Небольшой рассказ о тяжестях жизни декабриста С.П. Трубецкого в ссылке.
Тяжело.
Уезжать из родного города, пусть и не из Малой Родины, невероятно трудно. Сердце неприятно щемит от быстрых взглядов на себе, а руки невольно сжимаются на поясе — там, где ещё совсем недавно висела верная сабля.
Князь Трубецкой никогда не думал, что ему придётся пережить Гражданскую казнь, но Госпожа Удача распорядилась совсем не так, как он рассчитывал. Спасибо, что не виселица.
Неужели он, сам князь Трубецкой, никогда более не увидит привычных огней Петербурга, весь этот шик, шипение игристых бокалов, переливание в свете свечей драгоценных камней в ушах и на тонких лебединых шейках совсем молоденьких девушек? Представить это было весьма трудно.
Сердце невыносимо ныло по замороженным каналам великого города, по его заснеженным улицам, по которым, как сейчас уже казалось, ходили только безликие шляпки да бакенбарды. Только сейчас Сергей понял, что не видел людей. Он видел только общую массу, общее настроение города, а его душу, его загадку разгадать у него не вышло. Ему б ещё немного времени, но безжалостная рука палача обрубила ему этот канат.
Спасибо, что не удалось присутствовать на повешении. Иначе Трубецкой бы попросту не вынес тяжёлых и осуждающих взглядов бывших товарищей с эшафота. Сердце бы не выдержало.
Спасибо, что император сделался благосклонен к Трубецкому и его семье. Ведь, пожизненная каторга по сравнению с публичной казнью, это же не так плохо, верно? Князь не знал. Он уже давным-давно запутался и в себе, и в своих желаниях, и в своих мыслях.
По дороге в Иркутск, которая была нестерпимо долгой и максимально мучительной из-за всех постигавших мыслей в тот момент голову князя, он ни с кем не говорил и почти не ел. Ему было совестно даже двигаться, поскольку он не хотел сам себе напоминать, что конкретно осталось от него и его былого величия, как он сам себя любил частенько успокаивать.
Очень тяжело.
Очень тяжело смотреть в глаза Катеньке, которые буквально трепетали нежностью, любовью и, казалось, искренним пониманием. Она знала, что случилось тогда, в декабре 1825 года. Знала и упорно молчала об этом. Для неё было главным то, что Серёжа, её любимый Серёженька, жив. О здоровье на каторге принято молчать.
Кандалы безумно натирали, но через пару месяцев он и вовсе перестал их замечать. Выгнав из головы и сердца привычные идеалы, навеянные французскими обычаями и мыслями, Трубецкой изо дня в день сталкивался с суровой русской реальностью. Готовя восстание и свержение царствующей фамилии, они совсем забыли о том, что живут в совершенно другой стране. Да, может, будь они во Франции, и свершили бы революцию — разумеется, не только в государственном строе, но и в умах людей. Но, к сожалению, они были в России, и свершить что-то поистине великое, свершить переворот в сознании у них точно не вышло. Этого одним броском у нас невозможно добиться. К сожалению, Сергей понял это слишком поздно.
Стоя в лохмотьях и с киркой наперевес, было очень сложно думать о будущем страны. Было очень сложно и вспоминать давно минувшее время. Но всё же иногда в его душе всплывали тёплые улыбки друзей, которых уже давно нет в живых, и бывшему князю — сейчас этот титул для него звучал крайне глупо и как-то по-детски — становилось невыносимо хорошо.
Но, надо отдать должное и Катерине, что не побоялась приехать к нему и обустроить с ним там семью. Когда она уезжала из Петербурга, она точно не думала, что никогда туда не вернётся. Она умерла намного раньше мужа, и, когда ему дали амнистию, он не хотел уезжать, не хотел оставлять его голубку в этом ужасном губительном месте. Но Госпожа Судьба весьма переменчива и непостоянна к тем, кто рвётся её поменять своими руками. Трубецкой это осознал крайне поздно.