Покровский кафедральный собор – самое старое из ныне существующих зданий города Красноярска. Возведено в 1785-1795 годах. Представляете, какими глазами впоследствии смотрел я на стены XV-го века постройки? Чувствовал себя, как будто в книжку попал, или в фильм. Кто постоянно живет в европейской части России – тот не поймет. Сибирякам приходится полжизни созерцать кладку XIX века, и считать, что это невероятная древность. И это в лучшем случае. Новосибирск, например, еще моложе, чем мой родной город, хотя и третий в России по численности населения. Но мы отвлеклись.
В то время Покровский собор был розового цвета с зеленой крышей. Позже его многократно перекрашивали. Совсем недавно собор передали Красноярской епархии, а до этого там был выставочный зал, где каждую весну проводили масштабную выставку юных красноярских художников, которая называлась «Подснежник». Мои работы на эту выставку не попали ни разу.
В церковь пришел до вечерней службы и новый мир начал открываться для меня. Прихожан немного, человек десять. Я ходил от иконы к иконе и всматривался в лики. Вседержитель, Казанская, Петр и Павел. Святитель Николай. Архистратиг Михаил… Паникадила… Сотни свечей в полумраке. Очень впечатляюще – как звезды в небесах. Огромное распятие слева от входа… Высоченный потолок (без росписи пока). Кафедра, укрытая бордовым ковром. Аналой с иконой, иконостас в несколько рядов едва ли не до потолка. Клирос, золотые ажурные ворота по центру. А за ними – алтарь. На следующий день я снова пришел – попал на обряд венчания. Очень возвышенно всё... Хор красиво пел «Исайя, ликуй». Я повадился посещать собор каждый день, и по паре часов находился там, просто бродя в внутри, если службы нет, или стоя средь прихожан, что крестятся и кланяются, когда пред ними священник в золоченых одеждах машет кадилом с красным угольком, и ароматный дым клубится обильно, даря непривычный сладковатый запах. На язычников X века, наверное, греческие гости такое же впечатление производили.
По выходным мы всей семьей валим на дачу, на участок, то бишь. Палатку, и еще ряд вещей чтоб не таскать туда-сюда – хранили у знакомых в дачном домике, в обжитом секторе огромного дачного конгломерата. Палатку, кстати, потом сперли – бомжи какие-то залезли, видимо. Все «на мази», страна уверенно идет по пути «демократизации».
***
В один из будних дней на работу к нам приезжала американская делегация. Бегали, фотографировали линотипы и наш компьютерный цех заодно. Что это было? Не понятно. Самой популярной среди рабочих была шутка: «Ну все, ищи себя на страницах «Плейбоя» теперь!»
В церкви я встретил нашего бывшего учителя рисования общеобразовательной школы. Учитель стал священником, и звали его теперь отец Александр. Удивительно, но в очередной раз убеждаюсь, что Красноярск – большая деревня. Рисование в общеобразовательной школе не очень серьезный предмет, особенно для меня, который учился в «художке», но не ходить на это урок я не имел права. И тут я вспомнил, какой вред моему изобразительно-креативному таланту вообще нанесла общеобразовательная школа. До нее, то есть лет до семи, я был едва ли не вундеркиндом. Совсем маленький, но вдохновленный карикатурами Херлуфа Бидструпа, журналом «Крокодил» и историческими фильмами, я создавал такие талантливые рисунки-комиксы, что даже сейчас весело пересматривать. Не потому что детские умилительные «каляки-маляки», а потому что сюжет интересный, и хари выразительные. Плюс реплики забавные. Это было на порядок выше, чем то, что рисовали сверстники: танчики, самолетики и солдатики-муравьи. И только обычная школа сию «дурь» из меня выбила, и я стал как все. А то, чему я научился в художественной школе – это было уже совсем другое.
***
…Прошло три недели. Будние дни мои: работа, библиотека, церковь. По вечерам записи какие-то делаю… Уже не помню точно: по-моему трактат по всемирной истории монархии. Выходные – дача. Вечер воскресенья, лето, и уже не жарко, но еще светло. Мы: папа, мама, Даша, Саша и я – по пути на электричку, шагаем с рюкзаками и сумками по пыльной дороге. Ух и переполнена сейчас будет электричка. Стоя ехать придется… Зашли на дачу к знакомым – оставить палатку. Если не ошибаюсь, хозяина звали Анатолий, мужик лет эдак сорока. Жену его – не помню как. Отец с хозяином дачи решили перекурить «на дорожку». Мы всей толпой расселись на улице кружком у крыльца свежевыкрашенного, бледно-голубого. Кто на чем: кто на лавке, кто на пеньке, кто на рюкзаке собственном, кто на ведре пустом, перевернутом. Разговор у взрослых зашел о политике. Папа как всегда в старом походном коричневом плаще…
- Все это закончится диктатурой, - медленно и веско произнес он, потушив окурок о внутреннюю сторону блестящей консервной банки, что служила пепельницей.
Ему никто не возразил. Повисла пауза. Отец разомкнул пальцы. Окурок нырнул во мглу жестяной пепельницы и исчез там…
Я в недоумении посмотрел на папу. Ничего не сказал, но подумал: «О! С чего это? Ну уж когда-когда, но точно не сейчас! Какая теперь диктатура? Все ж уже хорошо? Не февраль-месяц, танки с улиц убрали, все плохое позади! И Ельцин президент, и новый союзный договор послезавтра подпишут, и бизнес в гору идет, и система многопартийная сейчас будет! Что-то ты, папа, штампами говоришь!»
А на календаре – 18 августа 1991 года. Хотите – верьте, хотите – нет, ей богу, не вру.
***
А утром сами знаете что. «Лебединое озеро». ГКЧП и Янаев с трясущимися руками. У меня у самого руки затряслись от волнения. И вновь я не отхожу от радиоприемника, как тогда, с Румынией. Только теперь все серьезней – теперь все у нас. Откуда папа мог знать? Случайно угадал? Во второй половине дня, часа в четыре, я отправился в церковь. На резных деревянных высоченных дверях висела бумажка, наскоро напечатанная на принтере. Патриарх Алексий Второй просил народ в час испытаний избегать кровопролития. Я потянул ручку и открыл тяжелую дверь.
Вошел. Волновался, бродил от иконы к иконе.
Продолжение следует)
Предыдущий выпуск ЗДЕСЬ.