"Вот изменник, от которого погибнет Москва" - Ф.В. Ростопчин.
" После Бородинского боя я уже перестал прибегать к разным маленьким средствам для занятия и развлечения умов в народе; да и надо признаться, что все средства уже были истощены. Тяжелая работа для ума придумывать, чем бы можно произвести впечатление на массы, тем более что и успех сомнителен. Тончайшие соображения часто оставались бесплодными, между тем как самые пошлые выдумки оказывали действие необычайное." - Ф.В. Ростопчин "Записки" стр. 271.
То, что произошло тогда с М. Верещагиным во дворе дома Ростопчина на Б. Лубянке, была уже не пошлая выдумка, а "суд Линча". Михаил, как и все мы, имел свою судьбу. Его судьба сложилась бы очень благоприятно для него, если бы не ряд обстоятельств, превративших ее в незавидную участь - погибнуть жестоко и позорно 2 сентября 1812 года. И он погиб стойко, мужественно, взяв всю вину, вменяемую ему по переводу из газеты речи Наполеона, как христианин, сказав только перед смертью: "Грех вашему сиятельству будет". Эти слова переходят из книги в книгу, с сайта на сайт. Взяты же они из Бумаг Щукина, воспоминаний Бестужева-Рюмина, допроса и показаний адъютанта Ростопчина, драгунского офицера Гаврилова. Это он, первый, дрогнувшей рукой, после вторичного приказания Ростопчина ударил Верещагина тупым краем палаша по голове. За ним нанес удар его подчиненный, вахмистр Бурдаев. Михаил со стоном упал, обливаясь кровью. После этого Ростопчин, по его воспоминаниям на стр. 285, обращается к французу Мутону (учителю фехтования) со словами: "Дарю вам жизнь, ступайте к своим и скажите им, что негодяй, которого я только что наказал, был единственным русским, изменившим своему отечеству." Ростопчин доводит его до ворот, народ безропотно, сняв шапки, расступается перед ним и Мутон бежит без оглядки, "не обращая на себя ничьего внимания, хотя заметить его было можно: он бежал в поношенном сюртучишке, испачканном белой краской, простоволосый и с молитвенником в руках". А "чернь мгновенно кинулась добивать страдальца, и привязав его к хвосту какой-то лошади, потащила со двора на улицу" (показания адъютанта Ростопчина Гаврилова). После этого Ростопчин и человек 10 его окружения через заднее крыльцо покидают дом на Лубянке. "Я не оглядывался, - пишет Ростопчин, - чтобы не смущаться тем, что произошло. Глаза закрывались, чтобы не видеть ужасной действительности, и приходилось отступать назад перед страшной будущностью". Как я уже говорил ранее, еще трепещущее тело Верещагина толпа протащила вниз по Кузнецкому мосту, затем повернули направо, на Петровку, потом по Столешникову переулку на Тверскую, оттуда на рынок (Охотный ряд) и, наконец, труп приволокли на Софийку (Пушечную ул.). Там оно было брошено за ограду небольшой церкви (скорее всего за храмом Софии Премудрости Божией на Пушечном дворе) , позади Кузнецкого моста, а затем похоронено. Уже позже тело Верещагина было найдено; оно было вполне сохранившимся, народ изумился, и многие, считая этого несчастного мучеником, снова похоронили его в другом месте. Это место так и осталось неизвестным. Но - это потом. А тогда, после расправы, толпа, покончив свои неистовства с трупом Верещагина, оставшись без предводителя-Ростопчина, обещавшего вести их на Три Горы, побрела в Арсенал разбирать старое "антикварное" оружие.
И если из жизни общественной не скоро изгладилось воспоминание об этом происшествии, то едва ли оно могло скоро изгладиться и у самого Ростопчина. То, что Ростопчин мучился этими воспоминаниями говорит следующее. "Один из правдивых немецких писателей, рассказывавший о тех едких и беспощадных насмешках, которыми Растопчин одаривал своих недоброжелателей, добавляет: "но он был безоружен против врага, которого носил в себе самом. При наступлении ночной темноты ему нередко являлись привидения, сильно его смущавшие. В Париже, куда он возвратился из Бадена, приходилось ему все чаще и чаще проводить такие тяжкие и мучительные часы. В одно такое время, несмотря на заботливое наблюдение камердинера, вошли к нему два близких его знакомых, знатных русских. Они полагали, что может быть нарушат его разные мечтания; но как они были испуганы, когда вошли в отдаленную комнату! Худ и бледен сидел там Ростопчин, и когда увидал их, грустно воскликнул, протянув руки, как бы защищаясь: "что вы хотите от меня, не я вас бил, не я вас столкнул". Он трепетал, как бы видя перед собой что-то ужасное. Двое друзей поняли, что ему казалось, будто он видит отца и сына Верещагиных; они назвали свои имена и наконец пробудили его от этого ужасного сна..." ("Бумаги Щукина" ч.8, стр76). Если у кого-то возникнет впечатление, что Ростопчин совершил это убийство с целью своего спасения - это не так. Ни личный характер Ростопчина, ни все обстоятельства его жизни не дает повода предположить в нем трусости. Да и толпа, собравшаяся во дворе дома, что из себя представляла и было ли в ней что-нибудь грозного? Нет. Она даже сняла перед ним шапки. С ней Ростопчину не представлялось нужды считаться. Она даже свободно пропустила француза Мутона. Был ли этот сценарий заготовлен им заранее? Ведь по показаниям адъютантов Ростопчина (Гаврилова и Обрезкова) Верещагин и Мутон были приведены из "Ямы" в дом на Лубянке еще утром 2 сентября. И с утра же толпа народа стекалась во двор дома, запрудив улицу Лубянку. Почему этот эпизод в истории Москвы 1812 года занимает такое значение наряду с более значительными жертвами того времени? К сожалению, ответов на эти вопросы в сочинениях тех лет нет. Налицо прецедент между набиравшим силу купечеством, консервативным дворянством, общественным мнением и поднявшим голову масонством, которое проявило себя в восстании 1825 года. И заострило этот инцидент несовершенство на тот момент закона о мере наказания виновных, пусть даже в военное время. Вся информация взята из Бумаг Щукина ч.8 стр.44 :
Михаил Верещагин являлся старшим сыном купца 2-й гильдии Николая Гавриловича Верещагина. У Михаила был брат Павел и сестра Наталья. Все они были детьми Н.Г. Верещагина от первого брака и воспитывались как отцом так и второй женой Николая Гавриловича. Все они были из крестьян деревни Верещагиной Ярославской губернии Пошехонского округа. Там Николай Гаврилович, имея 20 000 рублей уставного капитала для вступления в купечество 2-й гильдии, зарегистрировался в экономическом ведомстве и стал купцом в 1800 году. Перебравшись в Москву он содержал на откуп (собирание налога с населения, при которой государство за определенную плату передает право их сбора частным лицам) несколько полпивных и гербергеров (постоялых дворов), приобретя свой дом на Николоямской улице в Яузской части(я уже писал об этом). Михаил, от роду 22 года, получил полностью домашнее образование, приобретя знания немецкого, французского и немного английского языков. Казалось, жить бы, да жить. Но, нет. Во всем произошедшем виноваты, как говорил Грибоедов - "горе от ума", плохое знакомство: воспитатель Михаила - масон Клейн, ученик масона Николая Ивановича Новикова; друг - сын масона Федора Петровича Ключарева, 32-летний Мешков, доверчивость и не по годам святая наивность. А дальше - снежный ком. 17 июня Михаил предлагает своей мачехе почитать ей переведенные им речь и письмо Наполеона, сказав при этом: "вот, что пишет злодей французов". Мысль о том, что Наполеон может занять не одну, а обе столицы, могла возбудить в то время только негодование. Так и отнеслась к этому мачеха Верещагина и рассказала об этом мужу. Известий о военных действиях в то время почти никаких не было, и положение дел было таково, что не могло не возбуждать внимания и любопытства каждого русского. Поэтому каждое известие, откуда бы оно ни было почерпнуто, ловилось с жадностью. Поэтому Верещагин-отец лишь только услышал от жены про эту бумагу захотел ее прочитать. Но Михаила в этот момент не было дома. Наконец, на второй день он получает от сына этот перевод, а за обедом спрашивает, от кого он получил это письмо и речь. Михаил просто и честно ответил, что перевел все из немецких газет, а получил их от сына почт-директора Ключарева. Старик Верещагин, так же как и его жена с негодованием отнесся к прочитанному, но не уничтожил, не разорвал, а оставил злосчастную бумагу на комоде. На следующий день, когда отец уехал по делам, Михаил вечером отправился в кофейню близ Гостиного двора, прихватив с собой переводы. Там он хотел скоротать день за чашечкой кофе, трубкой с хорошим табаком и чтением газет. На свою беду ему встречается там отставной губернский секретарь Мешков. Мешков был женат и имел двух детей. Раньше он служил в словесном суде (занимались устным разбирательством мелких гражданских дел по искам купцов о закупке и продаже, денежных займах, возврате денег и пр.) повытчиком (занимался делопроизводством) и секретарем, уволился и на тот момент искал работу. Михаил похвастался своим переводом, а Мешкову, естественно, захотелось ее переписать. Но Верещагин заторопился, ссылаясь на то, что ему нужно обойти для проверки полпивные отца, что на Кузнецком мосту. Мешков предложил сопроводить его, так как сам жил на Кузнецком. Пока они шли погода испортилась, надвинулись тучи, грозившие проливным дождем. И тогда Мешков предлагает Верещагину и встретившемуся по пути некоему Власову зайти к нему на квартиру переждать ливень, благо Михаил не был у него уже год. Предложение было принято.
Ну, а дальше, если говорить современным языком, началась "подстава." По чувству гостеприимства или с тайной целью, Мешков стал угощать гостей пивом, потом чаем, а закончили пуншем. Верещагин захмелел, стал сговорчивей и разрешил Мешкову при нем переписать сделанный им перевод. Не чувствуя за собой никакой вины в деле перевода речи Наполеона, но будучи вхожим в дом Ключарева, и понимая бдительность московского начальства, Михаил попросил Мешкова никому не показывать эти бумаги. Мешков заверил его, говоря:" Разве мне еще не надоела управа благочиния". Вечерняя попойка закончилась тем, чем и должна была закончиться. Верещагин вместо проверки лавок отца пошел домой. А дальше - больше. Мешков не только не сдержал слова, но дал почитать перевод хозяину дома, где он проживал, - Смирнову. Перевод быстро разошелся по Москве. Прошло две недели. За это время уже многие успели прочитать эти переводы. Бумага с переводом попадает к обер-полицмейстеру Ивашкину, от него к Ростопчину. Последний дает указание Ивашкину произвести следствие и сам лично следил за ним. Через 14 часов квартальный надзиратель А.И. Спиридонов разыскивает Михаила Верещагина (за что в 1813 году получает золотые часы). Всех обвиняемых допрашивали по нескольку раз, проводились обыски, устраивались очные ставки. Показания всех лиц, привлеченных к следствию, отличались необыкновенной простотой и ясностью и вполне подтверждали все обстоятельства рассказанного мной выше. Никто из них не путался в показаниях, не представлял новых обстоятельств, противоречащих показаниям других. Михаил же стал давать противоречивые показания, расходившиеся не только с показаниями отца и Мешкова, которым Михаил рассказывал о сыне Ключарева как первоисточнике будущего газетного перевода, но и противоречащие самому себе. То есть, впоследствии он отрицал даже само знакомство с ним, говоря, что все сочинил все сам. Таким образом Верещагин умышленно принимал на себя ответственность в таком поступке, которого он совершить не мог. Бестужев-Рюмин писал: " Читая эти бумаги, с первых строк можно было заметить, что двадцатилетний купеческий сын, от какого бы иностранца образование свое ни получил и какою бы трактирною беседою развращен ни был, - таких бумаг не напишет, а потому и объявлению главнокомандующего Москвою всем показалось ложью, что конечно не могло не поселить к нему ни доверия, ни искреннего уважения." Бестужев-Рюмин имеет ввиду вышедшее объявление в газетах о разоблачении Верещагина, как "разгласившего важные воинские обстоятельства". Общественность Москвы была в курсе событий. Ниже я приведу письма Ф.В. Ростопчина к Ф.П. Ключареву и ответ последнего Ростопчину. В них и заключался момент очной ставки Верещагина с Ключаревым, а также объяснения причин отказа Михаила от первоначальных своих слов.
Но на самом деле Ключарев сам увел Верещагина и долго с ним беседовал. Не только недоброжелатели Ростопчина не верили в виновность Верещагина, но и сам Ростопчин сомневался в этом. Поэтому все усилия следователей были направлены на то, чтобы получить от Михаила подтверждения его слов о том, что он получил газеты от почт-директора. Еще один факт, что молодой Верещагин надеялся на Ключарева. После очной ставки у него дома, когда его выводили, он что-то шептал на ухо мачехи. Это заметили полицейские и доложили Ивашкину. После очередного допроса мачехи по этому поводу она сказала, что Михаил успокаивал ее не беспокоиться о нем, потому что Ключарев принял его под свое покровительство. Узнав об этом Ростопчин 30 июня обстоятельно все рассказывает в письме кн. Салтыкову, на то время заменявшего по делам государя, и высказывает сомнение о занимаемой должности почт-директора Ф.П. Ключарева. После этого для Ростопчина, воспитанного в духе Екатерины II по отношению к масонству, было все равно, сочинил ли Верещагин эту бумагу или перевел из иностранной газеты, или получил готовую из других рук для распространения в городе. В его глазах он был орудие магов или мартинистов, как он их называл, а мартинисты, по его мнению, были крайне опасны и особенно в это время. Кроме того, от Бернадота, короля Швеции, были сведения лично царю о замыслах Наполеона подключить деятельность масонов в России и в Москве в частности. Все свои сомнения, факты по делу Верещагина Ростопчин в письме передает Александру I. В нем он в частности указывал, "сочинитель прокламации от имени врага отечества и в начале войны есть изменник и государственный преступник. Так он будет судим и наказан по законам. Его пример заставит задуматься тех, которые захотели бы подражать ему". В нем же он пишет и о действиях масона Ключарева и о воспитавшем Верещагина масоне Клейне. Ростопчин, убежденный в преступных замыслах московских масонов, искавший и не находивший случая придраться к ним, сердившийся на себя за это, был уверен, что держит ниточку в своих руках. Но она обрывалась после того, как Верещагин пошел на попятную, Ключарев отписался, от министра полиции и кн. Салтыкова никаких распоряжений в отношении Ключарева не поступало. Тогда Ростопчин самовольно высылает Ключарева во Владимир. Ростопчин понимал, что дело Верещагина не может производиться иначе как законным путем, то есть пройти через ряд судебных инстанций, как он писал государю. Тогда он приказывает допросить по делу Верещагина еще 8 человек и по делу Мешкова 24 человека. Но все давали либо положительные отзывы, либо прикрывались незнанием. 4 июля Ростопчин снова пишет письмо царю, надеясь ускорить это дело, высказывая следующие соображения: " Суд над ним (Верещагиным-прим.авт.) в низших инстанциях не может быть продолжительным, но дело поступит в сенат и затянется. Между тем необходимо, чтобы приговор исполнен был как можно скорее в виду важности преступления, волнений в народе и сомнений в обществе". А дальше он предлагает мудрую вещь, которая сохранила бы жизнь Михаилу Верещагину, но на которую не пошел Александр I : "Осмелюсь предложить вашему императорскому величеству способ, который может согласовать правосудие с вашим милосердием, т.е. предписать мне, чтобы Верищагина повесить, потом заклеймив его под веселицею, сослать в Сибирь в каторжную работу. Я постараюсь придать торжественный вид этому зрелищу, и до последней минуты никто не будет знать, что преступник будет помилован". Это письмо не достигло царя, так как в это время он направлялся из лагеря при Дриссе в Москву, прибыв в нее 11 июля. Но тоже самое Ростопчин передал в личной беседе с Александром I. Единственное, на что пошел царь, так это его высочайшее повеление, чтобы дело Верещагина было принято незамедлительно. 13 июля был устроен новый допрос с привлечением священника. Но Верещагин продолжал отрицать связь с Ключаревым. 17 июля магистрат и словесный суд выносят решение Верещагина заклепать в кандалы и сослать на вечную каторжную работу в Нерчинск, Мешкова лишить чинов, дворянского достоинства и сослать на военную службу. В этот же день это решение направляется на ревизию в уголовную палату. Уже 20 июля состоялось решение, а 25 июля подписано и отправлено Ростопчину. В этом решении палата не только соглашалась с приговором и но и давала ссылки на пункты законов. В частности, что по уложениям, артикулам и указам от 1757, 1762, 1763 и 1772 годов Верещагину "надлежала" смертная казнь. Но по указу 30 сентября 1754 "оная казнь отменена и повелено бить кнутом, вырезывая ноздри и поставя на лбу и на щеках повеленные знаки, ссылать в каторжную работу. Но как он, Верещагин, есть сын купца 2-й гильдии, которая силою городового положения 113 ст. от телесного наказания освобождается, а по 94 ст. записанного в гильдию детей, пока от родителей не в разделе, свободны от особенного платежа, и их капитал почитается семейный; а посему как гильдия, а по ней и привилегия, есть по капиталу, то палата и полагает, не наказывая телесно, а основанию того же городского положения 86-й ст., лишить его, Верещагина, доброго имени и, во исполнение вышеписанного указа 1754 г. и указа 1799 г. июля 31, заклепать в кандалы, сослать в каторжную работу в Нерчинск". На что, собственно и уповал Ключарев, скорее всего, подговаривая Михаила Верещагина с дальнейшей помощью. По Мешкову же палата вынесла просто удивительный приговор. Вместо лишения дворянства, чинов, высылки в солдаты его отправляли на определенный срок с содержанием под караулом в "смирительный дом" (психбольницу - прим.авт.), препроводив его для этого в приказ общественного презрения. Отбыв там свой положенный срок он должен был быть доставлен снова в палату, дать обещание никогда больше ничего плохого не делать, ему возвращали при этом все патенты и аттестаты, которые содержались в его деле, перевод и письмо Наполеона уничтожались, а сам Мешков освобождался! Дальше дело передавалось в Сенат. 19 августа он вынес свое решение. В нем он делает замечание и выговор судьям первой инстанции за неправильную трактовку законов о невозможности телесных наказаний купцов 1-й и 2-й гильдии, соглашается с наказанием Михаила Верещагина кнутом 25 ударов и высылке на каторжные работы, Мешкову оставляют наказание в виде лишения дворянства, чинов и сослать в солдаты, а если будет не годен для этого, то в Сибирь. Это решение Сената на основании указа от 1802 г. могло быть окончательным только после подписи на нем государя. В таком не подписанном виде это решение просуществовало до рокового 2 сентября, когда Ростопчин велел рубить палашами молодого Верещагина свои ординарцам и потом бросить труп его на растерзание буйной толпы остававшихся в Москве бездомных гуляк. Дело о Верещагине окончательно было решено только 21 августа 1814 года. В том же году пересматривались уголовные вопросы о наказаниях купцов 1-й и 2-й гильдии. Итак, на руках у Ростопчина решение Сената без подписи государя (а, значит, еще не действительное к исполнению) о наказании Верещагина, где не идет речь о смертной казни, и Мешкова. Но вот, 30 августа Ростопчин закрывает судебные учреждения и отправляет их в Нижний Новгород. Остается Сенат. "Трое из сенаторов принадлежали к обществу мартинистов: 1). Лопухин, тот самый, который был сослан при Императрице Екатерине, в эпоху рассеяния названной секты. Этот Лопухин, человек малоспособный, но образованный, сделался пьяницей; он задолжал всем и никому не платил, а в то же время все доходы свои употреблял на раздачу милостыни... 2). Рунич, весьма сильно увлеченный мартинизмом и человек умный. 3). Кутузов, племянник фельдмаршала, - личность крайне пошлая, стихотворец, пьяница, погрязший в долгах, доносчик и склонный по личным вкусам быть шпионом и говоруном своей секты" ("Записки" Ростопчина стр. 272). Эти три сенатора, как узнал он, подговаривали своих товарищей сенаторов остаться в Москве после прихода Наполеона по образу римских сенаторов, когда Рим завоевали галлы, окрашивая все это чувством патриотизма и самопожертвования. Ростопчин, естественно, не мог допустить этого (о сенаторах, о занимаемых ими должностях у Ростопчина были крайне негативные и критические мнения) , поэтому своим решением распустил сенат от имени государя и предложил выехать в какой-нибудь из губернских городов. Ночью (с 30августа на 31августа) Ростопчин получает от фельдмаршала Кутузова (тоже члена масонской ложи, кстати - при.авт.) сообщение, расцененное главнокомандующим как издевку, о том, что к Москве от Наполеона движется отряд через Звенигород (имеется ввиду корпус Е. Богарне-прим.авт.). При этом он выражал в нем надежду, что "одних обывателей Москвы будет достаточно, чтобы наказать неприятеля в случае, если бы тот захотел забраться в столицу". И это при том, что Кутузов прекрасно знал, что в городе осталось не более 50 000 человек. Перед этим, в 23.00 30августа, он отправляет жену и трех дочерей в Ярославль. Рано утром отдает приказ о закрытии всех кабаков и изгнании всех "целовальников". К этой мере он должен был прибегнуть вследствие того, что появились первые мародеры, дезертиры и мнимые раненые. 1 сентября рано утром Ростопчин встречается с Кутузовым на Поклонной горе. А в 20.00 он получает известие о оставлении Москвы. Конечно, и в это даже тревожное время в его распоряжении нашлось бы достаточно способов препроводить куда-нибудь из Москвы одного или двух человек подсудимых и тем лишить их возможности избежать наказания, если бы он мог действовать хладнокровно. Но если учесть, что у него еще рядом был 17-ти летний раненый при Бородино сын, обстоятельства времени и личный характер Ростопчина, невозможность довести до конца дела масонов, пусть даже несуществующего (то, что он был далеко не прав, говорят события 1825г. и все последующие до краха России), то до хладнокровия было далеко. Раздраженный против Кутузова, чувствовавший свою деятельность при таких обстоятельствах неудавшейся и стоя к лицу с человеком, которого считал одним из главных причин этой неудачи, помешавшей ему открыть заговор, в существование которого он страстно верил - он не мог владеть собой. Страсть взяла верх над чувством справедливости и сострадания, и Ростопчин поставил историю в печальную необходимость назвать его убийцей Верещагина.
Итог же этой драмы таков: Михаил Верещагин трагически убит, Ростопчин до конца дней мучился видениями убиенного, Ключарев старший и младший не были затронуты никак, Мешков высочайше освобожден, квартальный надзиратель А.И. Спиридонов получает золотые часы, отец М. Верещагина, Н.Г. Верещагин, после долгой аудиенции, в качестве компенсации получает один из самых богатых бриллиантовых перстней из личных вещей Александра I и 20 000 рублей (Н.К. Шильдер т.4, стр.56).