Ира позвонила в дверь соседней квартиры и терпеливо дожидалась, пока Тамара Ивановна откроет. Она знала, что может пройти несколько минут, прежде чем пожилая соседка дойдет до входной двери.
- Здравствуйте, Тамара Ивановна! Мама вам кабачков с дачи привезла. Этот год - урожайный.
- Спасибо, Ирочка! Очень вовремя подоспели твои кабачки! Михаил Петрович только их и ест в последнее время. Уж не знаю, чем и кормить его - от мяса отказывается, салатов овощных не хочет. А кабачок или оладьи кабачковые приготовлю - он один всё и съедает. Да ты зайди, чаю попьем. Сын печенье вкусное принёс...
Ира прошла в квартиру, сняла обувь и сразу направилась к комнате, в которой лежал муж Тамары Ивановны.
- Добрый день, Михаил Петрович! Как дела? Как чувствуете себя?
Михаил Петрович, лежа на боку лицом к двери на широкой двуспальной кровати, прищурился, чтобы получше рассмотреть посетительницу:
- Здравствуй, Ира! А вот что день добрый, я бы не сказал. Какие у меня теперь дела? Вот лежу и лежу, а мне же надо что-то делать!
Ира улыбнулась:
- Вы можете встать, с ходунками походить. Вот сходили бы на кухню, помогли бы Тамаре Ивановне чай заварить...
- Хорошо тебе говорить: "встать и походить"! Это большой риск для меня! Я теперь ничего не могу сам делать...
Два года назад Михаил Петрович сломал шейку бедра. От операции врачи отказались, так как сердце 86-ти летнего мужчины могло не выдержать. Перелом сросся, вставать и передвигаться было можно. Врачи рекомендовали движение, но он упорно отказывался, с трудом перемещался с кровати на горшок, а на кухню его возили в инвалидном кресле.
Но не это было самой большой неприятностью в его поведении. Старик стал капризным, постоянно кричал, требовал к себе внимания, ворчал, если что-то было ему не по душе, стал переборчив в еде и придирался к жене и детям по малейшему поводу.
По ночам он кричал дурным голосом, когда пытался повернуться в кровати и требовал постоянно, чтобы Тамара Ивановна то накрывала, то раскрывала его.
- Миша! - злилась та, - руки у тебя работают! Это не ноги! Можешь сам накрыться!
Тот упорно настаивал на своем, и она раздраженно подтыкала под его бока одеяло, спрашивая:
- Теперь хорошо?
- Хорошо, - отвечал Михаил Петрович, а когда она отворачивалась, чтобы выйти из комнаты, скрипел: - Накрыла так накрыла!
Нервы у Тамары Ивановны не выдерживали, и она начинала кричать на него. Но он не реагировал на ее крик, и продолжал терзать придирками: то суп пересолен, то котлета недожарена, то масла в каше мало, то молоко не такое белое, как ему хотелось бы.
Сын Тамары Ивановны приходил почти каждый день: приносил продукты, помогал готовить, выводил мать на прогулку. Пару раз в неделю заглядывала дочь, но она постоянно ссорилась с отцом и убегала через час-полтора.
Ира знала, что для Тамары Ивановны ее посещения - отдушина, возможность поговорить с "нормальным человеком". Иногда она показывала Ире альбомы с фотографиями, где они с Михаилом Петровичем молодые - на море, в санатории... На одном из фотопортретов Михаила Петровича на обратной стороне надпись:
" Моей несравненной Венерочке".
- Так он называл меня, - улыбнулась Тамара Ивановна. - Моя Венера...
- Тома! Тома! Накрой меня! Окно закрой! Дует! Тома! Ты что, не слышишь?!
- Иду, иду, ох ты, господи...
...После чаепития с Ирочкой, утихомирив Михаила Петровича, Тамара Ивановна взяла в руки шитье.
- Вот, попросила дочь купить мне платье...на всякий случай... А оно длинновато...подшиваю вот.
И Тамара Ивановна склонилась над черным траурным платьем...
"Куда, куда же уходит любовь, взаимопонимание и нежность друг к другу?" - подумала Ира, и на душе у нее стало тоскливо.