде. Ты жил на кладбище в склепе, но и там было небезопасно. Люди разрывали могилы, снимали с покойников золотые украшения, выдергивали золотые зубы и несли на рынок, менять на хлеб. Я не могу представить, что двенадцатмлетний мальчик жил на кладбище, это какой то бред. И я хотела бы переспросить у тебя, как ты выжил в этом хаосе, но ты не можешь мне ответить по объективным причинам.
А потом тебя поймали на рынке, когда ты от голода своровал хлеб, уж не знаю, насколько большая была это булка, но тебя, ещё мальчика, поймали, арестовали, и выслали в Сибирь, я даже не знаю куда. Это был Иркутск, или Колыма? А может ещё какое то неизвестное мне место? Сколько ты сидел, как выжил, как оказался в Иркутске? У кого об этом спросить? Тебя нет уже сорок лет! Почему я в свои 13 так невнимательно слушала тебя, почему мне это было не интересно? Зато сейчас интересно, но спросить не у кого.
Да, мне сейчас интересна твоя жизнь, жизнь твоих родителей. Мне интересно почему ты остался в Иркутске, а не вернулся в родные края. Я даже попыталась найти в Краснодаре станицу Пашковскую, куда ты меня возил ребёнком. Нет больше такой станицы! И реки Карасун нет, на которую выходил огород того дома, где встречал нас твой двоюродный брат Федька. Все кануло в лету, и я ничего не смогу с этим сделать, только хранить в памяти то, что услышала и запомнила в своём детстве.