В один из последних дней августа я сидел на крыльце, рефлексируя своими мыслями, когда, почти бесшумно, рядом со мной причалил к дому "Мерседес". Этому я обрадовался - пусть в школу, к одичавшим гопникам, хотелось не очень, но и затянувшееся своими неприятностями лето уже утомило.
Днем ранее прибывший по расписанию "Крокодил" увез Аньку. Она оставила свой почтовый адрес, мол - пишите письма, и упорхнула осваивать гламурную столичную жизнь, в сравнении с которой деревенская среда - сущая наивность. Письмо ей действительно написали, целое одно, и она даже ответила. Через день уезжала и Гаечка. В их дворе вовсю шли приготовления, туда и сюда сновали ее бабушка, Гейзиха и Перпендикуляр, хлопали двери "запорожца". Я знал, как это будет происходить. Поутру меня разбудит звук прогревающегося мотора, который еще добрых часа полтора, то и дело меняя обороты, будет реветь на всю округу и будить всех не хуже, чем будит всех утренний запуск трактора "Кировец", иногда осуществляемый во дворе Ванька. Потом, сбавив обороты и громко тарахтя, желтый"запорожец" выползет в открывшиеся ворота, пассажиры с неприступно-горделивым видом усядутся в его тесный салон, Перпендикуляр закинет резиновое кольцо на штакетины ворот, грузно усядется на водительское место, и, натужно тронувшись с места, "запорожец" выползет на дорогу, тяжко набирая скорость, скроется за поворотом, тарахтящий звук постепенно затихнет, и не останется ничего. Прилипшая к боковому стеклу Гаечка почти не посмотрит на выбежавших на крыльцо нас и в лучшем случае один раз махнет вслед рукой. Ведь она сейчас преисполнена важности, зазнайства и превосходства , ведь мало того, что она - одна, а нас - много, она - единственный объект родительского обожания, а мы кто - цыганский табор многодетный, да еще и она - провожаемая, а мы - так, провожающие, что всегда было эквивалентами роли завидной и нежеланной..
Теперешний ее отъезд будет отличаться лишь тем, что на этот раз я не выйду ее провожать. Пусть догуливают последние дни своей "тройкой", в которую после отъезда Аньки превратилась великолепная четверка, сами, я не стану навязываться, и пытаться примириться при прощании, взяв унижением мнимый аванс на следующий год, тоже не буду.
Оставшиеся летние дни после путча я провел в одиночестве, привыкнув и смирившись с поражением по всем фронтам - и личном, и политическом. Я перестал бороться, окончательно перестал навязываться в их компанию.
Один раз, по регламенту, сходил к Аньке домой посмотреть "Чипа и Дейла", так как наш телевизор совсем не тянул. Анькина мама была в тот раз приветлива, что-то расспрашивала, поила меня чаем с плюшками, но у меня не было настроения отвечать, ведь та была не в курсе, как меня отвергает ее дочь и их компания. Как раз во время, когда мы смотрели мультики, и приехал на "Крокодиле" ее отец, чтобы через несколько дней забрать их семейство. А мы были в неведении - заберут нас или нет, никто не знал, вестей никаких, только парой дней после мы получили телеграмму. Так что подоспевший "Мерседес" означал хотя бы благую весть, что мы отсюда вообще уедем, а не останемся куковать в неопределенности.
Наш отъезд оказался назначен даже скорее, чем отъезд Гаечки, назавтра утром, чему я, конечно, обрадовался. Теперь мало того, что я не буду в роли провожающего, так и сцена раскочегаривания запорожца и отъезда пройдет без меня.
Ближе к вечеру я снова сидел на крыльце, когда из своих ворот вышла и направилась по направлению к нашему дому Гачека. Я ожидал, что она пройдет мимо, во двор, но она направилась прямиком ко мне.
- Они там! - не посмотрев на нее, буркнул я, указав на сарай, где тусовались братья.
- Нет, я к тебе! - сказала она, посмотрев на меня - на вот, возвращаю.... ваш замок ... - и положила на скамейку крыльца навесной замок и свой экземпляр ключа. Я узнал его, это был тот самый замок, на который они закрывали от меня рацию. Ее они демонтировали к отъезду Гаечки, и белый провод больше не нависал между нашими домами, и никто не переговаривался по нему "первый-первый, я второй". Правда, и без того рация быстро им надоела, и, когда я прекратил попытки вмешаться в их переговоры, ящик целыми днями сиротливо висел, постоянно закрытый на замок.
Я ничего не ответил. Выяснения были ни к чему, все все и так поняли. Больше не надо было делать вид, что замок предназначался якобы не против меня, и сейчас, своим поступком, она это признала. Она постояла еще, видно, желая что-то сказать, но не находились слова.
Приступы чморения, переходы ее на сторону конкурента, случались не раз и ранее, но теперь по виду Гаечки читалось, что она сама поняла, что переиграла и зашла слишком далеко. Не дождавшись ответа, она сказала виновато - "ну ладно... пока!..." и добавила с надеждой - "до следующего лета!". Я снова промолчал и даже не поднял взгляд вслед удаляющейся ее фигурке. Посидел на крыльце, подождал немного и пошел восвояси. Замок с ключом так и остались лежать на лавке.